Литературка Литературная Газета - Литературная Газета 6398 ( № 51 2012) Страница 17

Симпозиум завершился традиционным вечером поэзии (вёл его Е. Рейн).

Выступая на заключительном круглом столе "Отечественная литература и национальная безопасность", его ведущий Игорь Волгин говорил о нерасторжимой связи русской словесности с историческими судьбами страны. И если мрачное пророчество Е. Замятина о том, что будущее русской литературы - это её прошлое, к счастью, до сих пор не вполне сбылось, значит, не всё потеряно.

Вера КРИВЦОВА

Сияние вечной красоты

Сияние вечной красоты

ШТРИХ-КОД

В корпусе Бенуа Русского музея - первая персональная выставка одного из самых известных представителей русской реалистической школы Дмитрия Жилинского.

Мастер родился на юге России в 1927 году, поэтому формальный повод - 85-летие художника. Но причина новой волны интереса к его творчеству - глубже. Она в новом витке увлечения живописью советского реализма, который заново открывают музеи, галереи и новые поколения зрителей, изрядно уставших от инсталляций и перформансов. Жилинский, подобно своим современникам в литературе и изобразительных искусствах, отразил то лучшее, что было в русском человеке советского периода: высокий строй мыслей, устремлённость к идеалу, глубокое проникновение в русскую школу реализма - и в наследие старых мастеров.

Зрителя встречает автопортрет начинающего художника 1946 года: внимательный взгляд мужественного юноши, римский профиль - потом эти черты мы будем узнавать во многих портретных изображениях уже зрелого мастера. Автопортреты, портреты близких, учителей, людей искусства - это и самопознание художника, и попытка создать ту вселенную красоты, которая и составляет внутренний идеал творца. Картины расположены не в хронологическом порядке, поэтому рядом мы видим автопортрет с женой Ниной 1991 года - спутницей жизни мастера в течение почти 50 лет. Над ней парит хрупкий белый бумажный ангел - зрители хорошо запомнили его "сородичей" на знаменитой картине, где изображён вдохновенно музицирующий Святослав Рихтер. Она здесь же, на соседней выгородке. Так же, как и менее известный "Альтист" (1972), играющий на фоне ночной Москвы, а над ним неотступно парит тот же крылатый вестник. Мы видим прекрасные лица учителей Жилинского - художника Николая Чернышёва с женой. За их спинами - просторы русского селения, увенчанного маковками церкви, уходящая Русь дореволюционной культуры, которая успела посеять зёрна благородства и жажды прекрасного в воспитанниках "бездомного" ХХ века. В этой картине предстаёт рано сложившийся индивидуальный почерк Жилинского: это не "суровый стиль" с его огрублёнными формами и мужественными молодыми героями "трудовых буден"; это реализм классицизирующий, строгий и стройный, склонный к линеарному очерку удлинённых, как бы предстоящих перед художником и зрителем персонажей - одновременно одухотворённых и печальных. Они позируют не для житейской суеты и славы - для вечности; они сродни персонажам Боттичелли и Мантеньи.

Путь художника - это типичный путь русского таланта его поколения: любящая семья, нежная мать, арест и расстрел отца, учёба в московских институтах - сначала в инженерном, потом в художественных, выставки, признание. Его художественный почерк - родом из Дейнеки и "ОСТа", из техники старых мастеров, он сильно отличается и от приглаженной академичности ходульного соцреализма, и от размашистого, жизнерадостного советского импрессионизма посткоровинской школы. "Советские гимнасты" 1965 года - это красно-белый памятник прекрасным телом и духом, которые написаны как античные олимпионики, но почти в плоскости иконного пространства. Вечность красоты - и её хрупкость, увядание и снова рождение - вот излюбленные темы Жилинского. Он запечатлевает их в образах своей семьи: согбенная мать (её так часто будет писать любящий сын) - и дети под старой яблоней, роняющей свои тяжёлые красные плоды на землю, из которой всё приходит и в которую всё уйдёт. И в более поздних работах - рядом с изображениями Достоевского и Пушкина - родные лица. Мы вновь видим Нину Жилинскую - но уже в гробу, окружённую молящимися и скорбящими друзьями. Память об отце прорывается в сложной композиции с распятием Dios con nosotros: парящий над миром Голгофский крест - под ним сцена ареста отца и Страсти Христовы на фоне закатного Иерусалима. И всё-таки самый проникновенный Жилинский - в лирических камерных сценах, там, где старушка-мать, прекрасная даже своими морщинами и натруженными руками, смотрит на правнука, а у их ног - плоды вечно возрождающейся земли. Роль рисунка, сложность композиционных решений Жилинского, его возвышенный поэтизм - это и собственная природа дара, и школа учителей - Фаворского и Чернышёва; в его написанных темперой, твёрдо очерченных фигурах, и материальных, и как будто не на земле стоящих, а парящих в вечности, - соединились древнерусская традиция и итальянское кватроченто. "Человек - это мыслящий тростник", как сказал французский гений, а красота и нетленна, и хрупка. Поэтому художник держит на руках кем-то убитую прекрасную собаку, а парящий над его героями-созидателями ангел - бумажный и хрупкий. Сам мастер всматривается в свою работу, замерев с кистью в руке на фоне сияющего вечной красой южного пейзажа - как смотрели на нас, вглядываясь в самих себя, Рубенс, Веласкес, Рембрандт, Пуссен, Ван Гог, Врубель. Лучшие из творений Дмитрия Жилинского, дальнего родственника Валентина Серова и наследника европейской школы, останутся в незримом музее нетленной классической красоты.

Мария ФОМИНА,

искусствовед,

САНКТ-ПЕТЕРБУРГ

Три сестры Кончаловского

Три сестры Кончаловского

ПРЕМЬЕРА

А за режиссуру ответят актёры

Премьеру "Трёх сестёр" Андрея Кончаловского в Театре имени Моссовета, куда долго не пускали критиков, ждали "потирая руки". Особенно после концертного "Дяди Вани", где Войницкий представал шутом с красным носом клоуна. А вдруг опять поднятый с таким трудом чеховский колокол упадёт и разобьётся[?]

Одна догадка следовала за другой. К тому же не так много случаев, чтобы кинематографисты праздновали пиррову победу на подмостках. Что ни говори, а профессия другая. Ведь разбить пьесу на эпизоды, подобно кадрам, не составляет большого труда, но объединить их без монтажного стола - для киношников задача архисложная, не говоря о пентаграмме ритмического рисунка спектакля. Когда же, наконец, критиков допустили к "телу" трёхчасового спектакля, прошедшего проверку в провинции, то выяснилось: раздробленность, присущая киносъёмкам, и здесь не заставила себя ждать. Всё-таки законы кинематографа накладывали свой отпечаток на театральный процесс Кончаловского. Зато каждый эпизод был выверен до запятой, с подробным анализом каждого характера, подкреплённого биографией чеховского времени.

Первая картина именин Ирины (Галина Боб), совпадающая с годовщиной смерти отца, напоминала прелюдию к дальнейшему распаду генеральского дома, выживанию сестёр из родового гнезда и краху всех иллюзий под напором воинствующего хамства. Таким образом, Кончаловский как бы заранее готовил почву для встречи с жестокой реальностью инфантильных интеллигентов. Поэтому праздник в доме Прозоровых тоже получался какой-то вымученный, искусственный. Здесь много было мельтешни и пустой болтовни, будто люди пытались скрыть досаду и слёзы. Приглашённые военные тоже чувствовали себя не в своей тарелке, но игристое шампанское развязывало языки, хотелось делать комплименты и не думать о плохом. Больше всех смеялся Тузенбах (Павел Деревянко), легко порхая, подобно танцмейстеру на балу, и не обращая внимания на колкости Солёного (Виталий Кищенко), поскольку был влюблён, слепо, глупо, как щенок, в Ирину, которого хочется погладить, не более того.

Трагикомическую атмосферу не то праздника, не то поминок нарушал подполковник Вершинин в исполнении Александра Домогарова. Не тот Вершинин, которого мы привыкли видеть: сдержанный и благородный, а другой. Да, он благороден, но картинно-благороден, как будто час назад покинул светский салон и от скуки заглянул к трём сёстрам с моноклем в глазу, напомаженными волосами и грассирующим французским "р". Одним словом, стареющий денди в военном мундире. Столь неожиданный афронт сбивал с толку, смешил и одновременно возмущал. Как же такого могла полюбить Маша (Юлия Высоцкая)? Ведь у неё под боком уже есть "павлин с перьями" - муж, которого вначале она приняла за умного человека. Неужели опять ошибка? Эту загадку вынужден решать и зритель.