Светлана Алексиевич - Цинковые мальчики Страница 17

Родные спрашивали:

— Как там?

— Ладно. Извините. Потом расскажу.

Окончил институт. Работал инженером. Я хочу быть просто инженером, а не ветераном афганской войны. Вспоминать не люблю. Хотя я не знаю, что будет с нами, с поколением, которое выжило. Впервые так выговорился… Как в поезде… Сошлись незнакомые люди, поговорили и вышли на разных станциях… Руки у меня дрожат… Почему-то волнуюсь… А мне казалось, что я легко вышел из игры… Будете писать, моей фамилии не называйте… Я ничего не боюсь… Но я не хочу во всей этой истории находиться…»

Сержант, командир взвода пехоты

«В декабре у меня намечалась свадьба, а в ноябре я уехала в Афганистан. Призналась жениху — рассмеялся: «Защищать южные рубежи нашей Родины?» А когда поверил, что не шучу: «Тебе что, здесь спать не с кем?»

Ехала сюда, думала: «Не успела на БАМ, на целину, повезло — есть Афган!» Я поверила песням, которые привозили ребята, целыми днями крутила:

На афганской землеЗа прошедшие годы немалоРазбросала по скаламРоссия своих сыновей…

Была книжная московская девочка. Мне казалось, что настоящая жизнь где-то далеко. И там мужчины все — сильные, женщины — красивые. Много приключений. Хотелось вырваться из привычного…

Три ночи добиралась до Кабула, не спала. На таможне решили: нанюхалась. Помню, со слезами кому-то доказывала:

— Я не наркоманка. Я спать хочу.

Тащу тяжёлый чемодан — мамино варенье, печенье, и никто из мужчин не поможет. И это не просто мужчины, это молодые офицеры, красивые, сильные. А за мной всегда ухаживали мальчики, боготворили. Искренне удивилась:

— Поможет кто-нибудь?!

Они так на меня посмотрели…

Ещё три ночи сидела на пересылке. В первый же день подошёл прапорщик:

— Хочешь остаться в Кабуле, приходи ночью…

Толстенький, упитанный, по кличке, как потом девчонки шепнули, Баллон.

Взяли меня в часть машинисткой. Работали на старых армейских машинках. В первые же недели в кровь разбила пальцы. Стучала в бинтах — ногти отделялись от пальцев.

Через пару недель стучит ночью в комнату солдат:

— Командир зовёт.

— Не пойду.

— Чего ломаешься? Не знала, куда ехала?

Утром командир пригрозил сослать в Кандагар.

Что такое Кандагар?

Мухи, «духи» и кошмар…

Боялась в эти дни попасть под машину… Выстрела в спину…

По соседству в общежитии жили две девчонки: одна отвечала за электричество, прозвали её Электричкой, вторая занималась химводоочисткой — Хлорка. На все у них объяснение:

— Это жизнь…

Как раз в это время в «Правде» напечатали очерк «Афганские мадонны». Из Союза девочки писали: там он понравился, некоторые даже пошли в военкомат проситься в Афганистан. А мы не могли спокойно пройти мимо солдат, те ржали: «Бочкаревки», вы, оказывается, героини?! Выполняете интернациональный долг в кровати!..» Что такое «бочкаревки»? В «бочках» (такие вагончики) живут большие звезды, не ниже майора. Женщин, с которыми они… зовут «бочкаревками». Мальчишки, кто служит здесь, так и говорят: «Если я услышу, что девчонка была в Афгане, для меня она исчезает…» Мы пережили те же болезни, у всех девчонок гепатит был, малярия… Нас так же обстреливали… Но вот мы встретимся в Союзе, и я не смогу этому мальчишке броситься на шею. Мы для них все б… или чокнутые. Не спать с женщиной — не пачкаться… «А с кем я сплю? Я сплю с автоматом…» Могут в лицо крикнуть… Попробуй после этого кому-нибудь улыбнись…

Моя мама с гордостью объявляет знакомым: «Моя дочь в Афганистане». Наивная моя мама! Мне хочется написать ей: «Мама, молчи, а то услышишь: твоя дочь — проститутка»… Может, вернусь, все осмыслю — и отойду, потеплею. А сейчас внутри сломано, смято. Чему я здесь научилась? Разве тут можно научиться добру или милосердию? Или радости?

Бочата бегут за машиной:

— Ханум, покажи…

Могут и деньги совать. Значит, кто-то у них берет…

Была у меня мысль, что не доживу до дома. Сейчас я это перешагнула. Два сна у меня здесь меняются и повторяются.

Первый сон.

Заходим в богатый дукан. На стенах ковры, драгоценности… И меня наши ребята продают. Им приносят мешок с деньгами… Они считают афошки… А два «духа» накручивают себе на руки мои волосы… Звенит будильник… В испуге просыпаюсь и кричу. Всех страхов ни разу не досмотрела…

Второй сон.

Летим из Ташкента в Кабул в военном самолёте Ил-65. Появляются в иллюминаторе горы, и яркий свет тухнет. Начинаем проваливаться в бездну какую-то, нас накрывает пластом афганской тяжёлой земли. Рою её, как крот, и не могу выбраться на свет… Задыхаюсь… И копаю, копаю…

Если себя не остановлю, моему рассказу не будет конца. Тут каждый день случается что-то такое, что переворачивает тебя, твою душу. Вчера знакомый парень получил письмо из Союза, от своей девушки: «Я не хочу с тобой дружить, у тебя руки по локти в крови». Прибежал ко мне — я пойму.

О доме мы все думаем, но говорим мало. Из суеверия. Очень хочется вернуться. Куда мы вернёмся? Об этом тоже молчим. Только травим анекдоты:

— Дети, расскажите, кто ваши папы? Все тянут руки вверх:

— Мой папа — врач…

— Мой папа — сантехник…

— Мой папа в цирке работает…

Маленький Вова молчит.

— Вова, ты не знаешь, кто твой папа?

— Раньше он был лётчиком, а сейчас работает фашистом в Афганистане…

Дома я любила книжки о войне, здесь таскаю с собой Дюма. На войне не хочется видеть войну. Девочки ходили смотреть убитых. Говорили: лежат в носочках… Не хочу смотреть… И не люблю выезжать в горы. Там много на улицах одноногих мужчин скачет. Не каждый способен привыкнуть. Я, например, не могу. У меня была мечта стать журналистом, а теперь не знаю, мне теперь трудно во что-то верить.

Вернусь домой — никогда не поеду на юг. Не хватит сил видеть горы. Когда я вижу горы, мне кажется, что сейчас начнётся обстрел. Однажды нас обстреливали, а девочка стояла на коленях, плакала и молилась… Интересно, о чем она просила небо? Мы все здесь немножко скрытные, никто до конца не открывается. Каждый пережил какое-то разочарование…

А я все время плачу и молюсь о той книжной московской девочке, которой больше нет…»

Служащая

«Летел я туда с надеждой вернуться обратно и пройти с гордо поднятой головой. А теперь думаю, что таким, каким был до этой войны, уже никогда не буду. Нет… Не буду…

Наша рота прочёсывала кишлак. Идём с парнем рядом. Он открывает ногой дверь в дувал и в него — из пулемёта, расстреливает в упор… Девять пуль… Сознание заливает ненависть… Мы стреляли всех, вплоть до домашних животных, в животное, правда, стрелять страшнее. Жалко. Я не давал расстреливать осликов… В чем же они виноваты?.. У них на шее висели амулеты, такие же, какие у детей… Когда подожгли пшеничное поле, мне стало не по себе, потому что я деревенский. Там вспоминалось из прежней жизни только хорошее, больше детство. Как лежал в траве среди колокольчиков и ромашек… Как жарили на костре пшеничные колоски и ели…

Жара стояла такая, что железо лопалось на крышах дуканов. Поле загорелось сразу, взорвалось огнём. Оно пахло хлебом… Огонь поднимал вверх детский запах хлеба…

Там ночь не наступает, а падает на тебя. Вот был день, и уже — ночь. Вот ты был мальчик, и уже — мужчина. Это делает война. Там идёт дождь, ты его видишь, но до земли он не долетает. Смотришь через спутник передачи о Союзе, удостоверяешься, что есть та, другая жизнь, но в тебя она уже не проникает… Все это можно рассказать… Все это можно напечатать… Но что-то обидное для меня происходит… Не могу передать сути…

Иногда мне самому хочется написать все, что видел. В госпитале. Безрукий, а у него на кровати сидит безногий и пишет письмо матери. Маленькая девочка… Она взяла у советского солдата конфету. Утром ей отрубили обе руки… Написать все как было, и никаких размышлений. Шёл дождь… И только об этом — шёл дождь… Никаких размышлений — хорошо или плохо, что шёл дождь.

Возвращались мы с надеждой, что дома нас ждут с распростёртыми объятиями. И вдруг открытие — никому не интересно, что мы пережили. Во дворе стоят знакомые ребята: «А, прибыл? Хорошо, что прибыл». Пошёл в школу. Учителя тоже ни о чем не расспрашивают. Наш разговор.

Я:

— Надо увековечить память тех, кто погиб, выполняя интернациональный долг.

Они:

— Это были двоечники, хулиганы. Как мы можем повесить на школу мемориальную табличку в их честь?

Тут к войне своё отношение. Мол, что вы такого героического совершили? Проиграли войну? А кому она нужна была, эта война, — Брежневу и военным генералам? Получилось, что мои друзья погибли зазря. И я мог погибнуть зазря. А моя мама увидела меня из окна и бежала через всю улицу, кричала от радости. «Нет, — говорил я себе, — пусть свет перевернётся, но это не перевернётся: герои в земле лежат. Герои!»