Гюнтер Вермуш - Афёры с фальшивыми деньгами. Из истории подделки денежных знаков Страница 16

В 1525 году начинается выпуск новой крупной монеты – талера, содержание серебра для которой в 1551 году было определено в 27,5 г. Талер был приравнен к 72 кройцерам. Саксонский талер был дешевле и стоил 68 кройцеров, или 24 гроша. С тех пор имперский талер отличался от саксонского.

Основной недостаток имперских правил чеканки монет состоял в том, что никак не удавалось стабилизировать стоимостное соотношение между крупной и мелкими серебряными монетами. Чеканка большого количества мелких денег обходилась непропорционально дороже по сравнению с выпуском крупных, и мелкие монеты не приносили прибыли. Поэтому так называемые низкие монетные дворы (не подчинявшиеся непосредственно императору) стали активно искать пути компенсации недополучения своих доходов. Мелкие монеты стали чеканить по собственным образцам, ухудшая содержание металла. К началу Тридцатилетней войны ( 1618 г.) практически было столько же разновидностей монет, сколько монетных дворов. Периодический контроль, который осуществлялся на заседаниях окружных земельных собраний, каждый раз обнаруживал упущения в деятельности тех или иных монетных дворов, но оставлял их без серьёзных последствий. Например, окружной конвент во Франкфурте-на-Одере в мае 1612 года принял решение о закрытии монетного двора во Францбурге. Поводом для такого решения послужил запрет герцога своему тогдашнему мастеру по монетам Каспару Ротермунду сдавать монеты на пробу. У герцога были для этого основания: францбургские монеты достоинством в два шиллинга были настолько плохи, что одна из них на глазах у герцога, «упав на стол, разломилась пополам». Вызванный Ротермунд сухо ответил, что «подобное случается даже с арабскими деньгами». Герцог Филипп Юлиус остался верен себе и не стал обременять себя выполнением решений конвента: чеканка монет шла своим чередом.

Цена кройцера в 1611 году упала с 68 (как было установлено в 1551 г.) до 90 за 1 талер. Через восемь лет за 1 талер платили уже 108 кройцеров. Содержателен в этом смысле отчёт, представленный герцогу Филиппу Юлиусу 23 апреля 1619 г. подполковником Книпхузеном: «Один мастер за неделю может изготовить 8000 талеров, за год – 424 000. Талер разменивается на 24 гроша. Из того же талера в Брауншвейге и других местах делают 120 грошей, выигрыш в расчёте на 1 талер составляет 86 грошей, что за неделю составит 688 кг серебра».

В этих условиях и сырьё – серебро – магическим образом притягивалось туда, где хозяева монетных дворов успешно занимались фальсификацией монет. Конечно, хозяева платили за доставку полновесными талерами. Возможно, и наш знакомый Эли ас Хеннинг рассчитывал сделать свой гешефт: попутно с выгодой сбыть два-три своих кошелька во время путешествия в Гамбург.

Что же касается Михаэля Мартенса – мастера из Францбурга, то ему следует воздать должное. В своём уже упоминавшемся письме от 7 ноября 1619 г. он добавляет, что надеется честно чеканить монеты до тех пор, пока на всех таможнях действует приказ, запрещающий вывоз из страны серебра и тяжёлых монет. В остальном он полагается на своего герцога, который должен решить, будет ли он получать прежний доход со своего монетного двора. Если все будет по-прежнему, то герцог должен решиться вести дела так же, как и в соседних землях. Чеканка монет лучших, чем у соседей, приведёт к тому, что они пойдут в переплав в печах последних.

19 июля 1621 г. Мартене просит герцога об отставке потому, что «негде получить серебро, нечего платить подмастерьям и на выплату ренты герцогу приходится доплачивать свои личные деньги». Он был бы согласен остаться на своём посту, но работать становится невозможно из-за того «конфуза», в котором находится монетное хозяйство: «штральзундский талер сейчас приравнивается к восьми маркам и двум шиллингам, в других местах чеканят монеты меньшего размера». И все-таки Мартене остался во Францбурге.

К началу Тридцатилетней войны (1618-1648 гг.) денежные соотношения на территории римско-германской империи пришли в состояние хаоса. Армии требуют жалованья. Потребность в деньгах неизмеримо возрастает. Те, у кого ещё уцелели старые добрые серебряные монеты, тут же их припрятали. Недостатка серебра в те времена не было. В Западной Европе цены растут из-за того, что слишком обилен поток серебра из Америки. Параллельно развивается и экономика, исключение, правда, составляют Испания и Португалия. Испания, ежегодно вводящая из своих заокеанских колоний огромную массу золота и серебра, буквально захлёбывается от медной инфляции.

Коперник ещё в 1526 году сформулировал закон, позднее вошедший в историю как «закон Грешэма» (назван по имени сэра Томаса Грешэма (1519-1579 гг.), основателя лондонской биржи): «Хотя нарицательная стоимость и реальная ценность монет не совпадают и все более расходятся, из-за этого их производство не прекращается. Так как средств для того, чтобы выпускаемые монеты соответствовали тем, что находятся в обращении, не хватает, каждая последующая монета, поступающая в обращение, всегда хуже предыдущей. Плохие деньги вытесняют хорошие». Хорошие монеты в обмен на хорошие товары уходят за границу или просто оседают в частных хранилищах.

Так и развивалось денежное хозяйство, прежде всего в восточных районах. Война шла дальше. Обширные территории пришли в запустение. Ремесло и торговля были парализованы.

«Пустые монеты и полные карманы»

Апогей кризиса монетного хозяйства приходится на период 1621-1623 годов, на годы расцвета фальсификации монет. Повсеместно в Германии наряду с легальными монетными дворами появились подпольные производства, которые большей частью работали для обогащения герцогов, князей или графов и т. п. Хроники почти всегда умалчивают о реальных работодателях, к тому же знать такие монетные дворы сдавала в аренду ремесленникам или купцам. Только на территории герцогства Ангальт находилось по крайней мере девять городов и деревень, где чеканились фальшивые деньги и перечеканивались старые монеты. В Бранденбурге таких «точек» было 18, в Брауншвейге – 32, во Франконии – 17. Графы Мансфельды на территории всего в 14 кв. миль содержали 40 пунктов фальшивомонетного промысла. Доказано, что в Тюрингии их было 36. Кройцеры, шиллинги, гроши и другие монеты все больше «краснели» – повсеместно использовался приём проверки монет кипятком, известный ещё в Древнем Риме. В хронике города Зангерхаузена, написанной Самюэлем Мюллером (умер 1662 г.), по этому поводу сказано: «Новые деньги почти всегда были медными, лишь слегка подбелёнными. Такими они оставались дней восемь, потом монеты становились огненно-красными. Котлы, трубы, утварь, даже духовые инструменты – все сделанное из меди превращалось в деньги. Честный человек не верил самому себе, не отваживался кого-нибудь пустить в дом переночевать, так как не был уверен, что гость поутру не унесёт с собой печной дымоход. Если в церкви имелась какая-то медная купель, она отправлялась в переплав, и никакая святость её не спасала, её продавали те, кто в этой купели принимал крещение». В 1620 году имперский талер стоил 180, а в сентябре 1622 года – уже 1000 кройцеров. Народ был взбудоражен. Ни один крестьянин не отваживался нести на рынок свою ветчину и колбасы. Во многих местах происходил возврат к натуральному хозяйству и обмену по типу: одна рубашка против двух фунтов ветчины. Появились сотни преимущественно анонимных листовок. И как в своё время Мартин Лютер клеймил безбожных ростовщиков, так и сейчас духовенство подняло свой голос против фальшивомонетчиков. В качестве примера приведём мнение Тобиаса Хенкелиуса, который предоставлял своей общине в Хальберштадте судить о том, «имеет ли кто-нибудь право с чистой совестью переплавлять лучшие полновесные монеты или посылать людей, чтобы они выменивали эти монеты, из которых чеканятся плохие, неправильные монеты?»

Виновные в подобных действиях, а среди них были и епископы, имевшие право чеканить монеты, правда, прямо не назывались. Сочинялись и обличительные куплеты:

«Они азартны и быстры,Они менялы и купцы,В их монетеГуляет ветер,Их карманы полны,А монеты пусты».

Доставалось и законникам, которые, вместо того чтобы остановить «качели» фальшивомонетчиков, крайне вежливо позволяют раскачивать их все сильнее.

Тот же, кто хотел вскрыть реальное положение вещей, должен был оставаться анонимным. Мы не будем упоминать о многочисленных анонимных письмах-листовках. Вместо них назовём труд «Экспургацио, или В защиту честного имени фальшивомонетчиков, составленный Книпхардумом Виппериумом. Фрагфурт, 1622 г.» (псевдоним автора этого памфлета созвучен старонемецкому обозначению занятия фальшивомонетным промыслом – kippen und wippen). В нем говорится следующее: «Мне ни разу не доводилось увидеть ни одного пфеннига, не говоря уж о более грубых монетах, на которых значилось бы имя фальшивомонетчика, его герб или другой отличительный знак… Обычно на этих монетах мы видим знакомую символику, а их автор не подумал хотя бы о двух буковках, чтобы увековечить своё имя… Вполне возможно, что какой-нибудь старый котёл, в котором выстаивалась брага, или старый ковш, из которого сделан не один добрый глоток пива, были переплавлены и обращены в звонкую монету. И сделали это не обязательно какие-то забывшие бога фальшивомонетчики, но люди, пользующиеся уважением в обществе. Есть люди, не имеющие права чеканки монет, но как ищейки или охотничьи собаки выслеживающие тех, у кого это право есть. Но даже если они добиваются своего, занимаются искомым промыслом с чьего-то согласия или по прямому приказу, они заслуживают меньшего презрения, чем те, кто злоупотребил своим полученным от империи правом во вред немецкой земле, на которой живут.