Литературка Литературная Газета - Литературная Газета 6384 ( № 37 2012) Страница 16

А в "Триколоре мечты" опять разъясняются особенности зрения автора: впервые попав в Париж, о котором так долго мечтала, она поначалу не видит там "ни романтического шика, ни эстетского надлома". Но, изнывая от серых стен, вскоре находит-таки "тихий пруд, поросший осокой и жёлтыми ирисами". То есть жизненные поиски опять смыкаются с поэтическими.

Порадовала и пародия на памфлеты феминисток - "В защиту честных куртизанок". В том, что это именно пародия, убеждаешься мгновенно, сопоставив её текст ("Мужчины - самовлюблённые эгоисты, они насильственны и похотливы" и т.п.) с любовной лирикой автора, "эротичной, как форма SS".

В общем, non-fiction достойно оттеняет, проясняет и высвечивает страницы поэтического дневника. Который ведётся вот уже двадцать лет:

Ткала Пенелопа. Хранила она

для мужа заблудшего сердце.

Я столько уже наткала полотна -

всем ангелам хватит одеться.

Думается всё-таки, что ещё далеко не всем. А значит, надо ткать дальше.

Георгий ЯРОПОЛЬСКИЙ

Стереоскопическое литературоведение

Стереоскопическое литературоведение

Владимир Агеносов.

Избранные труды и воспоминания . - М.: АИРО-ХХI, 2012. - 703 с. + 72 с. ил. - 500 экз.

Это редкая и очень добротная книга. Книга заслуженного деятеля науки России, академика РАЕН Петровской академии наук и искусств и члена-корреспондента Русской академической группы в США профессора Владимира Агеносова включает в себя наиболее существенные работы учёного, созданные им почти за пятьдесят лет научно-педагогической деятельности, и, несомненно, свидетельствует о широте интересов и взглядов автора.

В "Избранных трудах и воспоминаниях" затронуто довольно много тем: это и размышления автора о литературе ХХ века, о генезисе и проблемах философского романа, об исторической теме в литературе, о писателях русского зарубежья, в том числе о литературе послевоенной эмиграции, первооткрывателем коей можно по праву назвать Агеносова. Завершают книгу воспоминания об учителях, учениках и друзьях.

Редко бывает такое, что читать литературоведческую книгу интересно. Перед нами классическое литературоведение о классиках. При этом у Владимира Агеносова своё, индивидуальное и вместе с тем доказательно объективное представление о литературе, в том числе и о советской, которую многие предпочитают просто забыть. "И тогда, и сейчас я убеждён, что "Синяя тетрадь" Эм. Казакевича, "Маленькая железная дверь в стене" В. Катаева, повести Е. Драбкиной и рассказы С. Дангулова существенно обогатили литературу не только изображением Ленина, но и новыми приёмами психологического, лирико-философского или документального повествования. <[?]> И тогда, и теперь я убеждён в правильности горьковских заветов о том, какие книги нужны молодёжи. Немифологизированный Шолохов стал мне даже ближе, чем тот, которого мы "проходили" в школе" ("От автора").

Не правда ли, неожиданно? То есть нет отрицания того или иного направления, а есть вдумчивый и всесторонний анализ конкретного явления литературы. В центре исследования - произведение искусства; эпоха, идеология, эстетические предпочтения - лишь обертоны, отнюдь не главное, то, что не может ни добавить тексту художественности, ни отнять её. Такой критический взгляд честен, так как защищён от модных веяний и конъюнктурных соображений. Исследователь остаётся один на один с произведением: неважно - покрыто ли оно уже слоем многолетней пыли или сияет свеженьким лаком.

Это та самая редчайшая критика, где нет примитивной установки - хвалить или ругать и высказывать свои субъективные переживания, навеянные тем или иным произведением, выпячивая тем самым только своё "я". Так пишется сегодня большинство рецензий, отчего складывается представление не столько о произведении, сколько о том, кто о нём написал, - только зачем это читателю? В книге - серьёзный добросовестный стереоскопичный анализ текстов, за который авторы, несомненно, отблагодарили бы Владимира Агеносова, будь они живы. Среди них Н. Гоголь, М. Шолохов, М. Горький, М. Булгаков, Н.Г. Чернышевский, Л. Леонов, Б. Пастернак, Ч. Айтматов, Д.С. Мережковский, Иван Шмелёв, Георгий Иванов, Арсений Несмелов (Митропольский), Иван Елагин (Матвеев), Николай Моршен (Марченко), Леонид Ржевский (Суражевский), Эм. Казакевич, Марк Алданов и многие другие.

Кроме того, Владимир Агеносов - создатель ряда школьных и вузовских учебников. Созданный в 2011 году учебник выдержал 16 изданий общим тиражом более двух миллионов экземпляров. Принципы, на которых он основан, - в разделе "Учить литературе".

Очень тёплым и живым получился раздел "Немного воспоминаний". Здесь и восхищение учителями, и гордость за талантливых учеников, и очень личное: например, о красавице жене, профессоре Пекинского университета иностранных языков Инне Ли, на которой Владимир Агеносов женился в шестьдесят два года[?]

Фотографии существенно обогащают книгу, усиливая личностный характер и как бы приглашая читателя не только разделить с автором интеллектуальное пиршество, но и пройти в его личные покои: здесь и фото известных современных писателей, и родных и близких автора.

Анастасия ЕРМАКОВА

Подмышки и мизинцы

Подмышки и мизинцы

ЛИТПРОЗЕКТОР

Парадокс: самыми непрочитанными обычно остаются самые нашумевшие книги. Нашумевшие сразу после выхода, распиаренные и разрецензированные. По-своему это несчастливая судьба. У книги нет никакой возможности отстояться (или отлежаться), набрать градус и букет. У молодого вина, конечно, есть достоинства, но шибает оно в ноги, а не в голову, и в этом его коварство и обманчивость. Другой вопрос, что современные романисты на вечность и не уповают. Им бы портфолио собрать и в шорт-лист попасть.

Роман М. Кучерской "Бог дождя" наделал много шуму. Влюбилась интеллигентная барышня накануне перестройки в монаха. А монах "повёлся", да ещё и - вот ведь незадача - запил с горя. Прошло пять лет, и стало понятно, что шум был сродни шекспировской комедии - из ничего. Книга о "чистом и юном для церкви времени, когда створки распахнулись и повеяло свежестью", по выражению автора, который нынче всё понимает о своём детище лучше любого критика, запахла этаким православным декадансом. Но путь от Возрождения до упадка неблизок. А Кучерская его прорысила за год-другой. В одной из аннотаций было лукавое вопрошание: "Каково это - быть восемнадцатилетней девушкой в жухлые и безынтересные позднесоветские времена?" Отвечаем: быть восемнадцатилетней девушкой в любые времена прекрасно и удивительно! Вас ждут интересные авантюры, спасающие от "жухлости", замирания сердца и стабильное ожидание счастья, которое, скорее всего, не оправдается. Вот и весь сказ!

Неофитская вера оказалась непрочной, как домик Ниф-Нифа: дунул единожды волк соблазна, и домик повалился. Стыдно сказать, но об этом упреждали ещё Отцы Церкви, а замечательный священник прошлого века о. Александр Ельчанинов прямо писал: "Только первые шаги приближения к Богу легки; окрылённость и восторг явного приближения к Богу сменяются постепенно охлаждением, сомнением, и для поддержания своей веры нужны усилия, борьба, отстаивание её". Всё это - по пунктам - в "Боге дождя" описано, но лишь до отстаивания. А дальше - тишина. Читатель ждёт уж рифму, то бишь продолжения.

Продолжение последовало в виде романа "Тётя Мотя". Избегая непроизводительного труда, выписываем, сохраняя стиль оригинала, из рецензии Н. Кочетковой: "Марина, или тётя Мотя, как её в детстве звал отец, - 30-летняя женщина, дочь университетского профессора, учитель русского и литературы (то есть носитель культурной традиции), работает корректором в газете (вот вам современность). У неё есть муж - сисадмин, с которым у неё в последнее время не ладятся отношения, и пятилетний сын Артём. Она замужем восемь лет, но всё портит тот факт, что они с мужем, что называется, носители разного типа сознания: он родом из простой семьи, где женщина готовит-стирает-убирает. В семье Марины к быту привыкли относиться спокойно. В какой-то момент у Марины начинается роман с коллегой по работе по фамилии Ланин, известным колумнистом и телеведущим-путешественником. Он старше её лет на двадцать, они понимают друг друга с полувздоха, и всё было бы совсем прекрасно, но у него есть больная раком жена, от которой он не спешит уйти".

Незамысловато, не правда ли? И, главное, если пропустить обильные местоимения, всё так и есть: простонародный муж Коля ни в каком смысле не удовлетворяет тётю Мотю, а "Илья Моисеевич Муромец", как остроумная, хотя и отчасти фригидная, тётя именует своего любовника, - ублаготворяет во всех смыслах сразу: "Люблю тебя. И ничего больше нет другого - люблю ресницами, закинутым подбородком, подмышками, грудью, юбкой, мизинцами ног". Прочь Колю! Даёшь Илью Моисеевича! Ан не тут-то было: Муромец ухитряется отвертеться и убыть в очередной экзотический вояж. А вдобавок ещё с Мотей приключается незапланированный "залёт" от сисадмина с сопутствующим токсикозом. Куда деваться? Приходится пересмотреть позиции и остаться с носителем "иного типа сознания".