Яков Лурье - После Льва Толстого Страница 15

Толстой и "Вехи"

В 1909 г., за год до смерти Льва Толстого, в Москве был опубликован сборник "статей о русской интеллигенции", озаглавленный "Вехи". Сборник получил широчайший резонанс - вслед за первым изданием вскоре было выпущено второе, а затем еще четыре. Прошло семь-восемь десятков лет, и сборник этот, основательно забытый за прошлые десятилетия, вновь обрел популярность. Он стал восприниматься как пророчество о будущей революции, не услышанное современниками. "Пророческая глубина "Вех" не нашла... сочувствия читающей России, не повлияла на развитие русской ситуации, не предупредила гибельных событий..." - писал в 1974 г. Солженицын (*). (* Солженицын А. Образованщина // Из-под глыб. Сб. YMCA-PRESS, 1974. *) Сборник "Вехи" не принадлежал к числу тех книг, которые вплоть до эпохи "гласности" скрывались в недрах спецхрана и были доступны лишь особо доверенным лицам. В отличие от "Несвоевременных мыслей" Горького, писем Короленко и сочинений запрещенных авторов, сборник этот свободно выдавался читателям научных библиотек. Многие из них могли принять здравые мысли, содержащиеся в сборнике: замечания Б. А. Кистяковского об отсутствии правового сознания не только у властей, но и во всем русском обществе, справедливые указания (Н. А. Бердяев, С. Н. Булгаков, С. Л. Франк) на явное противоречие между детерминизмом социалистов и их верой в "прогресс, осуществляемый силами человека" (*). Однако нигде в сборнике "Вехи" мы не находим пророчеств о будущей революции. Авторы сборника действительно отрицательно оценивали русскую революцию, но это была уже прошедшая революция - 1905 года, а отнюдь не будущая. (* Вехи. М., 1909. С. 13, 36, 191. *) "Россия пережила революцию. Эта революция не дала того, чего от нее ожидали. Положительные приобретения освободительного движения все еще остаются, по мнению многих, и по сие время по меньшей мере проблематичными. Русское общество, истощенное предыдущим напряжением и неудачами, находится в каком-то оцепенении, апатии, духовном разброде, унынии. Русская государственность не обнаруживает пока признаков обновления и укрепления, которые для нее так необходимы, и, как будто в сонном царстве, все опять в ней застыло, скованное неодолимой дремой. Русская гражданственность, омрачаемая многочисленными смертными казнями, необычайным ростом преступности и общим огрубением нравов, пошла положительно назад...", - писал С. Н. Булгаков. Русская интеллигенция, которую авторы сборника считали главным творцом и виновником неудачи русской революции, по словам М. О. Гершензона, "не могла победить деспотизм: ее поражение было предопределено". "Реакция торжествует, казни не прекращаются в обществе гробовое молчание..." - сетовал А. Изгоев. "Поражение русской революции и события последних лет - уже достаточно жестокий приговор над нашей интеллигенцией", - заявлял Б. Кистяковский (*). (* Там же. С. 23, 87, 92, 155. *) Что же дальше? После поражения революции 1905 г., полагали авторы "Вех", русская интеллигенция неизбежно должна отказаться от прежних революционных идеалов и сменить их на национальные и религиозные. "Русская интеллигенция, отрешившись от безрелигиозного государственного отщепенства, перестанет существовать, как некая особая культурная категория... В процессе экономического развития интеллигенция "обуржуазится", т. е. в силу процесса социального приспособления примирится с государством и органически-стихийно втянется в существующий общественный уклад... Может наступить в интеллигенции настоящий духовный переворот..." - предполагал П. Б. Струве (*). Еще конкретнее были пророчества М. Гершензона и А. Изгоева. "Теперь принудительная монополия общественности свергнута... - писал Гершензон. - Теперь наступает другое время, чреватое многими трудностями. Настает время, когда юношу на пороге жизни уже не встретит готовый идеал, а каждому придется самому определять для себя смысл и направление своей жизни, когда каждый будет чувствовать себя ответственным за все, что он делает, и за все, чего он не делает. Еще будут рецидивы общего увлечения политикой... Опять и опять будут взрывы освободительной борьбы, старая вера вспыхнет и наполнит энтузиазмом сердца. Но каждый раз после вспышки общество будет разоружаться, - только старые поколения нынешней интеллигенции до смерти останутся верными едино-спасающей политике. Над молодежью тирания гражданственности сломлена надолго... Юноша ближайших лет не найдет готового общепризнанного догмата; он встретит разнообразие мнений, верований и вкусов, которые смогут служить ему только руководством при выборе, но не отнимут у него свободы выбора..." Изгоев находил и конкретный идеал будущего развития России: "...быть может, самый тяжелый удар русской интеллигенции нанесло не поражение освободительного движения, а победа младотурок, которые смогли организовать национальную революцию и победить почти без пролития крови". (* Там же. С. 173. *) В примечании к этим словам Изгоев указал даже, что "история младотурок была и вечно будет ярким примером той нравственной мощи, которую придает революции одушевляющая ее национально-государственная идея..." (*) Увы, для того чтобы оценить "нравственную мощь" "национально-государственной идеи" младотурок, не понадобилось вечности. Она обнаружилась уже через шесть лет после выхода "Вех", когда организаторы "национальной революции" уничтожили полтора миллиона армян. (* Там же. С. 93-94, 124. *) Толстой привлекал внимание авторов сборника лишь в очень небольшой степени. Чаще всего он выступал в роли, которая ему вообще постоянно отводилась и отводится в публицистике, - в качестве двойника, своеобразного сиамского близнеца Достоевского; этому единому "Толстоевскому" приписывалась прежде всего ненависть к главному предмету обличения "Вех" - интеллигенции (*). Н. А. Бердяев, впрочем, отметил, что если Достоевский и был "величайшим русским метафизиком", то Толстой разделял свойственную интеллигенции "вражду к высшей философии" (**). (* Там же. С. 84, 164. *) (** Там же. С. 17-18. **) Странным образом составители сборника не заметили или не пожелали заметить одной из самых своеобразных и резких особенностей мировоззрения Толстого - решительного отрицания всякого национализма и даже патриотизма. Правда, статьи Толстого о патриотизме были изданы лишь за границей, а в России запрещены. Но авторы "Вех" были людьми европейски образованными, и им вполне доступна была литература, изданная за рубежом. Выступая прежде всего адептами "национальной идеи" и "государственности", осуждая интеллигенцию за непонимание всего величия этих идей, они упоминали "Чернышевского, старательно уничтожавшего самостоятельное значение национальной идеи" (*), но совершенно умалчивали о позиции Толстого в этом вопросе. (* Там же. С. 61. *) Без достаточного основания авторы "Вех" включали в число своих единомышленников и Чехова. Цитируя слова Чехова: "Я не верю в нашу интеллигенцию, лицемерную, фальшивую, невоспитанную, ленивую..." М. О. Гершензон не приводил его дальнейших слов: "Я верю в отдельных людей, я вижу спасение в отдельных личностях, разбросанных по России там и сям интеллигенты ли они или мужики - в них сила, хотя их и мало..." (*) Общего понятия "интеллигенции", которым все время оперировали авторы "Вех", у Чехова вообще не было. (* Чехов А. П. Собр. соч.: В 12 т. М., 1964. Т. 12. С. 273-274. *) Сборник "Вехи" вызвал оживленную полемику. Одним из оппонентов "Вех" был Д. Мережковский, бравший под защиту русскую интеллигенцию. Возражая авторам сборника, обвинявшим интеллигенцию в "безрелигиозности", Мережковский заявлял, что "освобождение", которого добивается интеллигенция, "если еще не есть, то будет религией" (*). Однако мировоззрение Мережковского было во многом близко мировоззрению "веховцев". Как и авторы сборника, Мережковский считал необходимым для интеллигенции "религиозное сознание"; признавал он и то, что П. Струве называл "мистикой государства". (* Мережковский Д. Семь смиренных // Речь. 1907. 28 апр. *) В этом отношении позиция "веховцев" и Мережковского в равной степени противостояла позиции той весьма значительной части интеллигенции, которая, как Чехов (по его собственному признанию), утратила "свою веру" и смотрела "с недоумением... на всякого интеллигентного верующего" (*). Именно на таких позициях стоял один из наиболее последовательных критиков "Вех" - А. Пешехонов, для которого, как и для Чехова, существовала не интеллигенция вообще, а скорее люди, чье образование налагало на них определенные обязанности - учить школьников, лечить больных, двигать науку и т. д.: "Если интеллигенции не с чем сейчас идти к народу, то пусть она на его нуждах и потребностях сосредоточит хотя бы свое внимание: мысль не замедлит вскрыть, что от нее народу нужно. Да и сейчас много найдется, с чем можно и нужно идти к народу..." (**) (* Чехов А. П. Собр. соч. Т. 12. С. 495. *) (** Пешехонов А. В. На очередные темы // Русское богатство. 1909, No 5 С. 131. **) Как же отнесся к сборнику "Вехи" Лев Толстой? В апреле 1909 г. он получил этот сборник и с большим интересом прочел его, ибо предполагал найти там близкие ему идеи "о суеверии внешнего переустройства и необходимости внутренней работы каждого над собой". Но книга не только разочаровала, но и возмутила его. "Чего только там нет? И то, и то; а, наконец, не знаешь, чего они хотят", - отозвался о "Вехах" Толстой (*). "Внутренняя работа над собой", которую предлагал Толстой, рассматривалась им не как политическое, а как личное дело каждого человека - она всецело основывалась на последовательном соблюдении общечеловеческих нравственных законов, и прежде всего на Нагорной проповеди. Практически это означало полное отрицание всех государственных установлений. Но ни о чем подобном в "Вехах" не упоминалось. С. Булгаков призывал интеллигенцию уверовать в "мистическую жизнь церкви", но что это конкретно значило? Ходить в церковь, соблюдать обряды, заниматься богословием? О том, какие нравственные обязательства налагались бы на интеллигенцию, если бы она "стала церковной", он ни словом не упоминал. (* Яснополянские записки Д. П. Маковицкого. Кн. 3. С. 388. *) Почти сразу же после получения книги Толстой начал писать статью о ней, но не закончил ее и опубликовал лишь и форме интервью (*). Отталкивала его в "Вехах" как раз та черта, которая сближала составителей сборника с их оппонентом Д. Мережковским. И тот, и другие были прежде всего убеждены в колоссальной, решающей роли интеллигенции - отрицательной или положительной. "Худо ли это или хорошо, но судьбы России находятся в руках интеллигенции...", - писал Булгаков. "...Как высоко и значительно это историческое призвание интеллигенции, сколь огромна и устрашающа ее историческая ответственность перед будущим нашей страны, как ближайшим, так и отдаленным!" (**). Толстого возмущали такие рассуждения "об особой касте интеллигенции, выделяемой от всех остальных людей самыми теми людьми, которые принадлежали к этой касте". Смешным казался ему и искусственный язык сборника - употребление "мудреных, выдуманных и не имеющих точного определенного значения слов". Обыгрывая этот кастовый язык, Толстой писал (на основе точных цитат из сборника), что "носительница судеб русского народа уверена в своем призвании... проведения в толщу стомиллионного народа своих инсценированных провокаций, изолирующих процессов абстракции и еще какой-то философии, которая есть орган сверхындивидуальный и соборный, осуществляемый лишь на почве традиции, универсальной и национальной, или какой-то мистической церкви..." (* Спиро С. Лев Толстой о "Вехах" // Русское слово. 1909. No 114, 21 мая. С. 2. *) (** Вехи. С. 26. **) Кастовым позициям авторов "Вех" Толстой противопоставлял рассуждения своего старого друга, крестьянина Сютаева, и письмо другого крестьянина, как раз в то время полученное им: "Надо не делать другим, чего себе не хочешь... Люди так заблудились, что думают, что другие народы, немцы, французы, китайцы - враги и что можно воевать с ними..." (38, 285-290) (*). (* Очевидные разногласия Толстого с "Вехами" - непризнание Толстым роли интеллигенции как двигателя истории и отрицание им всякой "национальной идеи" - остались незамеченными Н. Полторацким, утверждавшим, что спор писателя с "Вехами" был "большим идейным и историческим недоразумением" (см. статью "Лев Толстой и "Вехи"" в сб.: Полторацкий Н. Россия и революция. Русская религиозно-философская и национально-политическая мысль XX в. Tenafly, N. J.: Эрмитаж, 1986. С. 74-102). *) Смысл этого противоставления понятен. Ни Сютаев, ни безымянный корреспондент Толстого не претендовали на определение исторических судеб России. Они решали нравственные вопросы для себя: "Все в табе", - говорил. Сютаев. Иной была позиция авторов "Вех". Им было свойственно отвергаемое Толстым "суеверие" устроительства. Уверенные в том, что "судьбы России находятся в руках интеллигенции", они полагали, что, убедив своих собратьев-интеллигентов осознать национально-государственные и религиозные идеи, они исправят ошибки тех, кто "делал революцию" 1905 года, и изменят ход русской истории. Именно в этом было главное разногласие Толстого с "Вехами". Тот же вопрос стал причиной полемики писателя с наиболее влиятельным из авторов сборника - П. Б. Струве.