М Урнов - Роберт Луис Стивенсон (Жизнь и творчество) Страница 15

Последние, наиболее масштабные по замыслу произведения Стивенсона позволяют, словно в панораме, увидеть целенаправленное движение его интересов, их последовательное развитие - от ранней пробы пера, очерка о Пентландском восстании, к поздним историческим романам. "Прошлое звучит в памяти!" - воскликнул Стивенсон в середине 80-х годов - он жил тогда в Борнемуте, а его тянуло в Эдинбург к воспоминаниям студенческой молодости. "Прошлое" было для него лично его прошлым на фоне древнего города, сердца Шотландии, ее старины. Это символическое совмещение, эта память стала для него еще более притягательной, когда он оказался далеко и к тому же безвозвратно далеко от родины. "Никогда не придется больше мне бродить возле Фишерз Трист и Гленроз. Никогда не увижу я больше Олд Рики. Никогда больше не ступит моя нога на наши пустоши", - писал он в 90-х годах из Вайлимы земляку-шотландцу. И с этим чувством Стивенсон продолжал "Похищенного" писал "Катриону" (в журнальной публикации - "Дэвид Бэлфур"), "Уира Гермистона" и "СентИв", у него возникали очередные замыслы, и они так же, как эти романы, по месту и времени действия пролегали все в той же плоскости. Стивенсона интересовала Шотландия после 1745 года, пережившая в тот год последнюю решительную вспышку шотландского национализма. В отличие от Вальтера Скотта, демонстративно отнесшего действие "Уэверли" от начала XIX века на "шестьдесят лет назад" - как раз к 1745 году, Стивенсон отодвинул события этого времени, постоянно упоминаемые в его книгах, за пределы повествования, в некую историческую перспективу, сделав их в сознании персонажей исходной точкой. "Вы уже не дитя, вы должны ясно помнить сорок пятый год и мятежи, охватившие всю страну", - говорят Дэвиду Бэлфуру: это очень важная для Стивенсона дистанция во времени. Она дает ему возможность как бы вместе с людьми середины XVIII столетия живо вспоминать роковой рубеж.

И опять-таки вместе со своим героем Стивенсон произносит следующие слова: "Есть пословица, что плоха та птица, которая грязнит собственное гнездо. Помнится, я слышал еще ребенком, что в Эдинбурге был мятеж, который дал повод покойной королеве назвать нашу страну дикой, и я давно понял, что этим мы ничего не достигли, а только потеряли. А потом наступил сорок пятый год, и все заговорили о Шотландии, но я ни от кого не слышал мнения, что в сорок пятом году мы что-нибудь выиграли".

Стивенсон мог с полным основанием сказать, что и он ребенком слышал о том же, о чем говорит Бэлфур, хотя для Бэлфура это непосредственная память его детства, а для Стивенсона - предания почти вековой давности. Но как бы там ни было, Стивенсон действительно слышал все это из живых уст - от родителей, от няни, от местных жителей. Он вырос в тех краях, где некогда должен был родиться, жить, бедствовать и добиваться у судьбы справедливости молодой человек середины XVIII века, современник смутной поры, решившей судьбу Шотландии. На собственном опыте писатель знал, что такое запас, заряд исторической памяти народа, передаваемый нераздельно от эпохи к эпохе. Стивенсон старался разобраться в наслоениях этой памяти. Она была для него и далеким историческим уроком и реальностью его собственных воспоминаний. Упорство шотландской патриархальной самобытности, английская политика, вклинившаяся между горной и равнинной Шотландией, распад и вражда кланов, характеры, формирующиеся в жестоких условиях, - "все это в моем давнем вкусе!" - мог бы сказать тут Стивенсон, как сказал некогда о "Владетеле Баллантрэ".

Дэвид Бэлфур находится в драматическом положении: сторонник союза с Англией, он в силу обстоятельств морального свойства должен отстаивать престиж тех, кто враждебен англичанам. Еще трагичнее, по замыслу Стивенсона, должна была сложиться ситуация в романе "Уир Гермистон": лорд Гермистон, верховный судья (Стивенсон имел в виду лорда Браксфилда - реальное историческое лицо), ходом событий поставлен перед жестокой необходимостью вынести смертный приговор своему сыну.

Стивенсон верил, что "Уир Гермистон" (издан посмертно в 1886 г.) окажется его лучшим произведением. Именно трагическая глубина фигуры старого Гермистона давала ему такие надежды. И, возможно, он, завершив роман, не ошибся бы. Во всяком случае, крупные литературные авторитеты Шотландии, например, выдающийся прогрессивный поэт Хью Макдайармид, считают "Уира Гермистона" исходной вехой, от которой после довольно длительного упадка в середине прошлого века началось с конца столетия возрождение шотландской литературы.

В романе "Сент-Ив" Стивенсон взял иное время, но от Шотландии не отвлекся. В 1892 году Генри Джеймс прислал ему мемуары наполеоновского генерала Марбо. Память о наполеоновских войнах вообще тогда вызвала вспышку литературного интереса. Любопытно, что в том же году ту же книгу получил из рук Джорджа Мередита Конан Дойль. Марбо послужил Конан Дойлю моделью для бравого бригадира Жерара. У Стивенсона Марбо не вызвал подобного вдохновения, но все-таки и Стивенсон, быть может, отчасти под воздействием этих воспоминаний, взялся за наполеоновскую тему, построив ее по-своему: французский военнопленный бежит из Эдинбургского замка {"Сент-Ив", оставшийся, как и "Уир Гермистон", незаконченным, был дописан литератором А. Квиллер Кучем и вышел в свет в 1898 году. Первоначально наследники Стивенсона просили об этом Конан Дойля. Но автор Шерлока Холмса, считая себя в сравнении со Стивенсоном писателем недостаточно искусным, не взялся дорабатывать книгу.}. ...У Стивенсона намечался замысел еще одного исторического романа о Шотландии. "Идея в том, - писал он двоюродному брату, - чтобы сделать настоящий исторический роман, охватывающий эпоху целиком и народ, наш народ..." Он придумал только заглавие - "Дикий кот", что также может означать "Бродяга".

Шотландии же, ее национальному герою Роберту Фергюссону, воспетому Бернсом, Стивенсон намеревался посвятить собрание своих сочинений. Однако практические соображения взяли верх над патетикой, и в итоге Стивенсон адресовал посвящение жене. Судьба семьи поглощала его мысли. Он страшился творческого кризиса и утраты средств к существованию. "Я дошел до мертвой точки, - извещал он Бакстера. - Я обычно не помню прежних своих плохих состояний, но именно сейчас мне достаточно плохо, я имею в виду литературную работу; здоровье пока хорошо и крепко". О том, что он чувствует себя исписавшимся, конченным, Стивенсон говорил в эту пору многим. Болезни также оставили его в относительном покое ненадолго. Стивенсон стал испытывать заметные нелады с правой рукой. И вот она почти отнялась. Участились "визиты старого знакомого - Кровавого Джека", - так называл Стивенсон кровотечения из горла. Творческая работа, однако, продолжалась заведенным порядком.

Однажды в эти последние свои годы Стивенсон сделал такое признание: "Да будет известно нынешнему подвижному поколению, что я, Роберт Луис Стивенсон, сорока трех лет от роду, проживший двадцать лет литературным трудом, написал недавно двадцать четыре страницы за двадцать один день, работая с шести утра до одиннадцати, а затем вновь с двух до четырех или около этого, без отдыха и перерыва. Таковы даяния богов нам, таковы возможности плодовитого писателя!"

В конце 1894 года Эдмунд Госс прислал Стивенсону книжку своих стихов с посвящением - "Тузитале". "Что ж, мой дорогой Госс, - отвечал ему Стивенсон, - желаю вам всяческого здоровья и процветания. Живите долго, тем более, что вам, видно, все еще нравится жить. Пишите новые книги, такие же хорошие, как эта; одно лишь будет для вас невозможно: вам не удастся больше никогда написать посвящение, которое доставило бы столько же удовольствия исчезнувшему Тузитале" (1 декабря 1894 года).

3 декабря 1894 года Стивенсон по обыкновению с утра весь день напряженно работал над рукописью "Уира Гермистона", который был доведен почти до половины. К вечеру он спустился в гостиную. Жена была в мрачном настроении, и он старался развлечь ее. Потом собрались ужинать. Стивенсон принес из погреба бутылку бургундского. Вдруг он схватился за голову: "Что со мной?" И упал. Кровоизлияние в мозг. В начале девятого Тузиталы уже - не было.

С почестями, в окружении самоанцев, покрытого государственным английским флагом, его подняли на вершину горы Веа. Все было исполнено по его стихам:

Здесь лежит он, где хотел лежать...

"Эдинбургское издание" своих сочинений, первые тома которого были подготовлены к выпуску при жизни автора, Стивенсон разбил на четыре раздела - романы, рассказы и повести, очерки и статьи, стихотворения - думая разместить их примерно в пятнадцати книгах. Сидней Колвин, редактор издания, выпустил к 1897 году двадцать семь томов. В этом, как и в последующих, столь же многотомных и отнюдь не компактных изданиях, большую часть занимали литературные статьи, очерки, публицистика и переписка:

В настоящем собрании представлены лучшие художественные произведения Стивенсона, а также некоторые его статьи.