Капитолина Кокшенева - Порядок в культуре Страница 17

Подлинный любитель русской словесности, конечно же, читая книгу, вступает в общение с писателем. Общение же с хорошей книгой, безусловно, очень возвышает наш культурный статус. Ясно, что чтение должно быть и удовольствием, но кто же не согласиться с тем, что и у удовольствия есть тоже качество, есть разные права.

Несмотря на то, что нынешнему человеку открыт весь мир, он может быть пользователем интернета и мгновенно перемещаться в громадном пространстве, его личное сознание чрезвычайно сужено. И сужено прежде всего потому, что он реально не ощущает себя наследником Толстого и Бунина, Лескова и Пушкина, святых Сергия Радонежского и Александра Невского. Увы, критика советской тоталитарной культуры, научила нынешнего человека бояться великого, научила боязни великого культурного и христианского пространства. И приучила с максимальной «свободой» отвергать всякие авторитеты, если за ними не стоит пользы. Пользы для брюха, а не для духа.

Я очень люблю писателя-петербуржца Николая Калягина. Люблю за его звонкую искреннюю грусть, простоту и естественную умность. А потому завершу разговор его словами из книги «Чтения о русской поэзии» (речь в ней идет о настоящей литературе): «Каждую книгу следовало бы открывать так, как открывают выловленную в море бутылку с письмом: ведь слова, которые вы прочтете, обращены именно к вам. И только к вам. Именно о вас думал человек, который запечатывал эту бутылку, именно в той минуте, которая сейчас наступила, полагал он заветнейшие свои надежды! И только от вас, от высоты вашего духовного строя, от глубины вашего сочувствия и вашего понимания, зависит остальное: будет ли разрушено одиночество жертвы кораблекрушения, услышит ли голос друга одинокая человеческая душа, «обретут ли разделенье, принесут ли плод» (Баратынский) ее лучшие мысли и чувства или погибнут на диком берегу без пользы и следа».

Зачем читать? Зависит от вас…

РАЗДЕЛ III

Культура: театр и кино

Под прицелом — Мольер

Возвращение Мольера на мхатовскую сцену произошло через 72 года. В 1936 году, после семи представлений, пьеса М.Булгакова «Кабала святош» (в редакции театра «Мольер») была запрещена. Татьяна Доронина вновь вернулась к этой пьесе, поставив спектакль под названием «Комедианты Господина…»

Приступая к «Комедиантам Господина…», Татьяна Доронина понимала, что Булгаков вместе с другими классиками остался по другую сторону пропасти, разделившей «новый век» прагматиков с веком «старым». Но Доронина умеет сопротивляться времени — она поставила Булгакова всерьёз, без всякого внимания к «новой неграмотности», с уверенностью в том, что скептицизм и ироническое недоверие к классике можно и нужно преодолевать.

Булгаков писал о Мольере, его и своей судьбе, о взаимоотношениях художника и власти, о черной Кабале — посредниках между властью и художником. Доронина не только создает образ роскошного и пленительного века Людовика Великого, но, подробно и тщательно работая с актерами, выстраивая для каждой, самой эпизодической роли свою тему в общей партитуре спектакля, раскрывает последние десять лет жизни Мольера как сплетение случайного и закономерного, пронзительно-страстного и бесстрастно-исторического. Мольер в спектакле Дорониной — прежде всего человек, а потому с самого первого выхода на сцену Михаил Кабанов играет человеческую историю. Но чем человечней и страдательней понимается режиссером и исполнителем роль Мольера, тем все больше сама его жизнь превращается в пространство драмы с очень серьезными и опасными игроками. И первый среди них — Король-Солнце, в лучах которого можно и «сгореть». Могучая государственная воля (а она именно такова у Дорониной-режиссера, умеющей воссоздать эстетику власти) — это и ограда для художника, и область опасности и искушения.

Смысловая ось — Король и Мольер — проведена в спектакле отчетливо, но при этом и развернуто, и сложно. Король (Валентин Клементьев) посетив театр Мольера Пале-рояль, щедро наградит Мольера не только звонкой монетой, но и честью быть допущенным к нему. Мольер (в первой встрече с Королем) смотрит на раскрывшийся перед ним великолепно-величественный дворцовый мир глазами маленького человека. М.Кабанов передает всю гамму чувств своего героя — он польщен, но и «раздавлен» честью, он в волнении заикается, но и простодушно восхищен Королем, он искренне готов сочинять, достойное великого государства, но в него уже вселяется страх. Уже в этой, еще благодушной сцене, завершающейся вроде бы и победой Мольера (Королем разрешен к публичному исполнению «Тартюф») рождается будущий образ: блистательной Власти, которая таит в себе жало смерти. Не случайно в конце столь счастливой и милостивой аудиенции появляется архиепископ Шаррон — будто знак судьбы, угрожающей стремительно поменять торжество на поражение.

Нет, это не мнимая пропасть, что лежит между художником и властью. Булгаков и сам ее не преодолел, как не преодолеет и Мольер. Этот создатель ироничных и умных комедий, защитник правды творчества, свои дерзким пером очертил круг, важнейший для судеб искусства, но за пределы которого еще не удавалось выйти художнику. Честному художнику. Скрытая или явная энергия власти всегда питает искусство до поры до времени, требуя взамен уже от самого художника определенную меру «податливости». Чем ярче талант — тем жестче он в отстаивании своего собственного мира.

Людовик Великий (В.Клементьев) задан режиссером не только носителем абсолютной власти (и власти столь же умной, как и роскошной), но и утонченным холодным артистом. Он — еще и рафинированный эстет, умеющий наслаждаться властью. Эта дворцовая анфилада и блеск люстр, изящная посуда и пурпур одежды, эти отточенные жесты, величественность фигуры, пластика позы, эта уверенная победоносность — все здесь проникнуто самоуверенной силой: «Франция перед Вами!». И как не воодушевиться этой силой (что и делает Мольер-Кабанов), как не благодарить за высочайшую милость, одним словом возвращающую на сцену любимое детище — комедию «Тартюф»! Режиссер так выстраивает внутреннюю мотивировку мизансцены для артиста Михаила Кабанова, что и зрители словно «купаются» в этом блестящем всесилье власти. Роскошный дуэт!

Вторая встреча Мольера с Королем будет уже хорошо подготовлена архиепископом и братьями Кабалы — они знают, как нужно уязвить Людовика, задев личное в нем. И Кабала делает это, сообщая, что Король крестил ребенка от якобы кровосмесительного брака Арманды и Мольера. Булгаковым дана, а режиссером подхвачена эта линия интриги вокруг Мольера, загоняющая его как зверя в уготованную яму-ловушку. Вторая встреча с Королем происходит после смерти бывшей жены и актрисы Мадлены Бежар, после бегства Арманды, после допроса Королем Муаррона (приемного сына Мольера и первого артиста его труппы), под угрозами подтвердившего версию архиепископа о кровосмесительном браке, после натравливания на Мольера дуэлянта и светского бретера Д`Орсиньи, якобы выведенного в новой пьесе о Дон Жуане. — Вторая встреча произойдет тогда, когда всем, кроме самого Мольера, ясен печальный финал отношений Власти и Художника. Михаил Кабанов, явившись к Королю страдающим и немощным, будто наперекор всем со спокойным бесстрашием рассчитывает на человечность Людовика, просто и устало рассказывая о своих злоключениях. И… разбивается о неприступный холод уже принятого Людовиком решения: Мольер лишается покровительства Короля. И только в этот момент, в эту секунду, Кабанов-Мольер начинает отчетливо понимать, что это значит. А значит примерно то же, как если бы цепного пса отпустили на свободу и крикнули ему «фас»! Это состояние особой ясности — ясности перед катастрофой. Татьяна Доронина строит эту сцену как освобождение Мольера от еще недавней неразберихи в его совести, сердце, и уме. Режиссер словно высветляет это состояние героя тем светом, что бывает нестерпимо ярок перед заходом солнца. За что? — вопрошает Мольер, и ответ уже знает. Приличия Двора, условности света, посредственность «светской черни» не могут терпеть одного — ослепительной правды таланта. Она для всех них — невозможна, излишня, раздражительна.

Красивая сказка о Короле закончена. Жизнь завершилась бунтом и смертью. Судьба подняла комика к трагическим высотам. В чистой белой рубахе застынет он среди масок самим же выпущенных на свет Божий героев. Режиссер фиксирует этот момент, выводя за пределы смыслового круга всех остальных персонажей. Это — символ-итог, ведь в фокусе спектакля — судьба Мольера. Поединок силы власти и силы творчества завершен. Смерть похитила Мольера. Театр Мольера так и не стал «театром Его Величества Короля». Так что «Господин» в нем был, в сущности, один — сам Мольер.