Как устроен город. 36 эссе по философии урбанистики - Григорий Ревзин Страница 14

Человек в драке теряет голову и отдается на волю эмоций и инстинктов. Воин сохраняет разум в бою.

Человек испытывает голод и нуждается в тепле. Воин терпит голод и холод, как будто их не существует.

Человеку ведома усталость и необходим отдых. Воин не знает усталости и презирает отдых.

Человек боится боли. Воин не обращает на нее внимания.

Человек боится смерти. Воин смерти не боится.

Отсюда вообще-то следует, что воин – не человек. Но на самом деле – не естественное существо. Не животное.

Власть – это удержание человека от естественного, удержание от редукции к животному. Удерживать нужно постоянно. Появляются новые чужие – их надо дрессировать, свои оскотиниваются – и их надо муштровать. Что такое животное и что нужно побеждать – это исторически подвижное дело. То, что раньше полагалось благородной доблестью – скажем, страстный патриотизм или подчеркнутая мужественность, – может оказаться дисквалифицирующим признаком. Но в этом случае ксенофобы или сексисты оказываются просто новыми чужими.

Форма власти тут не важна, хотя бывает похуже и получше. Но была бы какая-нибудь, а чужие всегда найдутся. Они всегда среди нас, но они не вполне люди – и к ним нужно применять насилие, чтобы привести их в человеческое состояние или же от них избавиться. Для этого нужны границы, правила перехода и надзор.

Отделяя своих от чужих, людей от нелюдей, разум от безумия, сознательное от бессознательного, власть получает исключительное конкурентное преимущество. Она может обратить процесс в свою пользу, более того, ровно это она всегда и делает. Страж у границы естественного и противоестественного получает мзду и за охрану, и за транзит.

Однако нельзя не признать, что самая идея удержания человека на границе от животного имеет экзистенциальный смысл. Этот смысл и создает миф власти.

2. Жрецы

Храм земной

Толкование Торы (Мидраш) гласит: «Земля Израиля находится посреди земли, Иерусалим – в центре земли Израиль, Храм – посреди Иерусалима, Святая Святых – посреди Храма, Ковчег Завета – посреди Святая Святых, а Скала основания, от которой берет начало мироздание, – напротив Святая Святых».

Это сильное переживание пространства, которое нам не дано. Не только потому, что разрушен Храм, но и потому, что разрушен город. Тот Иерусалим, который дошел до нас сегодня, – это римский город, который расположен западнее старого. А изначально это был город-храм, расположенный вдоль церемониальной оси от берега Кедрона к храмовой горе.

В той или иной степени такое понимание храма характерно для большинства цивилизаций древности.

Согласно многочисленным традициям, – пишет Мирча Элиаде, – творение мира началось в центре, а потому строительство города также должно исходить из центра. Ромул вырыл глубокий ров (fossa), наполнил его плодами, засыпал землей, сверху устроил алтарь (ara), а затем провел плугом линию будущих стен (designat moenia sulco [Овидий, Фасты, IV, 821–825]). Ров представлял собой mundus, и, как отмечает Плутарх, «этот ров называли миром (mundus), как и саму Вселенную» (Ромул, 11). Mundus был сферой пересечения, местом встречи трех уровней космоса (Макробий, Cam., I, 16, 18). Возможно, первоначальной моделью Рима был квадрат, вписанный в круг: думать так нас заставляет чрезвычайно широкое распространение взаимосвязанных мотивов круга и квадрата… В самом общем смысле можно утверждать, что данная символика конкретно реализуется в трех взаимосвязанных и дополняющих друг друга комплексах представлений: 1) в центре мира находится «священная Гора», именно там встречаются Небо и Земля; 2) всякий храм или дворец и, шире, любой священный город и любая царская резиденция уподобляются «священной Горе» и таким образом получают статус «центра»; 3) в свою очередь, храм или священный город, через которые проходит Axis mundi, рассматривается по этой причине как точка соединения Неба, Земли и Подземного царства.

Мне кажется, мы не совсем отдаем себе отчет в последствиях такой структуры сакрального. Возьмем классический греческий храм. Храмы греческой и римской античности – это, пожалуй, самая разработанная типология архитектуры. Выделяется семь типов прямоугольных храмов и шесть типов портиков плюс два типа ротонд. Каждый тип может существовать в пяти вариантах в зависимости от ширины интерколумния плюс еще один вариант с расширенным центральным интерколумнием. Каждый тип также может существовать в пяти ордерных вариантах. Итого (7 × 6 + 2) × (5 + 1) × 5 = 1320. Какой фантастический словарь! Если бы у нас было 1320 смыслов, которые соответствуют этим типам, то это был бы «метафизический разговорник» (языковые разговорники рассчитаны примерно на 1000 слов), посредством которого мы могли бы осмысленно беседовать с богами.

И ничего подобного нет и в помине. Более или менее обобщенно, с массой исключений, удается связать тип ротонды с обозначением женского начала или с темой смерти (что уже никуда не годится в силу противоположности рождения и смерти), а про смысл прямоугольных храмов в зависимости от типа вообще сказать нечего. Это отсутствие значений у архитектурной формы омрачает душу семиотика самыми черными подозрениями. Человек, знающий 1500 иероглифов, считается в Китае и в Японии элементарно грамотным – здесь люди изобрели систему, сопоставимую с иероглифическим письмом, но отказались писать.

Все дело в том, что писать нечего. Этот тип сакрального не предполагает, что есть некий высший мир, который нужно как-то обозначить в нашей реальности, для чего необходимы 1320 слов. Между этими мирами нет границы, это вообще один и тот же мир. Боги живут повсюду.

«Город-храм» подразумевает не только, что храм – начало города, но и что город – продолжение храма. Город и храм не противопоставлены как профанное и сакральное пространство. В храме происходит некоторая концентрация мира, но в принципе город и храм – это одно и то же. Те 1320 комбинаций, которые предоставляет нам язык ордерной архитектуры, – это не слова, это формальные приемы эстетического упорядочивания мира ввиду божественного присутствия. Поиск красоты пропорций, массы, света и тьмы, композиции, которые соответствуют этому месту и времени появления бога. Так 1320 фасонов платья могут не нести никаких метафизических содержаний, но лишь по-разному окрашивать одно физическое тело.

Оно, разумеется, преобразуется, чаще в нечто совершенное, но не для того, чтобы отделиться от всего остального, а для того, чтобы преобразовать все остальное. Это и есть механизм воздействия сакрального. Этот тип храма хорошо описывает часто цитируемый фрагмент Мартина