Алексей Бердников - Жидков, или о смысле дивных роз, киселе и переживаниях одной человеческой души Страница 16

С достоинством отца и самодержца.

И надо ж было выпасть, чтоб Жидков

Испортил эту чудную гармонью, -

Даря по телефону дураков,

Завел с Верховным ту же антимонью!

Он, правда, мигом выпал с облаков,

Нахмурился и нос навел гармонью,

Но было поздно: прозвучал приказ,

Назначивший уж место, день и час.

В глазах его тотчас же помутилось,

Над переносицей сошлись дома,

Поплыл в окно бульвар, как "Наутилус",

Он только чудом не сошел с ума,

Чело холодным потом осветилось,

В ушах стояли громные грома,

И он не помнил, как из дальних далей

Вдруг очутился перед теткой Валей.

-- Мерзавец! -- тихо молвила она. -

Сам расхлебаешь это, провокатор!

Я говорила -- я была умна, -

Что по ребенку плачет психиатор.

В такое время! Рубль кило пшена!

Да нас с тобой поместят в изолятор! -

Тут, лаконичный, словно Ежи Лец,

А.И. сказал, что он тут не жилец.

Но Фрак уговорил его остаться,

Сказав, что есть фальшивый документ,

С которым обыска не опасаться.

А.И. налег щекой на инструмент

И... Но вернемся к мукам святотатца,

В которого всего один момент

Вперяла Ольга жуткие зеницы,

Подстать ночному небу без зарницы.

И вот уж снова в Хлебном он, а как -

И сам не ведает. В квартиру впущен,

Стоит в прихожей бедняком -- бедняк,

Как будто в прорубь с берега опущен,

Мотает только слюни на кулак,

Хлеб пальцами крошит -- а он насущен.

Ждут Тетушку, но Тетушка в бегах:

Играет в вист иль ставит на бегах.

Уж он в Кривоарбатском тете Рафе

Кричит, изображая петуха.

Однако до нее -- как до жирафе -

Печально все же, что она глуха.

Но не глупа, брильянты держит в шкафе.

Какая, впрочем, лезет чепуха!

Бежать! Куда? Где тихая камора?

Везде переполох, везде Гоморра.

Уж он в Хамовниках, незнамо как,

Вблизи присноблаженного Николы

Со свечкой, купленной на четвертак...

И тут, совсем возьмися ниотколи,

Явись ему, читатель, ты, чудак

С изустным ароматом полироли -

И, допросив с пристрастьем о бегах,

Ну путаться в Антоновых ногах!

-- Куда же ты? -- На Хлебный! -- По пути нам! -

Читатель, посмотри, как он смущен!

-- А что на Хлебном? -- Тетушка! -- Идти нам! -

Решаешь, алкоголем, наущен,

Но прежде чем в прихожую войти нам,

В дверь ломишься и долго, поглощен,

Рассматриваешь виды в круглой щели...

Антон меж тем давно бродил без цели

В Замоскворечье. Заболев тоской,

Как птица, правда, вольный, словно птица,-

В волненье духа стал он над рекой,

Печально объявляя утопиться.

Кладет одежду и плывет Москвой,

Но не располагает торопиться

С уходом в завидное никуда

Холодная, блестящая вода.

Он вновь, дрожа, является на берег

В расплывчатую сферу фонаря,

Штаны напяливает без истерик,

Себя за нерешительность презря

И лязгая зубами, как холерик,

И Хлебный набирает. И не зря -

Там Тетушка, и родственнички, чтоб им! -

На шабаш собрались бесовским скопом.

Вошел и видит -- на него в упор

Воткнулись немигачие гляделки,

Что душ тут -- целый Пятницкого хор,

Ну точно -- ведьминские посиделки -

Во-первых, с Хомутовского весь двор,

Вся, во-вторых, квартира -- не безделки!

И только дверь еще открыл он -- вдруг

Из ассамблеи прянул трубный звук.

-- Явился, -- говорят, -- не запылился! -

Он растерялся. Он застыл в дверях.

Зачем не утонул, не застрелился?

Зачем не выпал в окна в фонарях?

Не взрезал вен, отравой не налился?

Избавился бы вмиг от передряг.

Теперь вот стой пред них среди собора,

Как вошь на стеклышке микроприбора.

И он стоит, бесчувствен, охлажден,

Безропотен, безнравствен, безнадежен.

И вдруг далекий голос слышит он,

Что восхищает, и глубок, и нежен, -

Тот звук был Стешенькою воскрылен.

И замер он, послушен, пусть мятежен,

Горней мелодии. О чистый тон!

"Сначала будет выслушан Антон!"

-- Пусть говорит! -- Кто знал, что этот нумер... -

Он начал и осекся. -- ... я не знал! -

Родился звук в груди его и умер,

Как зуммера прерывистый сигнал,

А впрочем, что там -- телефонный зуммер!

-- Да знаешь ты, что в том весь криминал,-

Сказал А.И. -- Звонками беспокоить! -

А Фрак добавил: "Криминал! И то ить!"

-- Да ты хоть узвонись! -- сказал А.И.

С физиономией бордово строгой. -

Остервени все прочие слои,

Но знаешь, брат, Кремля, тово, не трогай!

Не то все эти шуточки твои

Тебя такою повлекут дорогой,

Что... -- он махнул в отчаяньи рукой, -

Что... -- и опять махнул он ей в другой.

А Фрак добавил: "Да уж повлекли уж!"

И санный мастер молвил: "Привлекут!"

А Тетушка сказала: "Привлекли уж!

Устроили ну форменный ну суд -

Уж прям на дыбу уж поволокли уж -

Такую околесицу несут -

Всей этой вашей сессией иль радой,

Что прям за косяки держись -- не падай!"

Солоха вынула чертополох

С предлинной цветоножкой из-за уха

И молвила: "Пустой переполох!

И на старуху может быть проруха.

Я лично вижу для себя предлог

Чтоб кой-кому о нем шепнуть на ухо,

И утром завтра без обиняков

О нем с трибуны скажет Маленков.

Все мигом приутихли от такого

И высыпали в общий коридор.

Звоним туда, но нету Маленкова.

Солоху вовсе разобрал задор.

Она, промолвив: "Дело пустяково!", -

Давай звонить -- да все как на подбор:

"Лаврентий? Берия? Хрущев? Никита?"

Однако же кругом все волокита.

Тот болен, тот и вовсе не в духах,

У Кагановича на шее внуки,

У Эренбурга нет стопы в стихах,

У Молотова родовые муки.

Она звонить в союзы впопыхах.

Фадеев огорчился: "Это штуки...

Я, Санечка, советовал бы вам..."

И что советовать не знает сам.

Солоха трубку в стену: "Трусят черти!"

-- Как, трусят? -- Да и как не быть грешку!

Верховным все напуганы до смерти,

Оно понятно: рыльце-то в пушку...-

Но тут пошли такие круговерти,

Так сильно заломило всем башку,

Что даже кончилась глава. Ну, кстати ль?

Переходи уж и к другой, читатель!

ПРОДОЛЖЕНИЕ ПРЕДЫДУЩЕЙ

В те незапамятные времена

Воздвигшийся в начале государства,

Над пропастью привставший в стремена -

Был человек ужасного коварства,

Чей ум был светел, а душа темна,

Обрекшая столь многих на мытарства,

Что и поныне говорят об нем:

Гори мол негасимым он огнем.

Однако ж, хоть всегда такое мненье,

По смерти гениального вождя,

Бродило средь народного мышленья,

Тоску на дух и ужас наводя,

В том власти не встречалось умаленья -

Напротив -- все границы перейдя

И как бы заново восстав из пепла,

Его величье и росло, и крепло.

В начале мало слышали о нем,

Но постепенно все его узнали.

Он ереси вытаптывал конем,

Он несогласных предавал печали,

И коль встречал он возраженье в ком,

То только горемыку и встречали -

Тот исчезал во мраке без следа,

Никто не ведает того -- куда.

Ходили, впрочем, по станицам слухи,

Подобные станицам лебедей,

Что есть места, затеряны и глухи,

Где мучат несогласных с ним людей.

С живых сдирают кожу, режут ухи

И спать велят на ложе из гвоздей.

Но слухи те не подтверждались дале,

Поскольку кто их сеял -- пропадали.

Был вправе ль, нет, кто слух распространял -

Того не заручусь и не сыначу.

Но чудо: что бы тот ни предпринял,

Во всем имел он верх, во всем удачу.

Крестьянство ли гуртом в артель сгонял,

Промышленную ли решал задачу -

Крушил ли храмы, строил ли дома -

Фортуна шла во всем ему сама.

Земель ли он решал приобретенье,

Тотчас в соседних государствах с ним

Народные вскипали треволненья,

И уж роптали: "Под него волим!"

А ворогов его хитросплетенья

Вмиг исчезали, словно легкий дым

Иль очерк мелом после влажной губки.

Нет, именно не мел, а дым от трубки.

И чудо как держава поднялась!

Как закипела дивная работа!

Заря образованья занялась,

С чела рабочего сошла забота.

Круши и строй! Рабочая вся власть!

Все для себя! Довольно для кого-то!

Но он умел меж строчек дать понять:

Зарвешься -- будешь на себя пенять.

Для авангарда наступали чистки,

Не часто и не редко, а раз в год.

Так баба, закупив в ряду редиски,

С ножом идет на овощи в поход

И в мусоропровод сует очистки,

И вся парша у ней идет в отход.

Хоть, подвернувшись в лапище багровой,

Нож часто схватывает край здоровый.

Опять не скажем -- нужно ль было, ль нет -

Но таковые времена настали,

Что пролетарий вдруг стал сыт, одет,

Министры же, напротив, трепетали

И до ночи оставить кабинет

На произвол теть Дусь и не мечтали.

А впрочем, коли в трепете министр,

Так оттого он только здрав и быстр.