Игорь Панарин - Информационная война и геополитика Страница 18

Описанная идеология международных отношений и обоснование американской роли было первым продуктом начинающего Совета по внешним сношениям. Из-за позиции конгресса США, в котором доминировали «почвеннические» настроения, на значительный промежуток времени американская внешняя политика оказалась в руках консерваторов — изоляционистов с лозунгом: «Подальше от Европы».

Политика президента США Вильсона в период подготовки Версальского мирного договора (подписан 28 июня 1919 г.) диктовалась американским стремлением к захвату рынков сбыта, сфер влияния и приложения капиталов, которые обеспечили бы Соединенным Штатам руководство миром если (на первом этапе) не в военно-политическом, то по крайней мере в финансово-экономическом и дипломатическом отношениях.

Маскировка под бескорыстного «миротворца-идеалиста», лживые речи о «христианском миролюбии» и «мессианских» задачах США нужны были Вильсону как эффективное оружие целенаправленной пропаганды, для дезориентации мирового общественного мнения.

Это была информационная стратегия облачения волка в овечью шкуру. Провозглашая своим основным принципом «невмешательство в чужие дела», Вашингтон на самом деле проводил свою политику глобального вмешательства и попытки установить мировое господство Соединенных Штатов.

К периоду окончания Первой мировой войны доктрина «Предопределенной судьбы», доктрина Монро и политика «открытых дверей» слились и воплотились в особую дипломатическую доктрину США — Вильсонский универсализм. Вильсон не только глобализировал эти доктрины, представляя планы установления американского мирового господства свершением якобы воли Бога, но договорился даже до того, что сравнил себя если не с Богом, то по крайней мере с его сыном.

Наглядная иллюстрация того, как Вильсон трактовал не только универсальные интересы человечества, но и права народов на самоопределение, — десант в Веракрусе 21 апреля 1914 года. К тому времени первой жертвой интервенционистской политики Вильсона стала Мексика, против которой США вели тайную войну, целью которой было установление марионеточного правительства и усиление контроля американских монополий над нефтeпромышленностью Мексики. Используя инцидент в Тампико, где в апреле 1914 года имел место краткосрочный арест американских матросов, незаконно в целях провокации нарушившиx территориальные границы Мексики, США начали давно готовившуюся интервенцию. После высадки десанта американской морской пехоты в Веракрус и артиллерийского обстрела города, приведшего к многочисленным жертвам среди гражданского населения и в конечном счете к свержению неугодного США правительства, президент Вильсон заявил, что «Соединенные Штаты отправились в Мексику, чтобы служить интересам человечества».

Президент США Вильсон собирался использовать Лигу Наций в качестве инструмента американского контроля над внешней политикой европейских и других стран. Его главной целью было создание международной организации, которая бы обеспечила американское господство над миром. Это должна была быть организация, которая, воплощая якобы «универсальные интересы человечества», способствовала бы отождествлению этих «универсальных интересов» с национальными интересами США, раздвигая таким образом «подвижные границы» американской гегемонии.

Следуя идеологическим шаблонам доктрины «Предназначенной судьбы», загримированной под «универсальные интересы человечества», Вильсон следующим способом разъяснял значение Лиги Наций для создания «американского мира»: «Америка стала первой мировой державой… Нам нужно решить единственный вопрос: вправе ли мы отказаться от руководства, примем ли мы или отвергнем доверие мира… Все готово, перст судьбы указывает нам путь. Это случилось не по плану, составленному человеческими руками, нас ведет Бог. Мы не можем отступить. Мы можем лишь следовать вперед со взором, устремленным к небесам, и с бодрым духом. Америке суждено указать истинный путь».

«Президент, — саркастически вспоминал премьер-министр Великобритании Ллойд-Джордж о выступлениях Вильсона на мирной конференции, — глубоко уверовал, что он — миссионер, призванный спасти бедных европейских язычников…»

Столь же саркастично писал и Клемансо о Вильсоне: «Бог дал нам десять заповедей — и мы их все нарушили.

Вильсон дает нам четырнадцать пунктов — ну что же, поживем — увидим. Разговаривать с Вильсоном подобно разговору с Иисусом Христосом».

«Почему, — вопрошал Вильсон, — Иисус Христос не добился того, чтобы мир уверовал в его учение? Потому, что он ограничился проповедью идеалов, но не указал практических средств для их достижения. Я предлагаю осуществимый план, чтобы довести до конца стремления Христа».

Известный ученый и британский дипломат Гарольд Никольсон, член делегации Великобритании на Парижской мирной конференции после окончания Первой мировой войны, писал следующее о Вильсоне:

«Я должен признаться, что президент Вильсон обладал чрезвычайно узким кругозором… Невозможно понять его характер и политику, если мы не примем во внимание фанатический мистицизм, который искажает и портит его обычно академический способ мышления. Его инфантильная вера в число «13» — симптом мистицизма, который порою принимал почти что патологический характер… Иногда он был убежден, что миллиарды глаз мира смотрят на него как на пророка, появившегося на Западе, как на избранного самим Богом индивидуума, который даст миру новое откровение и новый мировой порядок. Вильсон был одержим навязчивой идеей. Он глубоко верил, подобно Марату в прошлом, что он воплощение «La volonte generale» («общей воли мира»). Он был одержим убеждением, что Лига Наций — его богооткровение… Но, к несчастью для «пророка» Белого дома, Париж далеко не был городом Дельфы прошлого (в Древней Греции Дельфы — город Дельфийского оракула. — Прим. авт.), и когда его просили истолковать свои идеи, наш оракул чаще всего отделывался совершенно поверхностными суждениями, граничившими с замешательством и плохим умственным пищеварением. Короче говоря, вильсонизм «протекал» и корабль, на который мы взошли с таким доверием, оседал килем вниз ко дну».

Гарольд Никольсон дальше замечает: «Я признаюсь, конечно, что в течение нескольких недель после высказывания Вильсона о «моральных императивах человеческой совести» эти размашистые слова ни для кого особенно убедительно не звучали. Я признаюсь, что Вильсон как пророк — типично американский пророк и вся его философия была применима единственно в прямой пропорции к американской мощи в Западном полушарии. Сверх того, я прекрасно сознавал, что в его словоизлияниях был легкий оттенок евангелизма, привкус методистской надменности и высокомерия и более чем привкус пресвитерианского честолюбия и тщеславия. «США не стремятся к мировому господству, — написал Вильсон в 1914 году, — США стремятся зажечь свет, которого мир никогда прежде не видел, — свет свободы, принципов и справедливости». Меня, конечно, не приводила в замешательство библейская суть речи принстонского «Спасителя» этого грешного мира, — пишет Никольсон. — Я даже не чувствовал глубокого отчуждения в январе 1917 года от диктаторского, почти теократического тона, который все сильнее и настойчивее начинал проявляться в нравоучительности и дидактизме Принстона (Вильсон являлся профессором Принстонского университета. — Прим. авт.). «Вот именно здесь, — я читал дальше в статье Вильсона, — заложены принципы будущего. Это — американские принципы, американская политика. Никаких других принципов мы не придерживаемся. Это принципы всего человечества, и они должны восторжествовать». Вильсон не был философом, он был всего лишь пророком — американским», — замечает Никольсон с глубоким сарказмом.

* * *

В Вашингтоне создали ортодоксальную политическую теологию американского владычества, которая в своей ортодоксальности и догматизме далеко превзошла ортодоксальность и догматичность католической церкви в прошлом. Доводы и аргументы Вильсона — не что иное, как reduction ad absurdum — иными словами, аргумент настолько аморален и опасен, что он опровергает сам себя.

Следует заметить, что идеология американского универсализма, оформленная во время президентства Вильсона в платформу мирового экспансионизма США, позднее, к периоду окончания Второй мировой войны, приняла некоторые новые облики: американское столетие, американская демократия против советского тоталитаризма и т. п., а теперь, в период после распада Советского Союза, облик Нового Мирового Порядка.

Традиционными для внешней политики США в исторической перспективе были планы, вынашиваемые еще со времени окончания Первой мировой войны, об установлении американского господства на Кавказе и в Сибири. Геополитической целью США уже с конца XIX века была аннексия Сибири и Кавказа и превращение оставшегося обрубка России в колонию, сохраняющую только видимость независимости. Эти планы и стали стержнем внешней политики Вильсона в отношении Советской России.