Дмитрий Быков - Статьи для «АПН — Агентство Политических Новостей» Страница 17

К сожалению, никаких оснований говорить о подъеме России (как и об окончательном упадке Америки) сегодня не видно: подъем нельзя провозгласить нацпроектом, декратировать или хотя бы имитировать. Он либо есть, либо нет; у него множество признаков — от расцвета искусств до роста производительности труда; хочется надеяться, что когда Штаты реально окажутся в сюжете «Гибель Рима» (для чего им надо сначала оказаться Римом, то есть империей архаичного типа), там будут все это понимать.

Хочется также верить, что это понимают и в сегодняшней России.

Да чего там — понимает это и сам Переслегин, резюмируя: «Проблема состоит в том, что Россия, в общем (и как обычно), не готова к войне — ни технически, ни организационно, ни психологически. При этом воевать ей придется, и воевать она будет, и войну эту она выиграет — по традиции. Хотелось бы, чтобы не такой дорогой ценой (тоже как обычно)».

Оставим на время пикейную прогностику, поскольку любое прогнозирование (сценирование, как выражается Переслегин) в современном мире может служить лишь интеллектуальным баловством, художественным приемом или идеологической спекуляцией.

Здесь мы имеем, кажется, классический третий случай. А именно: лозунг «Война все спишет» давно служит в России оправданием любых ляпов. Обязательно нужно что-нибудь такое, что списало бы все предвоенные художества.

Легче всего сказать, что в военной риторике особенно активно упражняются публицисты, ранее рекрутированные для поиска и затравливания «врагов нации». Упоминать их имена я более не хочу, ибо они свое получили. Их ретивость признана чрезмерной, однако ничего, кроме истерики, они предложить не могут, вследствие чего лозунг «Огонь по штабам» приходится разворачивать вовне. Есть определенный тип скандальных кликуш, способных исключительно на конфронтацию с врагом, по обстоятельствам — внешним или внутренним. Потенциал истерики накоплен, его надо куда-то тратить, и весь он в итоге расходуется на новую, на этот раз «мобилизационную» кампанию.

О растущей роли термина «мобилизация» (в противовес «эволюции» и «модернизации») я уже писал в статье «Хропопут»: согласно идеологическим наработкам прокремлевских мыслителей, Россия всегда развивается исключительно по мобилизационным сценариям, поскольку во время эволюционных слишком сильно воруют. При мобилизационных, замечу в скобках, воруют не меньше, а иногда и больше в разы, — но тогда, как уже было сказано, «война все списывает».

Иными словами, внешняя угроза, подготовка к войне, враждебное окружение и пр., — традиционный и безотказный демагогический прием, с помощью которого можно довести запретительство до абсурда, расправиться с любыми неугодными и стибрить произвольное количество госимущества. О том, как невротизировали страну с самой победы большевиков, напоминать не надо: Маяковский еще в 1927 году, за 14 лет до большой войны, пугал — «Открыл я с тихим шорохом глаза страниц, и потянуло порохом со всех границ».

Под предлогом внешней угрозы можно заставить народ сколь угодно туго затянуть пояса, а при желании — и петлю. Государство, не желающее ни перед кем отчитываться, должно все время развивать миф о грядущем глобальном противостоянии, и добровольцев для такого сценирования, сиречь пикетирования, у нас всегда навалом — в российских условиях антиутопия традиционно убедительней утопии.

Однако объяснить всю эту назойливую и, надо признаться, не слишком убедительную риторику исключительно желанием государства заранее оправдать любые свои действия — соблазнительно, но недостаточно.

Можно привести десятки аргументов, опровергающих либо подтверждающих рассуждения наших одышливых стратегов, — но дело не в реальной или раздуваемой угрозе войны, а в том, что война в самом деле представляется многим авторам назревшей необходимостью, идеальным способом решить национальные проблемы. Тезис о необходимости «небольшой победоносной войны» муссировался в разное время, начиная с 1914 года; война решала множество проблем, от легитимации Сталина до легитимации Путина (масштабы войн соответствовали масштабу вождей); война в самом деле почти всегда формирует нацию — и опыт обеих российских Отечественных войн блестяще доказывает этот тезис.

Перед Россией сегодня в самом деле стоят весьма серьезные задачи. Решать их мирным путем она не приучена (ибо эти задачи — вечные). Война в этих условиях становится наиболее радикальным, рискованным, травматичным способом их решения — нация в итоге действительно формируется (пусть ценой утраты лучших ее представителей), но возникает вопрос, что делать с ней дальше. Ибо государственная система в России ни на одном из этапов ее развития не приспособлена для функционирования нации как таковой — ответственного, сильного и талантливого большинства, которое намерено самостоятельно решать свою судьбу. После каждой войны государство обращается к победителям с одной и той же сентенцией: «И скоро в старый хлев ты будешь загнан палкой, народ, не понимающий святынь». О том, как обламывали участников заграничного похода 1813 года, мог бы много порассказать Аракчеев и такие его ставленники, как полковник Шварц, вырывавший солдатам усы вместе с клочьями губы; о том, как загоняли в стойло победителей 1945 года, мы достаточно знаем от дедов и из романа Бондарева «Тишина». Советская армия в 1945 году объективно была лучшей в мире — не только в смысле технического оснащения или боевой выучки, но в силу того самого «духа войска»; не надо только забывать, что дух этот сформировался не сразу, что для начала опасность должна была стать смертельной — и начальство разного уровня, больше всего боящееся гнева высшей инстанции, должно было испугаться совсем другого, а именно исчезновения страны, в которой оно начальствовало. Тогда народу наконец дали быть собой — но продолжалось это, увы, недолго. Вот почему подавляющее большинство фронтовиков вспоминало войну как лучшее время своей жизни — время, когда они что-то значили; если вспомнить о том, насколько ужасна была эта война, — легко представить реальность, на фоне которой она показалась глотком свободы.

Война решает несколько вопросов сразу: поднимает международный престиж (при условии ее победоносности), позволяет избавиться от самых смелых и дерзких, а также самых интеллигентных и неприспособленных (они гибнут первыми), приучает население к неприхотливости (по сравнению с войной всё будет казаться раем), сплачивает народ вокруг власти (когда речь идет о выживании страны — становится не до фронды), наконец, опять-таки при условии победоносности, придает этой власти ореол непререкаемой святости, которого не обеспечит никакая штатская пропаганда. Война снимает любые вопросы о цензурном гнете и гражданских правах, допускает любую степень тоталитарности, делает страну идеально управляемой — а главное, становится радикальным и потому особо действенным способом превращения податливой, разобщенной, развращенной (или, напротив, безынициативной и запуганной) нации в единый, монолитный, талантливый и решительный народ.

Конечно, можно и в мирных условиях воспитать такую общность, и в большинстве стран это как-то получалось — кстати, тогда и войны легче вести, становится не нужен период первоначальных отступлений и катастрофических потерь. Надо в самом деле очень мало уважать свой народ, чтобы единственным средством его воспитания считать отдачу половины территории и истребление четверти дееспособного мужского населения; но формирование нации в мирных условиях требует именно воспитания. А этого у нас не умеют. Лучшим средством решения всех проблем у наших воспитателей традиционно считается ремень: экстрим, невротизация и последующая катастрофа.

Переслегин прав в одном: Россия безусловно выиграет любую будущую войну — просто потому, что она неистребима, очень велика территориально, очень разнообразна природно, а население ее живет такой жизнью, что в случае крайней опасности легко с нею расстается. Более того — это население очень воспитуемо и после периода первых неудач начинает выигрывать не числом и тем более не территорией, а исключительно талантом и инициативой.

Но если после очередной бойни это население вновь будет загнано в стойло, вдобавок более тесное и менее сытное, — не слишком ли дорого всякий раз платить за это великими войнами? И не слишком ли травматичны эти войны для всего населения России (кроме немногих счастливцев, сочиняющих обзоры для «Русского журнала»)?

Я отлично понимаю, что этот текст никого не остановит. Если военная риторика востребована — она так и будет служить оправданием любых безобразий.

Я не убежден, что сегодняшняя российская власть в самом деле намерена переориентировать экономику и идеологию на военный лад: Дмитрий Медведев говорил как раз о необходимости двадцати лет спокойного развития (впрочем, может, у них как раз на 2028 год намечено начало эксперимента?). Разговоры о том, что врагам нужны великие потрясения, а властям — великая Россия, давно бессмысленны: уже очевидно, что великая Россия получается только ценой великих потрясений — иначе ее руководители рулить не умеют. Если власть почувствует, что не справляется с ситуацией, — к ее услугам руками ФЭПа и иже с ним уже изготовлена идеологема, оправдывающая сколь угодно радикальные меры и сколь угодно безответственные поступки.