Герд Бухгайт - Абвер - «щит и меч» III Рейха Страница 16

Далее Хеньей описывает одну из своих встреч с Канарисом, который только что побывал на аудиенции у Гитлера: «Он был глубоко взволнован, потому что Гитлер совершенно неверно оценивал положение Советского Союза. Адмирал напрасно указывал ему на потенциальную мощь СССР. Гитлер стоял на своем, утверждая, что уже первый удар приведет Россию к краху. Канарис сказал мне тогда, что, по-видимому, он поступил неумно, открыто отстаивая свою точку зрения перед Гитлером. Канарис, по его словам, сослался и на мнение венгров, совпадавшее с его собственным, и подчеркнул, что Венгрия, являясь соседкой России, ведет интенсивную разведку и очень хорошо информирована о тамошней ситуации… Когда я в конце 1939 г. встретился с Канарисом, я спросил его, как он оценивает обстановку. К моему большому удивлению, его ответ был таким: «Войну мы уже проиграли». И пояснил это так. Победа над Польшей — это лишь частичный успех, и война еще долго не будет закончена. Вместе с Францией и Англией в нее вступят США, а против такой коалиции Германия не устоит… Все венгры, знавшие адмирала Канариса, — от регента Хорти до каждого, с кем ему приходилось иметь дело, высоко ценили его и сохранили о нем добрую память»[53].

Любопытна также характеристика, которую дал Канарису небезызвестный эсэсовец Отто Скорцени. «Канарис был, вероятно, самым трудным партнером на переговорах, с каким я когда-либо встречался. Он показался мне абсолютно непроницаемым. Возможно, он единственно правильный образец разведчика. Интеллект буквально струился у него из глаз, но понять его до конца было невозможно… Ни одного «да», ни одного «нет»; ни черного, ни белого — только одни нюансы. В конечном счете он ни с чем не согласился и при этом, вероятно, добился, чего хотел»[54].

В противовес Скорцени доктор Вернер Бест, бывший с 1935 по 1940 г. начальником III отдела гестапо, вспоминает совсем другое: «В серьезные моменты я не встречал партнера, который бы вел переговоры столь открыто и честно и давал свое согласие так охотно, как Канарис, несмотря на сложнейшие противоречия, существовавшие между нами. В служебных вопросах он был предельно корректен, и в его словах можно было не сомневаться»[55].

Эти заявления позволительно дополнить высказываниями нескольких ближайших сотрудников адмирала. «Воинское воспитание сформировало его, но не смогло нормировать, — пишет подполковник в отставке Прук. — Это был человек… с очень цепким умом и горячим сердцем. Он умел говорить воодушевленно. Его юмор чуть переступал грань сарказма. Удивительны были его способности к языкам… Однажды он выступал перед японцами с заранее подготовленной речью и заставил слушающих поверить, что он прекрасно владеет этим языком. Но на людях он держался всегда сдержанно и даже скромно. Ему было важнее выслушать мнение других, чем высказать свое»[56].

А вот совсем другое мнение. Оно принадлежит ближайшему сотруднику адмирала полковнику Отто Вагнеру: «Канариса часто считали пронырой, ловкачом, хитрецом и называли «левантинцем». Мы знаем, подобные прозвища рождаются в атмосфере офицерской столовой. Чаще всего эти эпитеты придумываются с целью вышучивания… И применительно к Вильгельму Канарису для этого были все основания: в складках его многослойной души постоянно таилось остроумие. Он мог дурачиться, как подросток, и делал это довольно часто. Он мог скорчить гримасу так, что у людей в военной форме на лицах замерзала улыбка… Но все эти настроения проявлялись в условиях удручающего развития обстановки и смотрелись как гротеск»[57].

Собранные здесь оценки Канариса разными людьми при всем их стремлении быть объективными отражают в первую очередь субъективные личные взгляды. До нас дошло также и много анекдотов об этом своеобразном человеке, которые, возможно, расскажут нам больше, чем любой психологический анализ. Но прежде чем мы приведем эти краткие сюжеты, хотелось бы заглянуть в рабочий кабинет Канариса на Тирпицуфер, 74–76, в Берлине. В помещении средних размеров стояла лишь самая необходимая мебель, в основном старомодная, что сразу бросалось в глаза. В одном углу был стальной сейф, у стены — походная кровать, на которой он обычно отдыхал после обеда. На стенах висели карты и несколько фотографий и среди них большой портрет генерала Франко с дарственной надписью; рядом красовался японский ландшафт — подарок японского посла Одзимы и портреты бывших шефов германской тайной службы. На каминной полке стоял в рамке снимок умершей жесткошерстной таксы по кличке Зеппль. Центральное место кабинета занимал письменный стол. На нем стояла миниатюрная модель крейсера «Дрезден» как воспоминание о морских сражениях. Рядом с ней лежала небольшая каменная пластина, на которой располагалась оригинальная бронзовая скульптурная группа: три обезьянки, одна из которых держит лапу у уха, как бы напряженно вслушиваясь, вторая внимательно смотрит вдаль, держа лапу над глазами козырьком, а третья прикрывает лапой рот. Это должно было означать, что сотрудники тайной службы должны держать открытыми глаза и уши, но при этом уметь молчать. Позади рабочего места находился стол с множеством новых книг. Канарис был ненасытным чтецом. Литература в его квартире охватывала почти все области духовной жизни, политики, жизни других стран. Было много и беллетристики… К этому следует добавить, что адмирал был всегда исключительно скромен в запросах и в стиле жизни, никогда не имел дополнительных доходов. Когда в 1936 г. он покупал небольшой домик в Шлахтензее, его супруге пришлось продать свою драгоценную скрипку: иначе денег на покупку собственного дома им бы не хватило.

Что же касается историй, которые рассказывают о нем, то они отнюдь не выдуманы и весьма любопытны.

Однажды шеф абвера ехал с полковником Пикенброком в открытой машине из Северной Испании в Мадрид. Это было в самом начале войны. И вот на дороге им встретилось большое стадо овец. Адмирал поднялся с сиденья и отдал честь. «Что такое, ваше превосходительство?» — удивленно спросил Пикенброк. А Канарис совершенно серьезно ответил: «Никогда не знаешь, не прячется ли в этом стаде какое нибудь важное начальство». Ему всегда было трудно оставаться серьезным в присутствии какого либо большого партийного начальства или среди чересчур убежденных нацистов. Поэтому он часто прибегал к тактике скрытой иронии. Когда однажды обергруппенфюрер СС Лоренц посетил Канариса на Тирпицуфер, чтобы осведомиться о текущей военной обстановке, Канарис широким жестом указал на висевшую на стене карту мира и сказал: «Обстановка вся перед вами и говорит сама за себя!» Лоренц вытаращил глаза, потом задумался, не зная, как понять эти слова. Но Канарис успокоительно добавил: «Но… ведь у нас есть фюрер». В другой раз к нему явился моложавый, увенчанный Рыцарским крестом с дубовыми листьями и мечами авиационный генерал. Разговор зашел о начавшейся «Битве за Англию», и генерал высказал убеждение, что Англия уже через 4–6 недель «падет на колени» под сокрушительными ударами люфтваффе (авиации). Канарис запротестовал: «Нет, нет! Говорят, что фюрер отвел на это всего две недели». А затем, сделав строгое лицо, добавил: «А фюрер всегда прав!» Молодой вояка с живостью подтвердил это и быстро откланялся. Когда дверь за ним закрылась, Канарис пробормотал: «Балда с дубовыми листьями и мечами».

Полковник Вагнер, вспоминая о многих встречах со своим начальником и другом, рассказывает: «Когда Канарис посещал меня во время инспекционных поездок в моем доме на окраине Софии в Болгарии, он полностью расслаблялся. Он любил здесь готовить еду на маленькой кухне, ходил за покупками, копался в саду, играл с собаками, долго спал и всякий раз уезжал отдохнувшим… Однажды он меня спросил, что я буду делать после войны. Я ответил, что больше служить не собираюсь, а хотел бы поселиться на Балканах. Он воодушевился: «Давай откроем в порту Пирея маленькое кафе. Я буду варить кофе, а ты обслуживать клиентов!» На что я ответил: «Нет, я буду бандитом». В другой раз он спросил, есть ли у меня друг, которому я могу доверять полностью. «Да, есть. Но ведь друг не тот, кто объявляет себя таковым». Он хитро взглянул на меня: «А как мы относимся друг к другу?» «Господину адмиралу я доверяю целиком и полностью. Сомнений в этом быть не может!» — ответил я. «Но ты не всегда со мной согласен, а?» — «Конечно. Но к доверию это не относится». Мы выпили, и он ушел спать. «Бедняга, — подумал я тогда. — Как ужасно ты одинок, и в этом тебе не поможет никто!»[58]

Проливают ли свет анекдоты на сущность человека? Возможно. Но уважение к человеку вызывают не только личностные черты, но и деловые способности. Кто когда нибудь присутствовал у Седого на регулярных совещаниях узкого состава, посвященных анализу обстановки (так называемых «малых колоннах») или на общих совещаниях управления, как и на инспекционных разборах, воспринимал их как некую искусную «режиссуру», а не как получение приказов или слушание докладов. Адмирал как то очень нервически, но вполне обдуманно, повышая тон лишь для того, чтобы что то особо подчеркнуть, всегда тщательно подбирал слова. Но большей частью любил слушать других. При этом он, казалось, дремал. Но внезапно пробуждался и вставлял чаще всего ироническое замечание, причем так, что у докладчика ломалась вся его концепция. «Короче, короче!» Эти слова беспрерывно прерывали доклады: Канарис не терпел словоизлияний. «Сочетание непрозрачности, хитрости и ума представлялось его противникам еще большим коварством, чем у любого из представителей высшего командования вермахта»[59].