Лев Вершинин - Гопакиада Страница 17

Путь Ивана Степановича к горним высям не был гладок. Карьера в Чигирине, старт которой был дан «полезной» женитьбой на Анне Фридрикевич, вдове белоцерковского полковника и дочери генерального есаула Павла Половца, оборвалась на взлете пленом. В Батурине все пришлось начинать сначала и с трудом. В отличие от элиты Правобережья, изо всех сил игравшей в «настоящую шляхту», левобережная старшина никому не подражала. Хитрые и смекалистые, но совершенно дремучие куркули, тесно повязанные родством и свойством, на дух не переносили чужаков, да еще и «сильно вумных». Съесть Ивана не съели: сперва репетитора гетманских сыновей просто не замечали, а затем Иван Степанович, замеченный Москвой (не по рекомендации ли своего первого шефа, боярина Дорошенко?), круто пошел в гору, и наезжать стало опасно. Но холодок, да, несомненно, оставался. Да и скучно с вуйками было.

Так что долгое время крутился Мазепа в основном среди духовенства. Однако, не забывая о грешной земле, на пару с Василием Кочубеем, тоже «правобережцем», строил собственный клан. Они не только поддерживали друг друга, но и лично были близки: Мазепа, соломенный вдовец, любил гостить у Кочубеев «по день, по два», вести долгие задушевные разговоры с мадам Кочубей, дамой простой, но весьма неглупой. Затем и породнились: Обидовский, племянник Мазепы, женился на Анне, старшей Кочубеевне, позже Иван Степанович, уже гетман, стал крестным «поздненькой» Матрены. Клан понемногу рос. Однако претендовать на бунчук и булаву к 1687 году еще не мог. И тем не менее…

Тут вот что странно. Под челобитной, свалившей Самойловича, подпись Мазепы, как уже сказано, есть, но как бы сбоку припека, типа, подписал, ибо уже все подписали. Зато подпись Кочубея — в самом верху списка, причем Василий Леонтьевич — единственный «чужак» в ряду коренных левобережцев. Мазепа реально возникает позже, когда генеральный обозный Василий Борковский, инициатор интриги, выдает ему 10 000 червонцев для передачи князю Голицыну. Не соглашусь с биографом гетмана, Татьяной Яковлевой, считающей это апокрифом, поскольку, дескать, сумма для сказочно богатого московита ничтожна. Во-первых, сумма очень солидна. Во-вторых, курочка по зернышку клюет. А в-третьих, «поминки» в те времена — нюанс обязательный. Однако неясно другое. Если Боровский рассчитывал купить гетманство (всем было ясно, что выборы выборами, но решающее словом за москалем), то, по логике, должен был передать «знак уважения» лично. Ну а если рассчитывал, но не себе? Если, опасаясь обострять отношения с менее шустрыми из своего круга, решил «продвинуть» марионетку, а потом дергать за ниточки? Тогда, получается, лоббируемая фигура — Кочубей. Он в списке — то есть повязан. Он «чужой» и не отличается силой воли (в чем мы убедимся позже), в отличие от Мазепы, который тоже чужак, но себе на уме. Поэтому Василия держат в тени (чтобы не выглядело так, что сгубил гетмана ради своих амбиций), а Ивана, прямо в интриге не задействованного, привлекают для исполнения технической задачи. Однако в итоге, как известно, булаву получил как раз Иван. Почему? Точно не знает никто.

Но кое-что очевидно. Голицыну, политику до мозга костей, идея назначения «внешнего управляющего» явно пришлась по душе, но, конечно, по иным резонам. «Чужаку», чтобы вырваться из-под контроля местных кукловодов, неизбежно пришлось бы опереться на Кремль. Если, разумеется, он не пустое место, а с амбициями. То есть Кочубей не годился, зато Мазепа, личность явно сильная, годился вполне. Вероятно, сыграла роль и безусловная «сродность характеров» князя и казака. Они просвещенные, оба убежденные «западники», они, вне сомнений, хорошо понимали друг друга. В итоге Мазепа получил булаву, Москва — надежного человека в Батурине, а Кочубей остался не при делах. Чем, возможно, был обижен. По мнению Т. Яковлевой, даже пытался интриговать. Однако же, во что бы войсковой судья ни вляпывался (вплоть до причастности к «антимазепинскому» мятежу Петрика), Иван Степанович неизменно прощал. Как он писал позже, «отпускал все вины, хоть и последние».

Что «чужака» и «выскочку» в узких кругах ненавидели, ясно и ребенку. Пока Мазепа не подтянул вожжи, доносы в Москву шли потоком. В 1691-м — «извет чернецов», обвиняющий гетмана в причастности к заговору царевны Софьи. В 1693-м — «извет» Богданчика. В 1695-м — донос Суслова. В 1699-м — доносы Забелло и Солонины. Вопреки версии о «слепой», бездумной вере Петра в порядочность Мазепы их проверяли, и проверяли тщательно. Но поскольку ни один не подтвердился, каждому новому извету было все меньше веры. В конце концов, доносчиков стали выдавать гетману, однако тот, дорожа стабильностью, розыска не начинал, а исполнителей, выпоров, отпускал «ради христианского милосердия». В конце концов, по мере сближения Мазепы со старшиной (а обаять он умел) вал кляуз к 1700 году сошел на нет, тем более что обо всем, мало-мальски подозрительном, гетман сообщал сам и загодя. Рецидив случился лишь через 7 лет, и об этом нельзя не поговорить. Ибо интересно.

Любовь-морковь

Азы опустим. Как и пикантные версии вроде того, что девушку соблазнили 10 000 червонцев. Идиоты, придумавшие сей бред, похоже, просто не догоняют, что речь идет не о модной парижской проститутке и не о великосветской львице вроде пани Дольской, изящно смахивающей «пустячок» в будуарный столик, а о девочке-подростке из традиционной, глубоко религиозной семьи, ровным счетом ничего о деньгах не знающей (папа всегда за все платил). Нет, чувство было, и было взаимным. Мотря не видела в жизни ничего, кроме пьющих соседских парубков, а Мазепа даже в 67 оставался Мазепой.

Главный вопрос: почему на предложение руки и сердца последовал отказ? Логики никакой. Породниться с одним из первых богачей Европы хозяйственному, как все вуйки, папеньке был прямой смысл. Все мы смертны. Ивану Степановичу, увы, светило еще лет пять, ну семь. Зато потом — угадайте с трех раз, в чьи ручки попало бы (доля племянников в этом случае была бы совсем невелика) одно из самых крупных состояний в Европе и кто распоряжался бы им от имени юной вдовы? 51 год разницы? Так Гете признавался в любви Ульрике фон Левенцов, имея разрыв куда больше, и это никого, кроме детей от первого брака, не смущало. Физиология? Из приватных записок видно, что Мазепа был далеко не развалиной. И тем не менее — наотрез. Шефу, другу и «крыше». Потому что крестница? Чушь. То есть — не чушь, но не для Мазепы, сердечного друга большей части иерархов Левобережья, способного эту проблему решить в два счета. Так почему же? В полном непонимании иные авторы, даже серьезные, начинают «плыть»: дескать, «Кочубеи прекрасно сознавали, кто такой Мазепа и в какую пропасть он может всех завести». Увы, сия версия подтверждается только цитатой из Пушкина.

Итак. Родители непреклонны, а жених не хочет (и не может, и мало кто на его месте и с его возможностями смог бы) остановиться. Он ищет варианты. И находит. Девочка бежит из дома, проводит у возлюбленного четыре дня, после чего гетман возвращает ее в семью. Наигрался? Нет, его письма по-прежнему полны нежности. Убоялся компромата? Так чего уж теперь-то, когда дело все сделано? Опять нет логики. Иные авторы, пытаясь хоть как-то объяснить, предполагают, что «Кочубей собрал козацких старшин и приказал гетьману вернуть Мотрю домой, иначе его козаки уничтожат поместье. Испугавшись этих угроз, Мазепа согласился отдать Мотрю». Ну да. Уже вижу, как «козаки» Кочубея штурмуют гетманскую резиденцию, охраняемую сердюками и ландскнехтами при артиллерии. Нет, как хотите, а все проще. Типа, уж теперь-то, когда девка «порушена», о чем в курсе (благодаря истерике родителей) весь левый берег, у Кочубеев, по сути, нет выбора. И тем не менее — вновь отказ. Мотрю просто запирают на замок, а перед гетманом захлопывают двери. Хотя он требует встречи, а письма его, ранее напоминающие о старой дружбе, о благодеяниях («прощались и извинялись вам большие и многие ваши смерти достойные проступки, однако ни к чему доброму, как я вижу, ни терпеливость, ни доброта моя не смогли привести»), наливаются злобой. Но что интересно. Самого Василия Леонтьевича, судя по тону, Мазепа просто презирает как подкаблучника. А вот матушку Мотри несет по кочкам, называя по-всякому, вплоть до «катувки» (палачихи). Ту самую Любовь Федоровну, с которой так дружил, а когда-то и вел доверительные беседы…

А теперь — внимание. К этому моменту Мазепа уже был вдовцом, однако брак его и ранее был фиктивным. Так уж вышло. Анна Павловна была намного старше, детей не было, супруг, если не мотался по командировкам, по долгу службы находился в Чигирине, а потом вообще угодил в плен, а когда встал на ноги на левом берегу, супруга же, «хворая нутром», уже никуда не выезжала из Корсуня. То есть жена есть, но далеко, старая и больная. Ее, собственно, скорее нет, чем есть. Конечно, никто не запрещает снимать стресс, бегая по бабам, но проблема в том, что мужикам типа Ивана Степановича только секса мало. Нужно еще и «А поговорить?». И в таком раскладе «доверительные беседы» с умной свойкой выглядят уже несколько иначе. Ведь Любовь Федоровна в бальзаковском возрасте, скорее всего, была красива. Во всяком случае, во вкусе Ивана Степановича. Все же мама Мотри, а яблочко от яблони…