Журнал Современник - Наш Современник 2006 #2 Страница 16

От прежних обещаний, данных России, “солидарно” выступать против совместных опасностей, как если бы они составляли “одну страну”, как видим, не осталось и следа. Уже в 1871 году германский генштаб впервые приступил к планированию одновременной войны против Франции и России, а в 1879 году любезным дядюшкой Вильгельмом I был оформлен секретный германо-австрийский военный союз против России, содержание которого было скрыто от Александра II.

Но в Петербурге тогда не поспевали за быстрой трансформацией политики “германских друзей” и продолжали жить представлениями, не имевшими более под собой реальной почвы. Отрезвление началось лишь по ходу русско-турецкой войны 1877-1878 годов. Всячески толкавшая Россию к этой войне Германия (“Россия должна идти вперед, нельзя допустить возможности говорить, что Россия отступила перед Турцией”) с ее началом поспешила объявить себя не более чем “честным маклером”, стремящимся к поддержанию мира в Европе. В Петербурге такого миролюбия “немецкого союзника” не поняли. Постоянно находившийся при царском дворе особый уполномоченный генерал фон Вердер телеграфировал в октябре 1876 года в Берлин из Ливадии, что царь ожидает от Вильгельма, что “если дело дойдет до войны России с Австрией, то Его Величество кайзер поступит так же, как поступил он (российский самодержец) в 1870 году, когда Пруссия напала на Францию. Царь говорит об этом каждый день и ждет срочного подтверждения”. Еще бы, ведь за месяц до этого Вильгельм написал ему: “Память о твоей позиции в отношении меня и моей страны с 1864 по 1870-1871 годы будет определять мою политику в отношении России, что бы ни случилось”.

А случилось после этих лицемерных заявлений то, что Германия вместе с Англией и Австрией отобрала у России на Берлинском конгрессе в 1878 году большую часть плодов ее победы в войне против Турции. Она не усматривала решительно никаких для себя выгод в дальнейшем усилении России. В самом деле, зачем усиливать одного из возможных противников? Речь могла идти только о том, как по возможности затормозить или нарушить становящуюся в этих условиях неизбежной стратегическую связку между Россией и Францией.

Историки исписали много бумаги, анализируя маневры российской и германской дипломатии в последние годы канцлерства Бисмарка с целью “спасти” добрые отношения между Германией и Россией. В ход пошла идея возобновления монархического союза “трех императоров” (России, Германии и Австро-Венгрии), закончившаяся в 1881 году подписанием соответствующего договора, обещанием Бисмарка не мешать России “повесить замок на черноморских проливах” (щедрое обещание, если учесть, что от согласия Германии в этом вопросе на самом деле мало что зависело), если… Россия “безразлично” отнесется к нападению Германии на Францию. Это был так называемый “Договор о перестраховке” 1887 года, то есть о сохранении благожелательного нейтралитета в случае войны Германии или России “с третьей великой державой” (кроме Франции и Австрии). Но все это были лишь дипломатические танцы с переодеваниями, призванные прикрыть стремительный переход Германии на антироссийские позиции, происходивший в то время. В Берлине смысл этих танцев понимали отлично, в Петербурге с прежними иллюзиями расставались с трудом.

15 августа 1879 года разозленный Александр II написал Вильгельму I личное письмо, где попросил его, наконец, объясниться, что намерена делать Германия. В историю это письмо вошло как “письмо-пощечина”. В нем предпринята попытка возложить всю вину за антирусский курс Германии на Бисмарка, который, мол, не сумел ужиться с канцлером Горчаковым. “Достойно ли настоящего государственного деятеля вводить в дело личные ссоры, коль речь идет об интересах двух великих государств, созданных для того, чтобы жить в добром согласии, и одно из которых в 1870 году оказало другому услугу, которую Вы, пользуясь Вашим собственным выражением, соблаговолили объявить никогда не забываемой? Я бы не позволил себе напоминать Вам об этом, но положение становится слишком серьезным, чтобы я мог скрывать от Вас свои опасения, последствия которых могли бы стать роковыми для наших обеих стран”.

Вильгельм устыдился. Бисмарк — нет. Он тут же отписал кайзеру, что “немецкая признательность не может заходить так далеко, чтобы навсегда подчинять германскую политику российской и чтобы жертвовать ради России будущим наших отношений с Австрией”. Поэтому никаких переговоров по этому вопросу, по мнению Бисмарка, вести с русскими вообще не следовало. Наоборот, надо было проявить холодность и ускорить создание “оборонительного союза” с Австрией. Тогда русские будут вынуждены отступить и еще больше домогаться немецкой дружбы. Не случайно сменивший вскоре Александра II незатейливый Александр III удостоил Бисмарка в одной из своих резолюций титула “обер-скот”. Обвиняя Россию в попытках помыкать Германией, Бисмарк в действительности намеревался помыкать с помощью германо-австрийского военного союза Россией.

В России в те годы начиналась индустриализация, шло активное строительство железных дорог. Для этого нужны были деньги. Откуда было их брать? Простое и естественное решение состояло в том, чтобы увеличить вывоз российской сельскохозяйственной продукции. Другим естественным путем было привлечение иностранных кредитов и капиталовложений. Германский генштаб был решительно против этого, доказывая, что ускорение промышленного развития в России и расширение ее коммуникаций приведут к усилению российской военной мощи. Экспорту российской сельхозпродукции был тут же поставлен заслон. Был издан также указ, запрещавший правительственным учреждениям помещать свои средства в русские бумаги, а Рейхсбанку указано не принимать эти бумаги в залог. Причем сделано это было за день до приезда в Берлин российского императора. Комментарий по этому поводу Бисмарка-сына: “Надо разъяснить царю, что ему выгодно, огрев его для этого пару раз дубиной”.

Это весьма характерное для тогдашнего состояния умов в Германии высказывание. Дело в том, что давней традицией немецкой политической жизни было высокомерное и пренебрежительное отношение к славянству вообще и к России в особенности. И вопрос тут не только в позиции немецких национал-либералов, центристов и профессиональных пангерманцев. Взгляды эти были отнюдь не чужды и левым, включая классиков марксизма и вождей I Интернационала. Страстные антироссийские речи произносил Карл Либкнехт, а о соответствующих статьях Маркса и Энгельса стеснялась вспоминать наша советская историография. Главным мотивом при этом являлось обвинение (как это напоминает наши дни!) в отсутствии демократии и нарушении прав человека в России, а также в имперских устремлениях русской политики.

Конечно, Россия тех лет не была эталоном демократии, а ее внешняя политика мало чем отличалась от политики других европейских держав, непрерывно интриговавших друг против друга и стремившихся к территориальным приобретениям. Но принимать нравоучительные позы в отношении России кайзеровской Германии, где Бисмарк то и дело разгонял парламент, открыто подкупал прессу, преследовал социалистов и прижимал профсоюзы, вел одну за другой агрессивные войны против соседей, было явно неуместно. И речь, конечно, шла не о насаждении в царской России прогресса и демократии, поскольку Бисмарк до смерти боялся каких-либо революций, а о сдерживании и отбрасывании России как геополитического конкурента. Об отторжении ее территорий или о расчленении страны речь на первоначальном этапе еще не шла, если не считать упорного нежелания немцев отказаться от своей “политической заинтересованности” в прибалтийских губерниях России.

Однако мысль о возобновлении средневекового “Дранг нах Остен” уже начинала овладевать германскими политиками. Беседуя 5 декабря 1888 года с Ойгеном Вольфом, большим энтузиастом немецкой колонизации Африки, Бисмарк разоткровенничался: “Ваша карта Африки — это, конечно, очень хорошо, но моя карта Африки — это Европа… Вот здесь находится Россия, а здесь, слева, Франция, а мы посередке; вот вам моя карта Африки”. Колонизировать Германия собиралась не африканские джунгли, а цивилизованные государства Европы, прежде всего Россию. Для этого надо было добить Францию и нейтрализовать или сделать своим союзником Англию. Объясняя, зачем папа Бисмарк пошел на заключение с Россией вышеупомянутого договора о перестраховке, его сынок говорил, что “в случае войны (с Францией. — Ю. К.) этот договор шесть, а то и восемь недель не позволит русским напуститься на нас. Это чего-нибудь да стоит!”.

6 февраля 1888 года Бисмарк заявил в рейхстаге: “Мы, немцы, боимся только Бога и больше никого на целом свете!” Незадолго до произнесения этой речи он сообщил прусскому военному министру фон Шеллендорфу, что в недалеком будущем Германии придется выдержать войну одновременно против Франции и России.