Дмитрий Верхотуров - Суворов врет! Потопить «Ледокол» Страница 17

Между тем кулаки в польской деревне развернулись. Вопреки распространенному представлению, кулак — это вовсе не труженик, а капиталист, который набивал свои карманы тремя основными способами. Во-первых, наймом рабочей силы для обработки своих полей. Во-вторых, сдачей земли в аренду мелкими участками. В-третьих, дачей денег в долг под ростовщические проценты. Польские банки почти не давали кредитов крестьянам, и им приходилось идти на поклон к кулакам. В среднем хозяйство до 5 гектаров имело на гектар земли 241 злотых долга, из которых 154 злотых приходилось на кредиты частных лиц. Кредиты частные лица, в первую очередь кулаки, давали под 40–50 %, но отмечались случаи ставок в 380, 576 и даже 825 %'. К 1930 году мелкие крестьяне накопили долгов в четыре раза больше своего годового дохода. При этом кулак, имевший от 20 до 50 гектаров, имел по 250 злотых на гектар и из них 149 злотых получал в государственном сельхозбанке и 37 злотых в других кредитных учреждениях.

На шею мелкому крестьянину, не получившему земли, Польское государство накинуло еще и долговую удавку, позволив кулаку в деревне развернуть самое беспринципное и беспощадное ростовщичество.

«Земельная реформа» послужила только прологом к настоящему разорению Польши, которое произошло вовсе не в силу стечения неблагоприятных обстоятельств, а вследствие действий и решений польского правительства. Довоенная Польша в самом начале своего существования была в очень благоприятных условиях, и на правительство не давили ни репарации, ни долги, ни неоплаченные военные расходы. Были серьезные разрушения и ущерб от войны, но Польша могла со всем этим быстро справиться, в том числе за счет довольно быстрого восстановления сельскохозяйственного производства до довоенного уровня. Однако захватнические войны, начатые почти сразу же после провозглашения независимости, быстро довели польское хозяйство до кризиса. Расходы на содержание армии резко превышали все возможные доходы. В 1919–1921 годах польское правительство получило 109 млрд польских марок доходов, а расходы составили 418,6 млрд марок[116].

Польша включила печатный станок на полную мощность, и страну стала затапливать гиперинфляция. В январе 1920 года в обороте было 5,3 млрд польских марок. В ноябре 1923 года — 23 трлн марок. 31 января 1924 года — 313,6 трлн марок, 31 марта — 596,2 трлн марок[117].

Кроме этого, польское правительство набрало долгов, которые к сентябрю 1921 года составили 800 млрд марок как внешнего, так и внутреннего долга. Дело дошло до того, что даже Франция и США перестали давать в долг, и поляки стали постепенно отдавать за долги свой хозяйственный суверенитет. Франции досталась монополия на добычу и вывоз нефти (в 1922 году — 713 тысяч тонн), банкиру Моргану — вся табачная промышленность Польши.

Быстрое разорение Польши военными расходами и долгами вызвало некоторое удивление даже со стороны всего повидавших американских банкиров. Так, Фрэнк Артур Вандерлип (президент National City Bank of New York в 1909–1919 годах) писал: «Это был народ, насчитывающий 30 000 000 населения, живущий на огромной территории, обладающий огромными земельными и натуральными богатствами, народ, который начал свое хозяйство без долгов, без неоплаченных военных расходов, без нажима со стороны, направленного на то, чтобы он уплатил часть долгов тех государств, на развалинах которых он возник. Этот народ выпустил 170 миллиардов и выработал план от-печатания еще новых 70 миллиардов…В общем, положение Польши кажется финансовым безумием»[118].

Его слова относятся к концу 1920 — началу 1921 года, и он тогда еще не мог себе представить последующих масштабов гиперинфляции в Польше. И тут польское правительство старалось ради капиталистов. Оно выпускало векселя и выдавало кредиты в быстро обесценивающейся валюте для подъема промышленности. Не успевал подойти срок их погашения, как они обесценивались до 20 % от первоначальной стоимости. Для сделок и контрактов капиталисты использовали твердый американский доллар. И при таком положении имели все возможности делать огромные прибыли буквально из воздуха.

В таком виде польское хозяйство дотянуло до

1928 года, после чего его прихлопнул экономический кризис. Польша была одной из самых первых или даже самой первой страной, которая подверглась ударам Великой депрессии, что неудивительно. Страна была в долгу, как в шелку, а банкиры, которые активно спекулировали на фондовом рынке, вовсе не хотели давать ей в долг дальше. Уже с мая 1928 года началось падение оптовых цен, с осени — падение курсов акций и рост безработицы. Уже в январе 1929 года безработных было 160,8 тысячи человек — 19,3 % всех рабочих и служащих в Польше[119].

К этому моменту польское хозяйство не сумело достигнуть довоенного уровня производства по всем ключевым отраслям экономики. Во время кризиса к 1932 году производство упало на 53,7 % к уровню 1929 года, по чугуну — на 70 %, по стали и прокату — на 60 %[120]. Штопор продолжался и в марте 1933 года, уровень производства составил 46,5 % к уровню 1929 года.

Богдан Цивинский в 1932 году весьма откровенно писал: «Финансовое положение нашей промышленности в 1932 году можно вкратце охарактеризовать как состояние прогрессирующего банкротства…». И далее: «Необновляемые, устаревшие промышленные предприятия с каждым годом теряют свою производственную ценность, становятся музеями старой рухляди, а не экономическим вооружением великой нации»[121]. Заводы закрывались один за другим. Был закрыт, например, горно-металлургический комбинат «Покуй», дававший 10 % добычи угля в Силезии, 25 % чугуна и 15 % стали во всей Польше. 15 тысяч рабочих было выставлено за ворота. В это время в СССР были задуты первые доменные печи Магнитогорского и Кузнецкого металлургических комбинатов.

Польский голод

Резкое падение производства в результате депрессии, резкое сокращение спроса на продовольствие как на внешних рынках, так и на польском рынке, в сочетании с объемом выбрасывания на рынок сельхозпродуктов, привело к резкому падению цен и сделало сельское хозяйство убыточным. В средней оценке хозяйств, имевших от 2 до 50 гектар, в 1932 году убыток был по 7 злотых на гектар, тогда как в 1927 году хозяйства получали прибыль в 210 злотых на гектар. В пору кризиса только крупные кулацкие хозяйства могли получать прибыль примерно по 8 злотых с гектара.

В 1927 году все польское сельское хозяйство получило доход в размере 4,6 млрд злотых, а потратило из них на налоги, на платежи долгов и покупки 3,65 млрд злотых. В 1932 году доход составил 1,5 млрд злотых, и он весь уходил на расходы[122].

С этого начался настоящий разгром польского сельского хозяйства, который происходил все 1930-е годы, вплоть до краха Польши под немецким натиском. Во-первых, пошел вниз технический уровень. Потребление сельскохозяйственных орудий в 1933 году составило 10,2 % от уровня 1928 года. Мелкие крестьяне вообще перестали покупать сельскохозяйственные орудия, а в условиях огромной безработицы и нищеты в деревне использовать их стало невыгодно и кулаку. «Сельское хозяйство в Польше — в первую очередь бедняцкое и середняцкое — возвращается к доисторическим, допотопным способам обработки земли. Трудящееся крестьянство перестало покупать даже самые простые с.х. орудия и возвращается к деревянным граблям, вилам, боронам и прадедовским сохам. Даже то ничтожное количество тракторов (2 тысячи штук), которое имеется у польских помещиков, в 90 % ржавеет, так как помещикам теперь более выгоден отработочный труд окрестных крестьян», — указывалось в разработке советского Международного аграрного института в 1935 году[123].

Во-вторых, резко упала урожайность: по пшенице с 11,7 центнера с гектара до 7,8 в 1932 году, по ржи с 11,4 до 9,9 центнера с гектара. Валовой сбор четырех основных хлебов сократился на 21,2 млн центнеров, или на 2,1 млн тонн к 1932/33 году[124]. Уже в это время в Польше начался голод, который отмечался в 1932 и 1933 годах. Но это, в отличие от СССР, стало лишь прелюдией к по-настоящему крупному бедствию.

В-третьих, на польскую деревню обрушился сильный многолетний голод. Уже в 1933 году он был сильным, в особенности на востоке Польши. Тогда в Виленском и Новогрудском воеводствах (Литва и Белоруссия) на человека в день приходилось 250 граммов хлеба — как в блокадном Ленинграде[125]. Потребление всех продуктов упало втрое по сравнению с докризисными временами. Но уже в следующем, 1934 году был большой неурожай, меньше на 25–30 % предыдущего года по всем основным культурам.

Вот тут по всей Польше начался по-настоящему смертный голод со всеми ею атрибутами: поеданием суррогатов, порченых продуктов, травы и коры: «Минувшей весной, когда уже солнце стало пригревать, на помещичьих картофельных полях появились люди и стали собирать замерзшие и прогнившие картофелины; промокшие под снегом и дождем, они уносили их домой и, очистив, пекли лепешки, чтобы накормить умирающих с голоду детей», — это описывается Радомщанский уезд Лодзинского воеводства весной 1935 года[126].