Сборник - Чекисты Страница 18

«Товарищи солдаты!

Совет рабочих и солдатских депутатов Цесиса 28 сентября в четыре часа организует в парке митинг. Товарищ Петерс выступит от Центрального Комитета Латвийской Социал-демократии и будет говорить о Демократическом совещании и кризисе власти».

Военный с повязкой Искосола[6] на рукаве кричал;

— Этот митинг запрещен! Комендант его запретил! Столпившиеся у афиши солдаты бросали ему;

— Твой комендант… (прилагательным служило непечатное слово) буржуй!

Капитан, сопровождавший американцев, сорвался:

— Этот Петерс большевик! А митинги в полосе военных действий запрещены. Это закон! И Искосол тоже этот митинг запретил.

Солдаты ничего не отвечали. Один, уходя, бросил капитану:

— Искосол тоже из непотребных буржуев, а мы, солдаты, хотим слышать о «Демократическом совещании.»

Обругавший открыто Искосол ушел, а на его место встал другой в солдатской форме и твердо, тоном, не терпящим возражений, объявил штабному капитану:

— Митинг будет, как здесь написано. Я — Петерс!

А американцы — это были Дж. Рид и А.Р. Уильямс. Они приехали с разрешения властей на фронт, чтобы собрать материал для американской прессы. Они и познакомились тогда с Петерсом, одним из наиболее известных большевиков на Северном фронте и в Латвии. Американцы вернулись в Петроград, полные впечатлений и с толстыми, почти сплошь исписанными блокнотами. Живо рассказывали другим, что видели там, на фронте, слышали от тех, кого называли большевиками, а также от штабных офицеров, от солдат, повстречавшихся им на разбитых дорогах.

Когда Петерс снова появился в Петрограде, американцы тут же перехватили его и взяли обещание, что он за «глянет к ним. Встречу назначили в итальянском ресторанчике, в котором, правда, не было ничего итальянского, заказали чай с леденцами. Американцы надеялись проверить с помощью Петерса слухи о вооруженном восстании, готовящемся большевиками. Петерс появился вместе с Восковым, большевиком, тоже побывавшим в эмиграции. Оба говорили свободно по-английски, поэтому обошлись без переводчиков.

Петерс в тот вечер был взбудоражен, просто в ударе.

— Да, некоторые товарищи в России боятся даже слова „восстание“, обвиняют Ленина в бланкизме и прочей чепухе. А положение действительно, — Петерс еще более загорелся, — совсем не то, что в апреле. Тогда в Советах большевиков была лишь небольшая кучка, а теперь за ними большинство в обеих столицах. В течение всех этих шести месяцев Советы служили скорее подпоркой для буржуазной власти… Ну а теперь, — сделал ударение Петерс, — Советы — это революция. И вооруженное восстание все равно произойдет. Но произойдет ли оно вовремя — вот вопрос. Или Керенскому удастся вызвать достаточное количество верных ему войск. Он не может убрать из города войска Петроградского гарнизона: они подчиняются только Военно-революционному комитету. Но он может открыть ворота Гогенцоллернам, как это сделали с Ригой.

Петерса поддерживал Восков. Американцы с корреспондентской настырностью пытались узнать во что бы то ни стало о письме Ленина относительно восстания, о нем шли разговоры среди партийцев. В ответ они услышали такую сильную фразу: „История не простит нам, если мы не возьмем власти теперь“. Произнесена она была Петерсом с большим значением, и американцы предположили, что эти необычные слова, возможно, принадлежат Ленину. Рид, воодушевившись, почти распевал эти слова, как строку стихов.

Петерс и Восков заспешили, ушли.

Рид решил любыми путями раздобыть ленинское письмо. Дело было не в любопытстве — Уильямсу и Риду казалось, что большевики могут вообще пропустить момент вооруженного восстания и Керенский их подавит.

Когда они снова поймали Петерса, они буквально взяли его за горло:

— Послушай, — сказали они ему, — мы, конечно, не разбираемся в вопросах тактики, но ведь нам известно, что Ленин в эти дни ни о чем больше не пишет, кроме как о вооруженном восстании. Почему же вы медлите? Неужели вы не боитесь, что рабочие и вас сочтут такими же болтунами, какими они считают меньшевиков и эсеров?

Петерсу американцы показались строптивыми, но он полагал, что это у них от нетерпения и наивности. По словам Уильямса, на сей раз разговор закончился так. „Петерс наконец взорвался: „Чего вы от меня хотите? Чтобы я передал вам копию нашего секретного плана?! Составляйте сами свои прогнозы. Могли бы, кстати, сообразить, что сейчас только восстание сможет обеспечить победу Советской власти. И Ленин надеется, что члены партии это поймут. Мы снова поднимаем, лозунг: "Вся власть Советам!" И это в настоящих условиях означает именно власть Советов". Слова Петерса несколько отрезвили нас, но удовлетворить не смогли", — заметил А.Р. Уильяме.

Петроград жил кануном великих дней, когда стихия борьбы все более подчинялась твердому руководству. В.И. Ленин прибыл в Смольный.

…Владимир Ильич увидел молодого, небольшого роста солдата, плотно сбитого — такие всегда внутренне упруги. У солдата было доброе лицо, немного курносый нос и вьющиеся волосы. Он назвал себя Петерсом, и Ленин сразу сказал:

— Наслышан о вас. Говорят, что если бы вы ходили в атаки на фронте, то получили бы Георгиевский крест наверняка. Наш момент требует не меньшей смелости. Мы ведь делаем еще неведомое…

Потом в кутерьме революционных жарких дней они встречались еще и еще, и Ленин убеждался, что Петерсу были чужды поза, напускная революционность, которой страдали шумные, крикливые радикалы. Ленину нравилась такая непохожесть, он не любил выровненное, точно пригнанное, шаблонное, в своих симпатиях склонялся к людям неординарным. Сам Ленин по годам приближался к пятидесяти, говорили о нем «Старик», но произносили это имя уважительно, потому что «Старик» думал и судил обо всем удивительно молодо, в глазах многих казался выдумщиком, фантазером, с удивительно притягательной той же молодой силой. От всего этого рядом с Лениным было совсем не просто. Петерс признавался: «Часто на закрытых заседаниях партии Ленин вносил определенные предложения, основанные на своем анализе положения дел. Мы голосовали против. Позже оказывалось, что Ленин был прав, а мы нет».

Такие промашки изрядно выбивали Петерса из колеи. Ленин относился ко всему этому по-другому: опыт ему подсказывал, что в революции даже умные ошибаются. И в этом понимании не было какого-либо снисхождения, попустительства. Ленин твердо стоял на одном — ни одна революция не побеждала без того, чтобы учиться. Поэтому всех, кто способен учиться тонкому искусству «лепить» историю, надо учить и учить.

Октябрь застал Петерса в Петрограде делегатом 2-го Всероссийского съезда Советов. Его избирают в состав ВЦИК; с 29 октября он член Военно-революционного комитета Петроградского Совета; является представителем ЦК СДЛ в Центральном Комитете РСДРП (б).

Петерс как бы вошел в большой разлом, в который теперь смещалась Россия. Казалось, все ломалось и рушилось. Петерс несся в потоке революции, он сам был этим потоком. Он делал дело. Возможно, незначительное, но в силу законов человеческого космоса оно могло вызвать могущественные последствия, когда этот разверзнутый космос пришел в движение.

В ноябре — декабре 1917-го контрреволюция схватилась с только что заявившей о себе новой Советской властью. В. И. Ленин особо указывает Г.И. Благонравову[7] и В.Д. Бонч-Бруевичу[8] на то, что аресты контрреволюционеров, «которые должны быть произведены по указаниям тов. Петерса, имеют исключительно большую важность, должны быть произведены с большой энергией. Особые меры должны быть приняты в предупреждение уничтожения бумаг, побегов, сокрытия документов и т. п.».

В ВРК Петерс завален работой, допрашивает бывших министров Временного правительства. В середине декабря он спешит в Латвию. В Валмиере собирается 2-й съезд Советов Латвии, провозгласивший установление Советской власти на неоккупированной территории Латвии. Сохранилось его выступление. Он звал к поддержке революции 25 октября, к созидательному труду, чтобы «на развалинах старого строя построить новый строй, который выражал бы волю широких масс». «Я надеюсь, что вы, товарищи, также героически возьметесь за этот созидательный труд. Я призываю все массы поддерживать Советскую власть на местах так же крепко, как в Петрограде»,

Петерс возвращается в Питер.

К концу 1917 года создание ВЧК — Всероссийской чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией и саботажем — стало неизбежным. Центральный Комитет партии с особой тщательностью подбирает людей в комиссию.

..В дом бывшего градоначальства на Гороховую улицу пришел Ф.Э. Дзержинский. Объявил — начинаем работу. Канцелярия нового учреждения вместилась в его портфеле; касса с мизерной суммой (вначале — 1000 рублей, потом еще 10 000 для организации ВЧК) — у казначея Петерса в столе. В аппарате считанные люди. Кроме Дзержинского и Петерса, Ксенофонтов, Фомин… А ВЧК уже несет невосполнимые потери: при ликвидации «черной гвардии» анархистов погибли 12 чекистов; Дзержинский, руководивший вместе с Петерсом операцией, получил ранение…