Владимир Шигин - Дело «Памяти Азова» Страница 14

При этом у Минеса—Коптюха, как и у его предшественников Фельдмана и Березовского (на «Потемкине») и лейтенанта Шмидта (на «Очакове»), была явная мания величия. Вспомним, что во время мятежа на броненосце «Потемкин» одесские «студенты» Фельдман и Березовский, прибыв на броненосец, тут же «для поднятия авторитета» облачились в унтер–офицерскую форму. Лейтенант Шмидт во время восстания на крейсере «Очаков» облачился в форму капитана 2–го ранга, а на следующий день вообще собирался нацепить на себя «для авторитета» вице–адмиральские эполеты. Правда, не успел! Точно так же действуют и главари мятежа на «Памяти Азова» и, прежде всего, Минес—Коптюх, самочинно напяливший на себя мичманскую тужурку. Любопытный нюанс: Минее, прибыв на «Память Азова», имел при себе портрет «красного лейтенанта» Шмидта и пачку листков с текстами революционных песен, так сказать, для поднятия духа масс.

Во время своих выступлений перед матросами Минее неизменно выносил портрет «красного лейтенанта» Шмидта. Сам Минее был при этом в мичманской тужурке. Он же, как «офицер», рассказал матросам о подвиге своего старшего товарища Шмидта. Портрет одного офицера и рассказ другого на матросов впечатление произвел. Раздались голоса:

— Уж ежели и офицеры с нами за революцию, значит, дело верное!

Тем временем активисты раздали матросам листки с текстами революционных песен. После этого Минее первым запел, а остальные присоединились, глядя в листки.

После окончания митинга Минее торжественно повесил портрет Шмидта в ходовой рубке крейсера, сказав оторопелым рулевым:

— Отныне это будет ваша икона!

Любопытно и еще одно свидетельство Н. Крыжановского, гласящее, что поводом к контрвосстанию на «Памяти Азова» послужила подготовка к массовому расстрелу не согласных с мятежниками кондукторов и матросов. Это говорит, прежде всего, об исключительной кровожадности мятежников. Им было мало уже пролитой крови, и они желали ее еще и еще! А чего стоит убийство корабельного механика рашпилем! Именно это запредельное зверство в конце концов оттолкнуло команду от садистов, а потом и подвигло на решительное сопротивление.

Одна из самых распространенных легенд о «Памяти Азова» — это легенда о том, что против революционеров выступили исключительно молодые матросы–ученики. Вот как описывал этих предателей писатель–чекист Лев Шейнин: «Но на крейсере около трехсот матросов служили недавно. Это были молодые крестьянские парни, только в прошлом году призванные во флот. Они еще робели перед начальством, многие из них были неграмотны, и все, что случилось в эту тревожную ночь, казалось им непонятным. Непонятны были речи, которые произносились на митингах. Непонятен новый красный флаг, который взвился над крейсером. Непонятен был восторг команды, с которым она встретила этот флаг. И уж совсем непонятно было будущее, которое ждет и крейсер, и его команду, и эту боевую дружину, которая теперь командовала крейсером». Такой же позиции придерживается и историк–генерал С. Найда.

В отличие от Л. Шейнина и С. Найды, которые невнятно писали о предателях артиллерийских учениках, которые вместе со «шкурами» — кондукторами предательски перебили и пленили всех сознательных матросов крейсера, Н. Крыжановский рисует совершенно иную картину. Практически без всякого участия оставшихся в живых офицеров и при минимальном участии кондукторов сами матросы (причем как артиллерийские ученики, так и часть штатной команды корабля!) дружно выступили против мятежников и подавили смуту. Подобного финала в ходе событий революции 1905 года еще не было. Без всяких карательных команд, без всякого влияния извне, даже без участия офицеров, которые примкнули к оставшимся верными матросам лишь на заключительном этапе схватки за крейсер, матросы сами навели порядок на своем корабле, показав, что в большей своей массе они остались верными России. Дело в том, что команда «Памяти Азова» прекрасно знала о судьбе одураченной и брошенной на произвол судьбы команде «Потемкина», о том, как бесследно исчезают профессиональные революционеры, когда пахнет жареным. Геройское поведение команды «Памяти Азова» означало, что с революцией в империи на данном этапе покончено.

Из воспоминаний Н. Н. Крыжановского: «Часа через полтора после списания на берег арестованных участников мятежа из гавани стал приближаться большой портовой ледокол. Вся верхняя палуба ледокола была заполнена стоящей пехотой в походном снаряжении. Ледокол подошел к нашему трапу. На палубе я увидел капитана, командира пехотной роты, и младших офицеров — все в боевом вооружении. Я тотчас же спустился на нижнюю площадку трапа. Капитан отдал честь и сказал, что прибыл помочь восстановить порядок на корабле и просит моих указаний, что делать. Я также отдал честь и сказал капитану, что очень благодарю его за желание помочь нам, но бунт на корабле уже прекращен верной командой, главные зачинщики сданы в тюрьму, а остальных мы постепенно передаем на берег. Поэтому я прошу его не беспокоиться. Ледокол отвалил. Вслед за пехотой прибыло из гавани портовое судно, на котором было несколько жандармов во главе с жандармским офицером. Я опять спустился на нижнюю площадку трапа, поблагодарил жандармского ротмистра за желание помочь, но на судно их не пригласил.

От командира порта контр–адмирала Вульфа я получил приказание сдать затворы от орудий в порт: все еще опасались возможной бомбардировки города. Хотя распоряжение это было уже не нужно, но все же выполнено, и подполковник Петров отослал в порт ударники от затворов 6–дм пушек.

На корабле мы с Саковичем восстановили вахтенную службу, поставив вахтенными начальниками кондукторов. В нижних палубах были парные патрули учеников с ружьями, вместо обыкновенных дневальных. Настроение команды в большинстве остававшихся учеников было очень нервное и обозленное самоуправством и террором главарей мятежа. На корабле еще оставались и скрывались вооруженные мятежники.

Уже в сумерках я сидел на диване в кормовой рубке на шканцах и чувствовал себя сильно уставшим. Но уйти спать было невозможно — каждую минуту что–то нужно было приказывать, разрешать, не разрешать, кого–то посылать.

Слышу, часовые у трапа и гюйса окликают шлюпку: «Кто гребет?» Затем ко мне прибежали сразу несколько человек из команды и, почти задыхаясь от волнения, перебивая друг друга, говорили: там шлюпка, три вольных спрашивают Лобадина. Я сразу понял, что это визитеры к мятежникам, еще не знающие, что дело проиграно. Может быть, это тот член Государственной Думы. Я велел ответить, что их просят к борту. В это время вблизи показался наш баркас с конвоем, отвозившим мятежников. Я приказал им взять шлюпку и привести к трапу. На нижнюю площадку трапа я послал двух человек, чтобы сразу осмотреть и арестовать прибывших.

Когда первый из них поднялся на трап, ему скомандовали «руки вверх» и обыскали. Бежать им, конечно, было некуда. Первым по трапу поднялся и вышел ко мне на палубу штатский, интеллигентного вида. Он был бледен, видимо, испуган, но держался спокойно.

— Вы кто такой?

— Я… я доктор Вельский.

— Ваш паспорт.

Паспорт был на имя доктора Вельского. Доктор Вельский был плохо выбрит, одет в пиджачную пару без белья. Однако было сразу видно, что он не из «простых» и нарочно «вопростил» свою видимость.

Вторым вышел человек из простого сословия, рабочий. На мой вопрос о фамилии он ответил: Иванов. Третьего я знал. Это был бывший матрос, плававший у нас на «Азове», по фамилии Косарев. Выйдя в запас, он часто к нам приезжал в качестве торговца, привозил продавать съестное. Он–то и греб на своей шлюпке, его, по–видимому, наняли. Шлюпка пришла с восточного берега Ревельской бухты, от развалин монастыря Святая Бригитта, что далеко от города. Со стороны гавани и города шлюпку бы не пустили, так как весь берег был оцеплен войсками. Очевидно, что эта поездка была приготовлена заранее. Невольно я подумал, что это и есть тот обещанный «сановник революции», член Государственной Думы, про которого говорили мятежники со слов Коптюха. Я теперь не помню, что мне сказал главный гость на вопрос: «зачем пожаловали?» Кажется, что–то вроде: «приехали проведать знакомых», или что–то в этом роде.

У трапа сгрудилась большая группа учеников. Когда «пленники» вышли на палубу, то сзади я услышал полушепот, полусдавленный голос: «Вы уйдите, Ваше Благородие, мы это тут прикончим». Я почувствовал и понял, что если я сейчас же не приму мер и не отошлю «гостей» на берег, то они будут убиты на месте. Не отходя от арестованных, я вызвал одного артиллерийского кондуктора и приказал ему назначить взвод учеников с винтовками и выдать боевые патроны. В присутствии взвода я сказал кондуктору, что арестованные должны быть доставлены в город и сданы властям. При этом, имея в виду, что обозленные ученики смогут убить арестованных по дороге, я сказал кондуктору, что он отвечает мне за их сохранность: если кто их будет отбивать, немедленно стрелять. Всем троим связали «руки назад». Доктора Вельского я связал сам, для скорости отрезав прядь от талей трапбалки. Все трое были в сохранности доставлены на берег и переданы властям.