Дмитрий Быков - Статьи для «АПН — Агентство Политических Новостей» Страница 15

Разговоры о том, что всем своим победам он обязан цене на энергоносители, не совсем справедливы: цена рванула сравнительно недавно, приличия вспомнили сравнительно давно. Иное дело, что люди и сами опомнились, — по законам нашей истории после Ельцина обязан был прийти стабилизатор, и многие отстроились по личной инициативе, с опережением, с избыточной ретивостью. Макроперемены в России происходят только стихийной волей масс, а никогда не манием властной руки: если на часах полночь — хоть ты обмашись, солнца не зажжешь.

Путин сумел использовать нефтяную стабильность не худшим образом. Не знаю, удастся ли модернизация, запустится ли инновация и пр., — но если бы экономическая и политическая власть в России по-прежнему осуществлялась бы олигархатом, народу не досталось бы и того, что он кое-как получил ныне. А что Путин благоприятствовал друзьям и доверял коллегам — так наша история знала в этом смысле куда более яркие примеры.

В общем, Владимира Владимировича стоит поблагодарить — и признать, что в историю государства российского он войдет успешным и всенародно любимым правителем.

Это будет особенно заметно на фоне предыдущей, да, боюсь, и последующей власти. А что власть Путина запомнится многим как время интеллектуальной стагнации, бесстыдного быкования внутри страны и на экспорт, время деградации, запретов, тошнотворного сервилизма, молодежного сектантства и самого наглого цинизма, — так ведь это сделал не Путин. Он как раз вел себя прилично, по крайней мере на людях. Это сделали люди, населяющие нашу страну, а Путин им просто не мешал.

Мог ли помешать? Да, безусловно, но не запретами, а стимуляцией другого, менее противного поведения.

Человек устроен, как велосипед: если не движется — падает. Если вам желателен прогресс в стране, не нужно бороться с регрессом: борьба «против» лишь увеличивает количество зла. Сорняками зарастает не то поле, где плохо выпалывают сорняки, а то, на котором не растут культурные растения. Территория, покидаемая культурой, стремительно зарастает бескультурьем, бычьем, быдлом, — это закон старый и очевидный. А культура начала ее покидать не при Путине и даже не при Ельцине — а тогда, когда под видом торжества «рыночных ценностей» в стране воцарилась позорнейшая энтропия, гнилая расслабуха, попустительство инстинкту. Черные, как известно, приходят не сразу, а после серых. Нулевые годы — достойное продолжение девяностых. Успело вырасти поколение без стержня, с трухой внутри. И какая разница, под каким лозунгом вытаптывается культурное и политическое поле? Сначала все хорошее было объявлено «некассовым», потом — нелояльным и выгодным нашим врагам. А культурному растению все равно, под каким предлогом его вытаптывают: потому ли, что оно не приносит пять урожаев за лето, или потому, что цветы у него оранжевые.

В эпоху Путина энтропия получила серьезные козыри.

При Ельцине были свои идеологи, ведь и гламур начался не в нулевые, а значительно раньше, вместе с культом потребления. В девяностые считалось, что быть умным и порядочным смешно, а принципиальным — еще и тоталитарно. В нулевые считается, что иметь стилистические разногласия с самыми тупыми мероприятиями власти — предательство и подрыв основ. Завелась своя запретительная риторика, сформировались многочисленные образы врагов, один другого краше, начальство на всех уровнях перепугалось по самое не могу и начало творить на местах такое, что никак не может быть спущено сверху: у Путина попросту не хватило бы фантазии. Интеллектуальное падение стало быстрее, глубже, необратимее, и если заслуга Путина в том, что он не наломал уж очень много дров, — то вина его в том, что он не насадил новых лесов. Носитель идеологии прагматизма, он так и не понял, что высший прагматизм заключается в стремлении к абсолютным непрагматическим ценностям. Если человека не тянут вверх — он падает вниз; промежуточное положение невозможно. Велосипед не может просто стоять — а Путину, кажется, хотелось, чтобы он именно стоял, потому что ездить на нем он не очень умеет, а когда он лежит — это выглядит унизительно, неприлично. Сейчас он все равно лежит, но вокруг него целая толпа рептилий яростно раскручивает колеса, не подпуская к рулю ни одного профессионального велосипедиста. Называть все это стремительным поступательным движением не поворачивается язык, даром что колеса крутятся очень быстро.

Дело не в том, чтобы давать стране новый лозунг, а в том, чтобы давать смысл — иначе она будет хвататься за примитивнейшие идеи вроде изгнания чужих или избиения очкастых.

Путин поставил не на умных, а на верных. Он, кажется, сам искренне поверил, что все несогласные с ним желают зла стране и питаются иностранными подачками. Он верит, что наши главные богатства — сырье и территория, объединенные красивым словом «суверенитет», тогда как наше главное богатство — исключительно хорошие люди, их талант, выносливость и умственный потенциал.

Именно при Путине этим людям стало особенно тошно — потому что к их обычным материальным неустройствам (хорошему человеку не бывает легко) добавились новые страхи, ощущение роковой и непоправимой неправильности происходящего, жуткое чувство принципиальной невостребованности умного и честного слова. Мы уже и забыли (это быстро происходит), что такое нормальная общественная дискуссия: не на заборе в Интернете, а в реале, в телевизоре, на улице. Мы поразительно легко превратились в общество, плодящее себе врагов и невозможное без них.

Главное же — при Путине как-то очень быстро исчезли все нематериальные ценности, словно беглые олигархи утащили их за границу. Но не утащили же! Честь стала смешна, совесть — постыдна, солидарность — унизительна. Человек расчеловечивается по первому щелчку пальцев, по первому подмигиванию, которое сочтет разрешением. Нормой стали пещерные нравы, милосердие испарилось, а точней, переродилось: оно стало формой публичной благотворительности, то есть откупа. Люди перестали прощать, потому что способность сострадать и становиться на чужую точку зрения — свойство высокоорганизованной, утонченной души. Душа упростившаяся, не призываемая к ежедневному труду, умеет только хехекать, гыгыкать и бугагакать пацталом.

Вот возьмем мир инквизиции — мрачный, жестокий и репрессивный до последней крайности; но его жестокость как-то компенсирована и отчасти уравновешена фантастическим богатством призрачного, вымечтанного, духовного мира, в котором и существуют немногочисленные живые души. Какая продуманная демонология, какие богатые и ветвистые суеверия, сколько теологических дискуссий, космогонических версий, пусть немедленно объявляемых ересями… Человек жил не только в зримом, но и в незримом мире, не только в своем мрачном, примитивном измерении, но и в вечности. Наш сегодняшний мир — голая тарелка, пустынная плоскость в сравнении со средневековьем, возвращения которого так боялся Бердяев. У любого диктатора есть принципы, чудеса, тайны и демоны; страшней всего диктатура без них, без цели, когда и палачи, и жертвы одинаково плохо играют свои роли. Убивать и мучать не перестают, но делают это без пафоса, настолько спустя рукава, что смотреть особенно противно. Мерзок любой человек, который врет, но в особенности тот, кто врет и подмигивает, потому что сам не верит. Умирать-то, конечно, все равно от чьей руки, — а все-таки иметь в противниках искреннего фанатика приятней, чем видеть перед собой заведомую гниду, милейшего человека в повседневности, изображающего накал и пафос ради получения государевой копейки.

Умирать придется всем, но есть разница — поймать пулю или быть задушенным носками. Пуль в наше время не льют, но от носков не продохнуть; это тоже стиль эпохи Путина, и этим она будет памятна.

Он так и не нашел слов, способных заново создать нацию. Он не обрисовал задач, способных поднять ее на работу, а не на взаимное уничтожение. И все это потому, что доверял верным, а не умным, боялся правды, а не лжи, и уважал стабильность, а не движение.

Ведь это ложь, что весь мир только и ждет нас схарчить. Мы не так аппетитны. Между тем именно эта логика — внешние вызовы как оправдание внутренних запретительных мер — бывала нам явлена не раз, и апофеоз ее мы наблюдали после Беслана. В стране случился ужас, и мы теперь поэтому отменим региональные выборы.

По этой логике делалось многое, если не все. Делалось, конечно, не только Путиным — но исходило именно от него. Ему и в голову не приходило, что с внешним миром (враждебность которого сильно преувеличена и постоянно раздувается) можно не только бороться, но и конкурировать. Что отношения России и Америки могут быть такими же, как его собственные отношения с Бушем: взаимно уважительными, полными корректных подколок. Что Россия должна выглядеть не грозной, а счастливой — только это и пугает врагов по-настоящему.