Е. Кормилицына - ЙОЗЕФ ГЕББЕЛЬС. ОСОБЕННОСТИ НАЦИСТСКОГО ПИАРА Страница 15

Особо тщательно контролировались редакторы. В частности, главный редактор обязан был дать что‑то вроде подписки о неразглашении[114], в которой он подтверждал свои обязанности в отношении соблюдения полной секретности. Он был обязан не допускать к информации лиц, не имевших право на ознакомление с ней. Он нес также ответственность в случае любого непредусмотренного использования материала. Наказуема была и любая попытка «прикрыть» коллег[115].

Существовали ситуации, когда всех перечисленных организационных и карательных мер не хватало. В таких случаях материал приходил с пометкой главы отдела прессы Министерства пропаганды. Это были настолько секретные бумаги, что их, как в известном анекдоте, следовало уничтожать до прочтения. В случае необходимости дальнейшая передача материала производилась самыми разными способами. Среди них можно выделить способы, когда дальнейшее распространение осуществлялось исключительно устно или, наоборот, только письменно, слово в слово или в общих чертах, с подписью или исключительно анонимно. Имя человека, предоставившего подобную информацию, на конференции всегда оставалось в тайне.

Иногда подобные меры приводили к довольно курьезным ситуациям, когда одно ведомство распространяло с пропагандистскими целями фальшивую информацию, а другое ее «вылавливало» и делало далеко идущие выводы из неверных предпосылок.

Справедливости ради надо сказать, что такие замысловатые меры все же не являлись панацеей, поскольку всегда существовал так называемый человеческий фактор. О его существовании говорит тот факт, что современные историки имеют возможность ознакомиться с целым рядом бумаг, которые по идее должны были быть уничтожены сразу по прочтении.

Известны немногочисленные случаи, когда документация не только не уничтожалась, но и передавалась за границу. Подобные действия обычно не одобряются ни в одно время ни в одной стране мира. Уличенным в их совершении грозили как правило пожизненное заключение или даже смертная казнь. В качестве иллюстрации к вышесказанному можно привести одно из сообщений Министерства пропаганды от 3 сентября 1937 года: «Министерский совет Берндта сообщил сегодня на пресс–конференции, что снова был схвачен редактор по факту совершения предательства родины. Речь идет о редакторе маленькой неизвестной провинциальной газеты, который на протяжении 4 месяцев передавал все указания земельных инстанций и Министерства пропаганды иностранным учреждениям. Пока еще не установлено, делал ли он это за вознаграждение. Предполагается, что эти действия совершались им из оппозиционности. Министр пропаганды хочет использовать все свое влияние, чтобы в деле означенного редактора, в отличие от дела Швердтфегера[116], которое завершилось приговором к пожизненному заключению, был бы вынесен смертный приговор. Министр пропаганды сообщает в качестве секретной информации о втором по счету случае предательства, совершенного редактором»[117].

Подобные случаи были редки. В работе министерства очень нечасто случались проколы. Во–первых, система «хаоса компетенций» имела помимо отрицательных черт одно немаловажное для тоталитарного государства достоинство — взаимный контроль. Чиновники бдительно следили друг за другом. Во–вторых, залогом успешной работы было то, что каждый из работников имел достаточно ограниченную сферу ответственности. Людей, к которым сходились все нити, были считанные единицы.

Существование такой махины, как Министерство пропаганды, логически оправдывалось еще и тем, что если не полностью исключало существование аппарата цензуры, то существенно сокращало его значение. Нет, цензура была. Куда ж без нее? Но задачи она выполняла более узкие, чем можно было бы предположить, и носила по преимуществу предварительный характер. Существовал, например, такой орган, как Партийная ведомственная контрольная комиссия для контроля литературы. Периодическая печать не должна была, по идее, стать объектом контроля со стороны этой организации, однако все же сумела попасть под самое пристальное внимание, поскольку в ней часто цитировались речи фюрера, а забота о точности цитирования как раз входила в сферу ответственности комиссии. Беспокоясь о точности цитирования себя, Гитлер 2 ноября 1937 года лично распорядился предъявлять все выдержки из «Майн кампф» и собственных речей своей комиссии: «При передаче моих речей в брошюрах и книгах, а также в собраниях сочинений и журналах снова и снова возникают существенные ошибки. Так, довольно часто выбрасываются целые предложения, иногда они вырываются из контекста, что мешает пониманию смысла. Эти причины вынуждают меня позаботиться о том, чтобы во всей вышеназванной печатной продукции не цитировались мои речи без того, чтобы они не были предварительно представлены шефу Канцелярии фюрера рейхсляйтеру Боулеру[118] на рассмотрение». Справедливости ради следует сказать, что подобная озабоченность Гитлера оказалась оправданной, поскольку после проверки проведенной комиссией было выявлено, что 80% всех цитат были либо неточными, либо неправильными. Это объяснялось в первую очередь тем, что в большинстве случаев не существовало заверенных рукой фюрера конечных редакций его речей, в результате чего каждое последующее печатное издание использовало цитаты из предыдущего, опираясь на него как на первоисточник. Это приводило к тому, что ошибки множились от раза к разу. Не совсем точное цитирование являлось мерой не злонамеренной, а скорее случайной. В качестве примера можно привести случай, когда «Фелькишер беобахтер» в своем номере от 15.2.1939 при передаче речи Гитлера, произнесенной 14.2.1939 при спуске со стапелей боевого корабля «Бисмарк», использовала для обозначения политических противников Бисмарка понятие Kirchenpolitiker то есть «церковные политики». В соответствии с курсом снижения влияния католической церкви на светскую жизнь, который проводил канцлер Германии Бисмарк, использование данного понятия являлось вполне закономерным. Однако, прослушав аудиозапись данной речи, можно убедиться, что прозвучало совсем иное понятие — Kirchturmpolitiker, что на деле имеет переносное значение и переводится как «недальновидные политики». Однако с 1937 года даже такие безобидные неточности становились объектами самого пристального внимания. Более того, проверка точности цитирования причислялась к мерам предварительной цензуры: «Издатели обязаны предъявлять книжные и газетные материалы, содержащие цитаты из "Майн кампф" или из речей фюрера, перед печатью для проверки в Партийной ведомственной контрольной комиссии защиты национал–социалистической литературы. Это же касается и всех ссылок на фюрера или на высказывания фюрера в тексте или в сносках. В научных работах, особенно в диссертациях, достаточно будет указать место, откуда взята цитата». Задачей комиссии, таким образом, стало самое тщательное отслеживание даже незначительных неточностей в цитировании Гитлера. Вполне закономерным являлся тот факт, что в сферу ее интересов вошли также и все средства массовой информации.

Несмотря на случаи утечки информации, путаницу, связанную с борьбой компетенций, потерю сотрудников в связи с их отправкой на фронт, военные разрушения, махина Имперского министерства просвещения и пропаганды со всеми своими сопутствующими организациями функционировала до самого конца войны. 13 марта 1945 года зданию был нанесен такой сильный ущерб, что «машина для промывания мозгов» вынуждена была прекратить свою работу. Но Геббельс отдал под нужды этого учреждения свою резиденцию, которая находилась на соседней с министерством Германгерингштрассе[119]. Можно сказать, что министерство, плоть от плоти Третьего рейха, не оставило его до конца.

МИНИСТР и ЕГО СОПЕРНИКИ: ПАРТИЙНАЯ И ПРОФЕССИОНАЛЬНАЯ СИСТЕМА ОРГАНИЗАЦИИ ПРЕССЫ И ПРОПАГАНДЫ

Пускай падет проклятье на врагов моих!

Эсхил. «Просительницы»

Бывает, двое мужчин вступают между

собой в конфликт, который никак нельзя

разрешить в судебном порядке.

А. Гитлер

Немецкий историк Фриц Смидт[120] в своей далеко не бесспорной, но ценной по уровню информативности работе сравнивает деятельность самого Геббельса и его коллег с производителями «сырья, полуфабрикатов и готовых изделий для духовного потребления и массового гипноза немецкого народа». Уподобив печатное слово отравляющему газу, а всю систему управления прессой — концерну по его производству, автор отводит Геббельсу роль генерального директора, а роль главного химика — шефу имперской прессы Отто Дитриху. Аманн, миллионер, в чьих руках находился крупнейший в мире газетный концерн «Эхерферлаг», президент Имперской палаты печати, согласно этой системе занял кресло производственного директора. «Производственный директор», в свою очередь, опирался на исполнительного и прилежного помощника — Рольфа Риенхардта[121]. Следуя далее логике этой необыкновенно наглядной схемы, следует заметить, что если бы руководство крупного завода, где производят отравляющие газы, тратило столько времени на выяснение отношений, интриги и склоки, как это было принято в среде немецких иерархов, то можно было бы не опасаться их жутковатой продукции.