Валери Триервейлер - Благодарю за этот миг Страница 17

Сейчас, когда я это пишу, Сеголен Руаяль вошла в состав правительства в качестве министра экологии. И меня вдруг осеняет. Все СМИ кричат о том, что она уже получала портфель этого министерства двадцать два года назад, в правительстве Пьера Береговуа. В тот год она как раз родила свою самую младшую дочь.

А я тогда была беременна своим первым сыном. И вот «Пари-Матч» поручил мне сделать репортаж о ней, прямо в родильном доме. Мне стало известно, что Франсуа Олланд и его пресс-атташе возражают против этого. Отвечаю своему начальству, что не стоит рассчитывать на ее согласие. В конце дня приезжаю домой, и вдруг раздается телефонный звонок. На проводе главный редактор, он в ярости:

— Очень советую тебе, в твоих же интересах, сделать этот репортаж! Сообщаю, что Сеголен Руаяль только что впустила к себе в палату телерепортеров TF1.

Я не верю своим ушам. Ладно! Набираю номер клиники, и меня, даже не узнав, кто я такая, тут же соединяют с Сеголен Руаяль. Спрашиваю, разрешит ли она себя сфотографировать, она соглашается, но с условием, что я возьму у нее интервью об окружающей среде. Снимок был сделан в моем присутствии, а текст написан и послан ей по факсу, нам даже встречаться не пришлось. Разумеется, я и не думала втираться в ее личную жизнь, чтобы отбить отца ее детей, как это позже изображалось в прессе, когда вся наша история была грубо переиначена, извращена, истолкована вкривь и вкось. Как можно было приписать мне такой коварный, злодейский замысел, когда я ждала первого ребенка и была так счастлива в своей семье?!

В следующем году я произведу на свет второго сына, потом официально зарегистрирую брак перед рождением третьего. Я строю свою личную жизнь так же, как профессиональную карьеру. У меня нет других планов, и Франсуа Олланд не является героем моих грез. Я даже меняю девичью фамилию на Триервейлер, желая показать, что я принадлежу своему мужу. Признаюсь, все эти нападки больно ранят меня, ибо они затрагивают самое сокровенное, самое дорогое в моей жизни.

Пока Сеголен Руаяль беспокоится о себе, новый разгром Социалистической партии вынуждает меня больше заниматься партией правых. Меня все чаще посылают освещать поездки президента Ширака. Вначале я чувствую, что пресс-атташе Елисейского дворца относятся ко мне с подозрением. Но постепенно они проникаются доверием ко мне. Однако я не покидаю Социалистическую партию, хотя «желтые страницы»[22] «Пари-Матч», посвященные политике, уделяют ей мало места.

Мы с Франсуа Олландом время от времени встречаемся и обедаем либо вдвоем, либо в компании других журналистов. Я переехала вместе со своей семьей за город, и он нередко «сопровождает меня по телефону», мы болтаем всю дорогу, даже в самое позднее время, и нам никогда не бывает скучно друг с другом.

Атмосфера оживляется с приближением региональных выборов 2004 года. Олланд идет на повышение после победы СП во всех округах. Еженедельник «Пуэн» провозглашает его «человеком года». Во время этой выборной кампании я проезжаю с ним сотни километров по районам, где он побеждает. Именно тогда я пишу единственную свою одобрительную статью о нем. Помню, как главред «Пари-Матч», прочитав ее, бросил: «Ну, теперь ты взялась за Олланда».

* * *

Конец дня, улица Коши, весна 2014 года. С тех пор как я покинула Елисейский дворец, почти безвылазно сижу в своей квартире. Солнце заливает гостиную, балконная дверь распахнута. Я работаю, держа ноутбук на коленях. Звонит мой бывший охранник: ему поручено кое-что передать мне. Через полчаса он приезжает и вручает мне роскошный букет из белых и красных роз, какие мне всегда нравились. Их послал Франсуа. Он не забыл сегодняшнюю дату. Утром он прислал мне эсэмэску:

Девять лет назад. Лиможский поцелуй.

Да, не будь тех фотографий президента в шлеме, не будь Жюли Гайе, коммюнике о разрыве и всего этого безумия, мы сейчас праздновали бы девятилетний юбилей нашего союза. Любовь умерла до его наступления. Но если бы у нее было имя, оно звучало бы именно так: «Лиможский поцелуй». Наша самая заветная история. Которая родилась в четверг 14 апреля 2005 года. Эта дата всегда будет для меня праздничной.

И хотя больше мы эту годовщину не празднуем, я соглашаюсь поужинать с ним во второй раз после нашего разрыва. Мы проводим вечер в итальянском ресторане моего квартала, куда ходили и раньше, когда жили вместе. Здесь нет ни президента, ни первой леди, нет былых ссор и обвинений — только щемящая смесь радости и грусти. И ощущение огромной потери. Непоправимой потери. Тем же вечером боевики исламистской секты «Боко харам» похищают 279 нигерийских девушек от 12 до 17 лет. Мы узнаем об этом только назавтра.

Франсуа признается, что сожалеет о том, что не сумел защитить нашу личную жизнь от постороннего вмешательства. И это не моя вина: я изо всех сил пыталась скрыть ее от окружающих! Но он всегда потворствовал всем. Он не умеет держать дистанцию. Даже наша ванная комната и та однажды стала местом деловой встречи! Как-то раз под вечер его пиар-консультант на моих глазах прошествовал туда прямо через нашу спальню следом за президентом! Я выставила его вон, возмущенная такой наглостью.

Случалось, что его охранники буквально втискивались между нами, вмешивались в наш разговор. Сколько раз мне приходилось просить их позволить нам спокойно идти рядом во время прогулок! Иногда я даже предпочитала сбежать домой, нежели терпеть их постоянное присутствие. А однажды я застала одного из «доставщиков круассанов» сидящим на нашей кровати: он объяснил, что налаживает телевизор.

Во время этого сладко-горького ужина я напоминаю Франсуа, что он принимал решения не в мою пользу всякий раз, когда я старалась защитить наши отношения.

— Да, я был неправ, мне следовало прислушаться к тебе и понять, что было самым ценным.

«Лиможский поцелуй» — это длинная история; мне нужно напрячь память, чтобы вспомнить ее во всех подробностях. Она началась с глупого недоразумения. Однажды утром я случайно узнаю в «Пари-Матч», что Франсуа Олланд и Николя Саркози должны приехать в редакцию, чтобы вместе сфотографироваться для обложки и дать совместное интервью по поводу референдума о европейской конституции.

Я поражена до глубины души. Меня никто не предупредил об этом, ни главред, ни сам Франсуа. Я знаю, что он сердится на меня за то, что я не сопровождала его в поездке по Ливану, но все же как это понимать — он дает такое важное интервью, фотографируется для моего журнала, а сам не говорит мне ни слова, притом что мы так близки! И тут мне звонит его пресс-атташе:

— Валери, ты с ума сошла, как ты могла подложить ему такую свинью? Фото с Саркози — это же чистое безумие!

Объясняю ей, что я тут совершенно ни при чем, сама только что об этом узнала. Она умоляет меня отговорить его от этого поступка. Я пытаюсь: звоню ему. Но он не дает мне и рта раскрыть:

— Раньше нужно было думать!

Я не понимаю его реакцию и, еще менее того, его стратегию. Какой ему интерес сниматься вместе со своим политическим соперником номер один, тогда как именно противники европейского договора обвиняют их в тайном сговоре?! Делать нечего, признаю свое поражение и уезжаю из редакции до его появления.

Сижу за рулем своей машины, мчусь по шоссе на полной скорости, чтобы скорее оказаться дома, и не вижу дороги из-за горьких слез. Совершенно необъяснимых. И кто же их проливает — журналистка, у которой украли из-под носа интересный сюжет, или женщина, чувствующая себя обманутой? Да, уже тогда обманутой… Подъезжая к дому, я все еще всхлипываю. А он в тот день, оказывается, попросил разрешения осмотреть всю редакцию, вплоть до столовой, надеясь увидеть меня.

На следующий день он пытается поговорить со мной по телефону, но, услышав его голос, я бросаю трубку. Затем мне звонит его пресс-атташе, я соглашаюсь ее выслушать, но этот разговор выливается в откровение, от которого у меня кровь стынет в жилах. В какой-то момент она уже не владеет собой и кричит:

— Валери, неужели ты до сих пор не уразумела, что Олланд безумно в тебя влюблен? Поговори с ним, я никогда еще не видела его таким убитым.

Я знаю, что нравлюсь ему, наша близость бросается в глаза, это особый род дружбы, чуточку слишком тесной, в которой флирт иногда приятно граничит с двусмысленностью. Но «безумно влюблен» — нет, это чистый абсурд, это запретная зона.

Ее слова повергают меня в шок, и я надолго замолкаю. Проходит неделя; никаких звонков. Ситуация заходит в тупик. Я начинаю подумывать, а не попросить ли главреда освободить меня от обязанности писать об СП? Но никак не могу решиться на такой шаг. В конечном счете соглашаюсь на «обед примирения». Наш разговор длится много часов. Так много, что он опаздывает на свой поезд, который отходит во второй половине дня.