Мария Башкирцева - Если бы я была королевой… Дневник Страница 17

Суббота, 3 июня 1876 года

<…>

Почему все обращается против меня?

Господи, прости мне эти слезы! Есть люди несчастнее меня, есть люди, которым не хватает хлеба, а я сплю в атласной кружевной постели; есть люди, которые разбивают ноги в кровь о камни мостовых, а я хожу по бархатным коврам; у других нет крыши над головой, а у меня над головой потолок, обитый голубым атласом.

Может быть, Ты караешь меня за эти слезы, Господи! Ну так сделай, чтобы я не плакала!

Ко всему, что я вытерпела, теперь добавился новый стыд: мне стыдно за мою гордыню и за мою душу.

«Граф Антонелли сделал ей предложение, но передумал и отступился».

Вот расплата за добрые порывы! Вместо того чтобы кокетничать, я вела себя искренне и простодушно, боялась огорчить любящее сердце. Думала: Бог меня за это накажет. Ох, знали бы вы, какое глубокое отчаяние пронзает меня всю целиком, какая невыразимая печаль; смотрю вокруг – все, к чему я прикасаюсь, исчезает, развеивается.

Едва я стала себя осознавать, Дух Зла, вероятно, вдохнул мне в сердце честолюбие, любовь к бурным радостям жизни и веру в неизбежное счастье. Ах, если бы вы знали!

<…>

Понедельник, 5 июня 1876 года

<…>

Когда мы остались вдвоем с мамой, я стала просить ее поехать в Россию, а она ответила, что боится, каково будет судебное решение. Я ее убеждала долго, а главное, внятно, что это пустяки по сравнению с тем, как я страдаю день за днем. Тогда она приняла свою вечную позу, сперва сказала, что терпеть не может моего отца, потом – что я могу ехать куда хочу и жить, где считаю нужным. Вот вам и материнские утешения. Она сама в ярости на мою ярость и, вместо того чтобы попытаться как-то устроить мое будущее и успокоить меня, говорит мне самые обидные вещи.

Я села в уголке и стала плакать. И так день за днем.

<…>

Мы с Диной и м-ль Колиньон до двух сидели у меня на террасе при свете луны, отражавшемся в темном-темном море. <…> Спорили о дружбе и об отношениях с себе подобными, какими они должны быть. <…>

Я высказала свой символ веры. Разговор начался с Сапожниковых[42], которые до сих пор не прислали письма. Всем известно, как м-ль Колиньон ими восхищается. Впрочем, у нее потребность кого-нибудь обожать; она самая романтическая и чувствительная особа на свете.

Она доказывала, что дружба есть на свете и что верить друзьям – большое счастье. Я возражала. Судите сами, какое горе было бы для меня, если бы я воспылала к Сапожниковым великой дружбой!

– Мы никогда не раскаиваемся в добрых делах, великодушии, – говорит она.

– В добрых делах – никогда, но в великодушии, любезности, искреннем порыве раскаиваемся, если нам отплатят неблагодарностью. О, если у человека есть сердце, для него невыносимо знать, что его симпатией, его дружбой пренебрегли!

– Нет, Мари, не согласна с вами.

– Да дослушайте, мадемуазель! Вот, например, я из кожи вон лезу, чтобы что-то вам объяснить, мучительно ищу доводы, битый час говорю, убеждаю, доказываю, а потом замечаю, что вы глухи.

– Допустим.

– Я вас не осуждаю, я никого и ни за что не осуждаю, потому что ровным счетом ничего ни от кого не жду, и это исключает неблагодарность, которая бы меня удивила. Уверяю вас, гораздо разумнее смотреть на жизнь и людей по-моему, не отводить им места у себя в сердце, а смотреть на них как на ступени лестницы, по которой подымаешься ввысь.

– Мари! Мари!

– А чего бы вы хотели? Мы с вами разные люди. Постойте, я уверена, что вы уже посудачили обо мне не слишком-то благосклонно и с Сапожниковыми, и с другими. Я в этом не сомневаюсь, будто слышала своими ушами. Это не мешает мне и впредь не помешает относиться к вам так же хорошо, как раньше.

– Вы просто начитались философов, и они сбили вас с толку. Вот и не доверяете никому.

– Почему не доверяю? Просто я никому не доверяюсь, это совсем другое дело. <…>

Среда, 6 июня 1876 года

<…>

Нет, я не думаю о мести. Но когда я смогу, я отомщу. Да нет, к чему?

Днем я была в ярости и всех презирала. Настал вечер, и я опять впадаю в обычное состояние ничтожества и печали.

Такие мысли недостойны, об оскорблениях можно вспоминать, только когда можешь за них отомстить. Думать о них – значит придавать слишком большое значение недостойным людям, унижать себя.

А я, вот именно, думаю о людях, о моем жалком положении, обо всем, что я из-за него выстрадала и еще выстрадаю. Потому что все зло отсюда. Если бы Антонелли затронули вопрос религии, меня бы это только позабавило, и думаю, если бы они уговаривали меня выйти за их Пьетро, я бы за него не пошла, и вы знаете почему. Но этот позор! Мысль, что им наговорили недостойных вещей и что я – жертва скандалов Жоржа и преступной маминой беспечности!

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

Гнусный, отвратительный (лат.).

2

Halévy, Daniel. Pays Parisien. Paris: Editions Bernard Grasset, 1932. P. 116–117.

3

Bordeaux, Henry. Souvenirs sur Proust et Boylesve // Les Œuvres libres. #62. Paris, A. Fayard, 1951. P. 317.

4

Lozinsky, Elena. L'Intertexte fin-de-siècle // A la Recherche du temps perdu de Marcel Proust: Les Carafes dans la Vivonne. Paris: H. Champion, 2013. P. 56–58.

5

Здесь и далее курсив авторский – Марии Башкирцевой (М. Б.).

6

Первоначально Мария написала 1858-й – и это ее настоящий год рождения. Затем в рукописи 1858 г. был переправлен на 1859-й, а в опубликованном дневнике – и на 1860-й. В записи от 12 января 1877 г. (см. наст. изд.) М. Б. указывает как свой день рождения 12 ноября. Путаница с датой ее рождения происходит, видимо, от двух причин: во-первых, надо было скрывать, что она родилась раньше положенного срока (через 7 месяцев после свадьбы родителей), во-вторых, ее возраст приуменьшали, чтобы ее успехи были еще очевиднее, а виды на замужество вернее.

7

Берта Бойд – подруга М. Б. с 1870 г. и на протяжении всей дальнейшей ее жизни.

8

Франко-прусская война 1870–1871 гг.

9

Возможно, это Софья Павловна Тютчева, урожденная Башкирцева, – тетка М. Б., сестра ее отца; однако она ненавидела Бабаниных, способствовала тому, что в Ницце сложилось дурное мнение о доме М. Б. Американский комментатор и переводчик считает, что упомянута здесь не она, а кузина М. Б. со стороны отца, Софья Григорьевна Башкирцева.

10

Уильям Дуглас-Гамильтон, 12-й герцог Гамильтон, 9-й герцог Брэндон. М. Б. никогда не была с ним знакома, но часто видела в Ницце.

11

Катрин Колиньон – домашняя учительница М. Б.

12

Семья Аничковых – друзья и соседи Башкирцевых в Ницце.

13

Его милость герцог Гамильтон (англ.).

14

Той, о ком говорят (англ.).

15

Так Мария иногда называет в дневнике дедушку.

16

Манот – учитель фортепиано.

17

Прошествовала в комнату к моей тете (англ.).

18

18 августа М. Б. приезжает из Вены в Париж.

19

Здесь и далее курсивом даны более поздние приписки М. Б.

20

Элдер – учительница английского языка.

21

«Знаете, герцог Гамильтон женится на дочери герцога Манчестерского, очень скоро». – «В самом деле?» (англ.)

22

«Берлинские газеты сообщают, что в Баденском суде девятой инстанции была заключена помолвка герцога Гамильтона с леди Мэри Монтегю, дочерью герцога Манчестера» (англ.).

23

Машенька – жена Степана (Этьена) Бабанина, дяди М. Б. с материнской стороны.

24

В этом наряде (англ.).

25

Речь о голландце Карле Герике, бароне д'Эрвинене. М. Б. познакомилась с ним на курорте 9 июля 1874 г.

26

Эмиль д'Одиффре (род. 1850) – знакомый М. Б. по Ницце, предмет ее увлечения, светский молодой человек.

27

Несчастливая, невезучая (англ.).

28

Первая империя во Франции продолжалась с 1804 по 1814 г., при Наполеоне. По-видимому, Мария сравнивает себя с героинями французских художников Ж.-Л. Давида, Ф. Жерара, А. Ж. Гро.

29

Жирофля – прозвище Одиффре, заимствованное из оперетты французского композитора Шарля Лекока (1832–1918) «Жирофле-Жирофля» (1874), которая в тот момент была модной новинкой.