Газета Завтра - Газета Завтра 242 (81 1998) Страница 14

Саддам Хусейн, как и любой иракец, очень благодарен русскому народу за поддержку Ирака, пусть хотя бы моральную, пусть в обход преступной "официальной позиции Кремля". В Ираке я почувствовал такое глубокое уважение к русскому народу, что не мог не удивиться. На улице любого города если только люди услышат русскую речь, увидят русского, они готовы все для него сделать, отдать последнее, готовы молиться на него. Сейчас иракцы сочувствуют нам, говорят, что Россия стала американской колонией, но при этом они четко знают, кто в России это сделал, помнят, как мы помогали им в советские времена, видят, что русский - это их настоящий друг, и берегут эту дружбу.

Мне выделили телевизионную группу, которая везде сопровождала меня, и каждый день мои встречи транслировались по иракскому телевидению. Меня узнавали, хлопали мне на улицах, а некоторые женщины даже снимали чадру, становились на колени, начинали молиться и все повторяли: русский, русский, - я это вспоминаю сейчас и плачу… Люди чувствовали поддержку из России, и я надеюсь, это им очень помогло.

Когда я увидел, что обстановка немного нормализуется, после ооновских слушаний по Ираку и назначения очередной комиссии по проверке "химобъектов", я понял, что главная угроза миновала, пора возвращаться домой. Восьмого марта рано утром я выехал в Амман, по дороге уже в Иордании встретился со своими палестинскими друзьями. Они обрадовались, что я жив-здоров, сообщили в Москву, что я вылетаю сегодня, мы уже подъезжали к амманскому аэропорту, как вдруг на полпути со мной стало плохо.

Я почувствовал, что задыхаюсь, расстегиваю воротник, открываю окно, но все хуже и хуже. Мои попутчики останавливают машину, тут же звонят в палестинское посольство, сообщают о необходимости срочной госпитализации, выходят на Ясира Арафата, докладывают ему, что со мной случилось. Ясир Арафат связывается с иорданским королем Хусейном, с руководством Ирака.

Меня привозят в амманский госпиталь, там аппаратура показывает, что все нормально, а я умираю. За это время отыскали самого знаменитого в мире иорданского хирурга Омара, который на следующий день должен был лететь на Филиппины. Он отменяет все поездки, прибывает ко мне и готовится к операции. Русский врач Оксана, которую специально нашли для перевода, говорит мне, что у меня очень плохое положение: закупорены все сердечные каналы, кроме одного, самого маленького, который вот-вот лопнет. Я уже подписываю все необходимые для операции бумаги, как слышу шум в коридоре: это палестинское руководство прислало ко мне нескольких врачей и охранников из военного корпуса ООП - присутствовать на операции от начала до конца и следить, чтобы волос не упал с моей головы.

Потом мне сказали, что это - от перенапряжения, что нужно было поберечь себя. Что же мне беречься, это Ирак надо сберечь, защитить от американских бомб и пушек.

Операция длилась семь с половиной часов, мне сделали шесть шунтов. Операция была настолько сложной, что даже у доктора Омара она оказалась лишь второй в жизни, причем первой успешной. Я проснулся только через трое суток, и врачи уже не думали, что я приду в себя.

И когда я открыл глаза, я увидел море цветов в палате, кругом были розы, а среди них на полу сидели две девушки и возносили молитвы Аллаху. Оказалось, эти девушки лет семнадцати, из Иордании и Ирака, когда узнали, что я приехал к иракцам на помощь, пришли в госпиталь и трое суток ни на секунду не отходили от меня, ухаживали за мной, а теперь плакали и славили Аллаха за то, что ради спасения их народов он позволил мне остаться живым.

Шестнадцать дней я провел в госпитале, и каждый день ко мне шли люди, которых я совершенно не знал, и дарили мне цветы; приходили старушки, женщины, целовали руки, и все столь истово молились за меня, что мне этого никогда не забыть!

Палестинское и иракское руководства вместе оплатили мою операцию, дорогие лекарства, и сделали все, чтобы я излечился. Простые люди заботились обо мне и неподдельно радовались моему выздоровлению. Я понял, что такое настоящая дружба. Я и мои дети бесконечно благодарны им.

Акиф БАГЕМСКИЙ

БРОШЕНЫ И ЗАБЫТЫ

Я КАК-ТО ЛЕТОМ ПОЕХАЛ ЗА МЕДОМ в деревню к знакомому пчеловоду-старику Матвеичу. Разговорились о жизни нынешней. Года два я его не встречал. До этой встречи я знал его верующим. Никогда я его не видел пьяным. Верить в Бога он стал с приходом перестройки, когда смута, словоблудие, хаос захлестнули страну. И вот новая встреча. С первых слов я почувствовал перемены в нем. Тоже жаловаться стал на жизнь, на власть. Но, кроме этого, из него стала выплескиваться и злоба. Я спросил его: “Дед! А что же Бог тебе не помогает, твоим нищим детям? Ведь ты всегда мне говорил, что он всемогущ, видит все, знает все. Что же он тебе, верному слуге, не помог?” Дед Матвеич всегда усердно молился, ходил в соседнюю деревню в церковь и мне советовал служить Богу, верить в Бога. И вдруг я услышал от старика-верующего: “Глупости все это человеческие. Люди, как дети. Любят сказки. Особенно, когда им становится тяжко жить от всеобщего воровства, “свободы”, словоблудия. Вот и поверили снова… Я же когда увидел жадность местного попа, а потом хоромы и роскошь московского владыки, когда вокруг столько плодится нищеты, несправедливости - как-то сразу охладел к религии.

Бывает, оказывается, и на старости такое. Вот и возродилась ныне на Руси снова народная поговорка: “До Бога высоко, а до царя - далеко”…

Я же вернусь к тому, что я увидел, почувствовал и пережил в эту поездку в деревню. За водой старикам приходится ходить к колонкам или к роднику, до которых метров триста, пятьсот. А ноженьки болят, спину ломит! Хоть криком кричи! Но никто ныне старикам в деревнях не поможет. Так ведь у колонки еще и ледяной бугор. Того и гляди: поскользнешься и упадешь.

С утра надо еще и печь истопить, что-то сварить не только себе, но и скотине. Впрочем, редко кто уже из стариков держит скот. Разве что курей, да и тех у них воруют. Баню зимой старики не топят (у которых она еще не развалилась). Ведь принести ведро воды для пожилого - это проблема из проблем, а тут надо минимум ведер шесть-восемь для бака в бане. Вот и не моются они неделями. Иногда повезет: пригласят в баню соседи помоложе или родственники, знакомые.

Газу чаще нет. А если и привозят, то в драку. Кто сильнее, наглее, тот и с газом. Часто воруют и газовые баллоны. Местная власть практически ныне уже никак не защищает, ничем не помогает старикам. Да и старики ее и не знают. И знать не хотят. Мол, жулики они все. Потому и воров не вылавливают. Воровство! Вот основная беда для стариков.

Другая беда: каждый пожилой человек в деревне ныне лечится сам, пьет таблетки те, которые ему в аптеке подскажут (как обычно, придя домой, он все рекомендации забывает) или полуграмотный фельдшер, к которому тоже надо топать (да и не в каждой деревне он есть), а чаще старики сами выбирают: какие таблетки пить и сколько при том или ином недуге. А тут еще одна напасть: деноминация денег. Слово это они, конечно, слышали, но выговорить не могут. Вред же для стариков эта денежная реформа огромный наносит. Никто из них (с кем я общался) не может разобраться в соответствии старых денег к новым или наоборот. А это и на руку прежде всего торгашам, молодым родственникам.

Я привез по заказу стариков им лекарства, кое-что из утвари. Спросили они меня: “Сколько это все стоит?” Я по привычке назвал сумму в старых деньгах, а потом в новых. Так они мне принесли кучку бумажных, металлических денег и проговорили: “Набирай-ка, милок, столько, сколько нужно за товар”. А я и говорю им: “Так сами отсчитайте?” “Не понимаем мы в новых деньгах ничего”, - ответили мне старики.

Страшное явление и другое в деревне: сыновья и дочери буквально грабят своих пенсионеров-родителей. Приезжают и забирают (бывает и силком, угрожая) почти всю пенсию. На хлеб только оставляют. И некому пожаловаться. Да и как жаловаться на свое кровное дитя?! К тому же понимают старики: такую жизнь их детям устроили нынешние правители.

В деревню я езжу теперь все реже и реже. Безработным стал. В эту поездку остановился у моей третьей мамы. Живет она одна в своем разваливающемся домике. Подъехал я в аккурат к обеду. Обрадовалась она, как всегда, моему приезду. Для стариков гость, общение - это самый лучший подарок. Пахучие щи прямо из печки меня быстро согрели. Разговорились. Правда, я, как всегда, слушал в основном, а Надежда Михайловна мне рассказывала, рассказывала о жизни села. Невеселые новости услышал я и в этот раз, порой даже жуткие. Домик ее у дороги. И все чаще она, глядя в окно, видит, как по этой дороге на кладбище в последний путь провожают умершего (а нередко уже и убитого или самоубийцу, отравленного, замерзшего, погибшего от нужды). “Так за последние два месяца, - говорит Надежда Михайловна, - покойников двадцать пронесли”. И начала мне перечислять пофамильно. Мол, помнишь такую-то или такого-то?.. Некоторых я вспоминал, других хорошо знал. Сердце заныло от боли. “Как мухи, дохнут люди”, - добавила она.