Елена Прудникова - Катынь. Ложь, ставшая историей Страница 17

После этого офицер стал на меня кричать, угрожать избиением и расстрелом, заявляя, что я не понимаю собственной выгоды. Однако я твёрдо стоял на своём.

Тогда переводчик составил короткий протокол на немецком языке на одной странице и рассказал своими словами его содержание.

В том протоколе был записан, как мне рассказал переводчик, только факт прибытия польских военнопленных на станцию Гнездово. Когда я стал просить, чтобы мои показания были записаны не только на немецком, но и на русском языке, то офицер окончательно вышел из себя, избил меня резиновой палкой и выгнал из помещения…»

Подобных показаний пытались добиться и от других железнодорожников — с тем же результатом. Конечно, возможно, что если бы их тоже, как и Киселёва, по месяцу обрабатывали в гестапо, то правдолюбцев оказалось бы больше, но, с другой стороны, дрессировка Киселёва потребовала от немцев столько усилий, что с другими, по-видимому, предпочли не связываться.

Случайно к немцам попал бывший рабочий гаража Смоленского УНКВД Е. Л. Игнатюк. То была перспективная добыча.

«Когда я был в первый раз на допросе у начальника полиции Алферчика, он, обвинив меня в агитации против немецких властей, спросил, кем я работал в НКВД. Я ему ответил, что я работал в гараже Управления НКВД Смоленской области в качестве рабочего. А на том допросе он стал от меня добиваться, чтобы я ему дал показания о том, что я работал в Управлении НКВД не рабочим гаража, а шофёром.

Алферчик, не получив от меня нужных показаний, был сильно раздражён и вместе со свои адъютантом, которого он называл Жорж, завязали мне голову и рот какой-то тряпкой, сняли с меня брюки, положили на стол и начали бить резиновыми палками.

После того меня опять вызвали на допрос, и Алферчик требовал от меня, чтобы я дал ему ложные показания о том, что польских офицеров в Катынском лесу расстреляли органы НКВД в 1940 году, о чём мне, как шофёру, участвовавшему в перевозке польских офицеров в Катынский лес и присутствовавшему при их расстреле, известно. При моём согласии дать такие показания Алферчик обещал освободить меня из тюрьмы и устроить на работу в полицию, где мне будут созданы хорошие условия жизни, в противном же случае они меня расстреляют…»

Потом Игнатюка передали другому следователю, затем отправили в гестапо — но и с этим «свидетелем» тоже ничего не вышло. Немцы пытались получить такие же показания от бывшего помощника начальника смоленской тюрьмы Н. С. Каверзнева, бывшего работника той же тюрьмы В. Г. Ковалёва — с тем же результатом.

Как видим, со свидетелями у немцев не то чтобы плохо, а вообще никак. Пятеро из них либо умерли, либо куда-то пропали, а двое оставшихся, едва пришли советские, тут же от своих показаний отказались. Даже с учётом рассказов об НКВД, великом и ужасном, как-то не очень убедительно выглядит.

Странно, ведь в распоряжении оккупантов было достаточно коллаборационистов, сотрудничавших с ними по доброй воле, сочинивших и подмахнувших бы любые показания. Почему их не использовали? Что это — высокая честность или банальное разгильдяйство?

Впрочем… следствие вела ГФП, армейская структура, которая известно где видела ведомство пропаганды. А с учётом того, что в деле было, как мы увидим впоследствии, замешано ещё и РСХА, структура Гиммлера, которую военные любили, как обычно любят особистов… Кроме того, без пяти минут фронтовые офицеры (а с учётом партизан — фактически фронтовые) вовсе не горели желанием делать грязную работу для тыловых крыс из Берлина. Задание они вроде бы выполнили, но пупок не рвали. Русская пословица говорит по этому поводу: «Как-нибудь сделаешь, как-нибудь и выйдет».

Или всё же то была чистая любовь к правде?

Но, как бы то ни было, а свидетелей у немецкой стороны нет. Вся их версия держится только на актах экспертизы, к которым мы и перейдём.

Глава 3

Маленькие хитрости доктора Бутца

Вождь был мудрым эльфом, он сумел дожить до старости, ни разу не нарушив закон и не пойдя против совести. Это ведь так просто — надо всего лишь не проявлять излишнего любопытства…

Если основным документом в работе «комиссии Бурденко» являлась добротно сделанная справка НКВД-НКГБ, то немецкая тайная полевая полиция сработала поверхностно и халтурно. Основой немецкого «официального материала», кроме страстных придыханий ведомства пропаганды, стало «Сообщение о катынских раскопках» председателя немецкой комиссии по расследованию катынского расстрела доктора Герхарда Бутца. Этот видный судебно-медицинский эксперт, директор института судебной медицины и криминалистики Бреслауского университета, во время войны был начальником судебно-медицинской лаборатории группы армий «Центр» и главой «Специальной команды ОКВ по расследованию большевистских зверств и действий, нарушающих международное право»[16].

Итак, 28 февраля 1943 года Киселёв, как утверждается в документах ГФП, дал показания тайной полевой полиции. После чего немцы вдруг начинают проявлять фантастическую оперативность — уже 1 марта донесение направлено Бутцу, который тут же отправился на место.

Профессор Виленского университета и самый авторитетный в Польше специалист по судебной медицине доктор Сингалевич дал следующую характеристику д-ру Бутцу[17]: «Во-первых, в этой области он учёный европейского масштаба, а во-вторых, человек безусловно порядочный, который ни в коем случае не поставит свою подпись под фальшивой экспертизой».

Фальшивой эта экспертиза и не была, а просто… своеобразной. Во-первых, из неё явственно видно, как относился немецкий учёный к этой своей работе — с восторгом, который ему очень плохо удавалось скрыть. Только не надо думать о нём худо — восторг был чисто научного свойства и происходил от возможности заняться изучением совершенно нового вопроса, а именно процессов, происходящих в трупах в условиях массового захоронения. А то, что предмет исследования, как бы это сказать… — так у патологоанатомов работа такая. Академик Бурденко тоже писал о составленной им «коллекции черепов русских граждан». Более существенно то, что Бутцу не с чем было сравнивать свои наблюдения — тема-то новая! Чем он совершенно беззастенчиво пользовался, когда надо было увильнуть от конкретных заключений и ответственности за них.

Приведённое в немецком материале сообщение доктора Бутца, по сути, является кратким отчётом о научной работе с некоторыми описательно-криминалистическими моментами, к которым, в отличие от состояния трупов, автор относится без всякого интереса. Большая часть текста посвящена специфическим научным вещам, которые нам ни к чему и только окончательно портят аппетит. Соответственно, цитирование получится несколько отрывочным, но это не потому, что авторы, стремясь доказать свою точку зрения, выдёргивают фразы из контекста, а потому, что интересующие нас моменты подчас приходится вылавливать в потоке научной информации. Кто не верит, может пойти в ГАРФ, взять дело № 22 описи 114-й фонда Р-7021 и убедиться самолично.

А во-вторых, по-видимому, репутация д-ра Бутца в мировом научном сообществе была и вправду достаточно высока. И если Геббельсу надо было прикрыться его авторитетом, то надо ли Бутцу, чтобы им в своих делах прикрывался министр пропаганды? Достаточно с него и той явно пропагандистской «спецкоманды», которую доктор возглавляет. Так что он весьма старательно печётся о своей репутации. Как именно — мы увидим чуть позже.

Братское кладбище

Как пишет д-р Бутц в своём сообщении,

«…совместно с тайной полевой полицией я убедился с помощью пробных раскопок в правильности полученных свидетельских показаний русских жителей из соседних деревень. Вследствие промерзания почвы не могли быть начаты немедленно изоляция трупов и их исследование, представилось возможным спокойно приступить к приготовлениям к предстоящим работам…

Для защиты от влияния погоды во время работ был снесён с помощью русских граждан отапливаемый деревянный дом в ближайшей деревне и вновь построен вблизи массовых могил в Катынском лесу. Четыре проделанных в крыше окна обеспечили достаточное освещение сверху…»

Дальше идёт описание оборудования и список помощников, это нам не нужно… Существенно то, что Бутц получил задание 1 марта, а раскопки начались только 29-го.

Слабо верится, что этот весьма занятой человек так и торчал в лесу целый месяц. Наверняка дал указания, как подготовить рабочее место, оставил ассистента и уехал. Для того чтобы перенести и оборудовать готовый дом, тоже требовалось всего несколько дней, так что и ассистент, надо полагать, в зимнем русском лесу не задержался — зачем ему?