Литературка Литературная Газета - Литературная Газета 6365 ( № 13 2012) Страница 15

Вкус родимой речи

БЕЛЛА АХМАДУЛИНА - 75

Белла Ахмадулина. Полное собрание сочинений в одном томе . - М.: Альфа-книга, 2012. - 586 с. - 6000 экз.

В 1962 году при горячем содействии П.Г. Антокольского была издана первая книга Беллы Ахмадулиной "Струна". В посвящённом ученице стихотворении Антокольский писал:

Здравствуй, Чудо по имени Белла,

Ахмадулина, птенчик орла!

Потом был "Озноб", вышедший в эмигрантском издательстве "Посев", "Уроки музыки", "Стихи", "Свеча", "Сны о Грузии", "Метель", "Избранное" и многие другие книги. Ахмадулина никогда не понижала планку творчества и никогда не следовала поэтической моде. И её читатель оставался так же верен Белле, как и она - ему. Иосиф Бродский считал Ахмадулину "несомненной наследницей Лермонтовско-Пастернаковской линии в русской поэзии".

Белла Ахмадулина успела подержать в руках и собственный четырёхтомник, и прекрасный трёхтомник, где были собраны стихи, проза, переводы, дет[?]ские произведения, статьи и рецензии, предисловия, воспоминания, редкие фото из фонда Б. Мессерера напоминали читателю и автору эпоху, неотъемлемой частью которой была прекрасная Белла, которая в эти дни могла бы праздновать с любимыми друзьями своё 75-летие.

И вот теперь, когда Ахмадулиной уже нет с нами, всё поэтическое и прозаическое наследие одной из самых проникновенных русских поэтесс собрано в одном томе. Издан том в серии, уже представленной именами Некрасова и Бальмонта, Маяковского и Гумилёва, Высоцкого и Андрея Белого. Белла в этом ряду - равная среди равных.

Она говорила в одном из интервью: "Я не лукаво, как умею, буду продолжать служить русскому слову, русской словесности. Я другой такой же драгоценности на белом свете не знаю". Эти слова - лучшая эпитафия большому поэту и лучшая аннотация к новому изданию. Читатель не расстаётся с любимыми. И, впитывая строки Беллы, заново почувствует, как

[?]нежный вкус родимой речи

Так чисто губы холодит.

Шестидесятники

Шестидесятники

Надежда КОНДАКОВА

Памяти Беллы

В глухой тоске семидесятых

как я любила их, троих

(в разладе бывших),

вместе взятых,

усыновивших русский стих!

Как я дружила с ними - порознь!

Но больше всех её свирель

нас утешала - будет поросль

средь волю любящих зверей.

И был ещё один, отдельный,

любимый ею - младший брат,

кульбит свой русский,

свой смертельный,

уже избравший наугад.

В России, псевдоним носившей,

в мать-мачехиной той стране

остались все[?] Но свет тот,

бывший,

он до сих пор живёт во мне.

[?]Троих уж нет.

И только жженье

тоски немыслимой - в груди:

почти без слов, почти что[?]

Женя,

       хоть ты побудь[?] не уходи[?]

3 декабря 2010 года

Раскоряченное спасение

Раскоряченное спасение

ЛИТПРОЗЕКТОР

Есть в истории христианства такие сюжеты, простые и пронзительные одновременно, такие "истории любви", которые не могут быть воплощены средствами светского искусства. Житие великой угодницы Божией Святой Блаженной Ксении Петербургской начинается с обыкновенной человеческой любви, с женского семейного счастья, которое было разрушено в один миг внезапной смертью любимого человека. Простая человеческая любовь, которая оказалась сильна как смерть, открыла 26-летней женщине путь не к новому замужеству, а к великому подвигу юродства Христа ради. Да, земная привязанность обернулась светом вечной Божественной любви. Великий сюжет для великой книги.

Ничего этого нет в книге Елены Крюковой "Юродивая", хотя главная героиня этого опуса тоже носит имя Ксения, тоже теряет мужа (правда, не венчанного, но кого это волнует в начале XXI века). Есть и другие частные совпадения биографий: как и св. Ксения, героиня романа Крюковой после смерти мужа носит его одежду и откликается на его имя. Нельзя сказать, что на этом сходство заканчивается. Сходство даже не начиналось.

Есть мнение, что сила воздействия текста прямо пропорциональна количеству греховных страстей, разлитых в повествовании. Роман Елены Крюковой - яркий пример обратного положения вещей: глумление над святыми именами оборачивается полным литературным провалом. И здесь опять-таки нет никакого мистического возмездия. Всё дело в образе мира и образе человека. Несмотря на то, что текст переполнен церковнославянизмами и различными псевдомолитвенными восклицаниями, к христианству он не имеет никакого отношения. Мировоззренческие истоки его вполне прозрачны и ничуть не оригинальны - это гностические ереси IV века, для которых характерно представление о мире как о творении дьявола, темнице для души и юдоли страданий.

Для христианина мир лежит во зле, но мир не есть зло. Для гностиков мир - темница души, которую нужно покинуть как можно скорее. Темница же эта преисполнена всякой мерзости и не заслуживает ни любви, ни сострадания. Именно так видит мир Ксения, именно таким изображает его автор этого опуса. "Юродивая" - это не вполне роман, но не потому, что он перерос рамки жанра, а потому, что он до этих рамок недорос. В "романе" Крюковой отсутствует форма, потому что форма - это способ отношения с миром, но от мира автор брезгливо отстраняется, как от кучи мусора.

Этот текст по-своему уникален. Его можно начинать читать с любой страницы и остановиться в любой момент. Можно читать его от начала к концу или наоборот, перескакивая через страницы в любой последовательности. Ничего не изменится, потому что ничего не происходит. Нет, формально там много всего: смерти, рождения, воскресения, распятия, любови, клятвенные заверения и хождения по воде. Но при этом ровно ничего не происходит ни с героиней, ни с миром, который силится описать автор, ни с читателем, который силится всё это понять. С первой до последней страницы (а страниц там много!) Крюкова выдерживает одну и ту же унылую ноту экзальтированного голошения. Героиня может родиться, умереть, воскреснуть, переспать с первым встречным, не меняя ни тона повествования, ни выражения лица. То же касается и других героев этого вроде бы романа. Все они - шофёр, монах, царь Давид, художник Юхан (художник Рембрандт) - неотличимы друг от друга, все они нужны автору только для того, чтобы ещё и ещё раз показать читателю небывалую красоту и сексуальную привлекательность главной героини.

Однако система в этом безумии, безусловно, есть. Вся эта книга - бесконечная песня (само)обожествления, которое прямо противоположно христианскому идеалу - обожению. Главная и единственная героиня романа "Юродивая" наделена даром ясновидения и чудотворения, она запросто беседует с ангелами и Богом, воскрешает мёртвых налево и направо, обладает вполне реальной физической властью карать грешников, может в буквальном смысле слова испепелить их. Кроме того, она потрясающе красива, несмотря на то, что ходит в рванине, через которые просвечивают её "прелести". Нет никого, кто встретился бы на её пути и не захотел бы "поять" её, как "изысканно" выражается автор романа. Ксения ощущает себя то идолом, то иконой и если не Богородицей, то уж точно владычицей мира.

Что же она сделала, чтобы стяжать эти "дары"? А ничего. Она такая от рождения. Избранная. В тексте описывается её чудесное таинственное рождение, кощунственно пародирующее Рождество, её странствия, и чудотворения, и смерть во искупление всего мира, конечно же, на кресте. Ксения - это фактически бог, "Христос в юбке", как не постеснялась сказать сама Крюкова. Этот "бог" может понравиться неоязычникам и феминисткам. Но Тот, кто родился в вертепе и умер на кресте, согласно православному богословию, был одновременно совершенным Богом и совершенным Человеком. И именно это даёт возможность человеку подражать Его святости. Обожение - это и есть идеал святости, норма, которая стала чудом в реальности падшего мира.

Но секулярное сознание не понимает, что такое чудо святости, подменяя его фантастической экзотикой. Крюкова пытается изобразить в образе Ксении бога, но реально не может изобразить даже человека. Ксения - не человек, потому что в ней нет ни настоящей боли, ни настоящей любви. Она - морок, недотыкомка серая с золотыми волосами. Да, она может ходить босиком по снегу, легко переносит физические и нравственные издевательства. С чего бы ей унывать, если после смерти она воскресает, а насильники и мучители падают пред ней на колени, предлагая ей руку и сердце? Этакое фэнтези из жизни бомжей. А если нет? А если насильник выбил бы ей парочку зубов и заразил скверной болезнью? Писатель не обязан быть реалистом, а жёсткий натурализм - не самый лучший способ описания страданий. Но любая, самая смелая фантазия не отменяет того факта, что боль - это страшно, насилие - мерзко, а катастрофа не имеет ничего общего с марлезонским балетом. Как описать боль? Прежде всего для этого нужно чувство такта. Елена Крюкова демонстрирует запредельную бестактность по отношению к любой трагедии.