Петер Идлинг - Улыбка Пол Пота Страница 18

Позже партийное руководство представило другое объяснение: оно боялось потерять контроль над городским населением. По его сведениям, ЦРУ направило в город множество агентов, готовивших демонстрации и беспорядки. Эвакуация, таким образом, должна была разорвать шпионскую и контрреволюционную паутину. ЦРУ позднее подтвердило, что их разведывательная сеть в Камбодже потерпела крах в связи с зачисткой Пномпеня.

Еще одно объяснение — ситуация со снабжением. Городские жители до последнего дня зависели от воздушного сообщения с США, которые щедро обеспечивали Пномпень рисом. Теперь поставки прекратились. По расчетам, запасов должно было хватить самое большее на неделю. Если продовольствие нельзя доставить народу, значит, народ надо переселить в деревню, где есть продовольствие.

Этой версии придерживались многие западные сторонники красных кхмеров.

Однако она не объясняет, зачем было эвакуировать население из других городов, где ситуация со снабжением выглядела иначе?

А может быть, решение скорее имело идеологическую подоплеку? Жизнь в городах шла вразрез с идеалом: сельская порядочность противопоставлялась городской распущенности, честность — коррупции, солидарность — коммерции. Из городов велась гражданская война, из городов были вытеснены лидеры красных кхмеров.

Но каковы бы ни были истинные причины, эвакуация жителей Пномпеня была плохо организована и нескоординированна. Дороги, ведущие из города, оказались полностью блокированы. За трое суток пути некоторым удавалось продвинуться лишь на несколько сотен метров.

Многие больницы освобождались под угрозой расправы. Пациентов заставляли следовать за остальными — кто как мог. Тех же, кто отказывался или был не в состоянии идти, расстреливали.

Больницы Пномпеня были перегружены. Это было гротескное зрелище: в душных, кишащих мухами палатах больных ютилось в десять раз больше, чем они могли вместить. Многие лежали с тяжелыми ранениями. Не хватало всего, многие врачи покинули страну.

Сообщалось, что, в отличие от городских, деревенские больницы чуть ли не пустуют. Вот куда следовало перевести городских пациентов.

Один шведский врач незадолго до эвакуации посетил больницу Красного Креста в Пномпене. В разговоре со мной он подтвердил, что ситуация в городе была невыносимая. Но, по его мнению, это миф, что где-то еще могло быть лучше.

Вдоль дорог ничего не было — ни еды, ни воды, ни ночлега. А «родные деревни», куда людям приказали возвращаться, оказались не готовы принять такое количество беженцев. Сотни тысяч горожан поколениями жили в Пномпене, никакой «родной деревни», куда они могли бы вернуться, у них не было.

Городских называли «новыми людьми» или «людьми 17 апреля». Хотя многие из них совсем недавно переехали из деревни в город, их противопоставляли сельским жителям, неиспорченным, истинным кхмерам. К городскому населению вообще поначалу относились хуже, и пайки у них были меньше.

На полную зачистку столицы ушло несколько недель. Одними из последних Пномпень покинули иностранцы, интернированные во французском посольстве. Их посадили в грузовики и двумя колоннами отправили к таиландской границе.

Последний конвой с иностранцами прибыл на границу 7 мая. На этом страна закрылась для независимых наблюдателей. Оставались только свидетельства и домыслы случайных беженцев.

Меньше всего это напоминало победное шествие. Прошло двенадцать лет с тех пор, как Салот Сар под покровом темноты бежал из Пномпеня. Так же тайно он теперь возвращается.

Столица уже три дня в руках красных кхмеров. Идет эвакуация, дороги забиты людьми.

Почему маленький караван из джипов и броневиков подбирается к городу окольными путями? Боится привлечь к себе внимание? Или просто потому, что по главным дорогам не проехать из-за наплыва беженцев?

В этом людском потоке — четверо из братьев и сестер Пол Пота. Они идут на север, в сторону деревни, откуда родом их семья, за сто пятьдесят километров отсюда. Один из них — старший брат Пол Пота, Салот Чхай.

Чхай. На три года старше его. Любимый брат, пример во всем.

Но Пол Пот движется в противоположном направлении.

В его караване едут начальники зон и военные командиры. А еще Кхиеу Самфан, Нуон Чеа и Сон Сен. Они сворачивают у аэропорта на улицу, которая теперь называется Русский бульвар. Это кратчайший путь к железнодорожному вокзалу. Здесь решено разместить штаб, в двух шагах от здания, где пятнадцать лет назад состоялся их первый партийный съезд.

Здание вокзала — высокое, строгое, цвета охры, построено в эпоху французского господства. Перед ним — продолговатый парк и небольшой буддийский реликварий.

Никаких церемоний по прибытии. Никаких флагов или победных речей. Борьба, растянувшаяся более чем на двадцать лет, завершена.

Всего в нескольких десятках километров оттуда его старший брат Чхай. Обессиленный, он идет дальше на север, но его часы сочтены. В конце концов он падает на землю и умирает под палящими лучами солнца.

ТОВАРИЩ, ТЫ ПРИВЫК К ПРИЯТНОЙ И ПРОСТОЙ ЖИЗНИ!

Шведы увидели страну, которая постепенно вставала на ноги. Люди занимались тяжелым физическим трудом, как и во всех других странах «третьего мира». Шведы увидели новые дома и приготовленный на экспорт рис.

Разумеется, им показывали то, что хотел показать режим. Старательно продуманные экскурсии по тоталитарным странам — не редкость. Относительно беспристрастные путевые заметки — хорошая пропаганда. Ничего странного тут нет.

Удивительно то, что красные кхмеры за целые две недели ни разу не прокололись.

До 1970 года инфраструктура страны была неплохо развита. Потом посыпались американские бомбы, танки, участвовавшие в гражданской войне, километр за километром разбивали асфальтированные дороги. Взрывали мосты. Даже сегодня, чтобы добраться до когда-то легкодоступных районов, приходится много часов трястись по ухабам.

А потом пришла революция с ее гигантскими неуклюжими перемещениями масс. С разорванными коммуникациями, голодом и массовыми казнями. В 1978-м, за несколько месяцев до визита шведов, чистки усилились. Центральная власть бросила все силы на Восточную зону. Сотни тысяч людей были депортированы в другие части страны, тысячи — убиты.

Демократическая Кампучия не была Советским Союзом. Не была Китаем. И даже Албанией. Как им во всем этом хаосе удалось создать иллюзию процветания и благополучия? Когда даже высокопоставленные члены партии каждый день дрожали за свои жизни.

Общественное мнение в Швеции было настроено очень критически. Рассказы камбоджийских беженцев получили широкое освещение в СМИ. Демократическая Кампучия описывалась как коммунистический рабовладельческий лагерь. Путешествие Общества дружбы, еще не начавшись, было развенчано как пропагандистское шоу для уже обращенных.

В своем дневнике перед отъездом Хедда Экервальд пишет:

Пресса изображает Кампучию как страну, где правительство уничтожает собственный народ, страну, где попирают права человека. Жестокую, чуждую страну. Стоит ли нам ехать туда? А вдруг мы будем как Фредрик Бёк, разъезжавший на «мерседесе» по нацистской Германии? Или как Свен Стольпе и Свен Гедин[14], воспевавшие немецкий порядок, чистоту и прогресс? […] Я боюсь, что это будет то же самое, и, осознав это, я возненавижу себя за соучастие.

А вот уже отчет о поездке:

Разве были на лицах этих людей ужас, страх или враждебность, когда мы проезжали мимо них на правительственном автомобиле? Нет, нас повсюду хорошо принимали, а дети бесстрашно обзывали нас «длинноносыми». Наши высокопоставленные друзья не позволяли себе никаких командирских замашек по отношению к простым людям, они общались с ними вежливо и на равных. Никакого милитаризма, вытянутых спин или козыряния. Вместо этого — расслабленность и спокойствие. Мы могли в любой момент остановить машину, на которой ехали, могли фотографировать, снимать на камеру и сами выбирать себе собеседников для интервью.

Я наверху, в старом доме моих родителей. Узкая лестница ведет вниз, на первый этаж. В небольшое окно я вижу мощеную тропинку, ведущую от парковочной площадки к дому. Там стоит моя красная машина. По дорожке, усыпанной гравием, под зеленеющими березами проходят красные кхмеры. Низкорослые, все в черном, с автоматами, которые кажутся слишком большими в их руках. Они останавливаются у машины, прикрываясь от света ладонью, наклоняются и смотрят внутрь, на пустые сиденья. Их губы шевелятся, но я ничего не слышу. Жесты, приказ. Через какую-нибудь минуту они начнут обыскивать дом. Мне остается только одно. Спуститься по лестнице, открыть дверь на улицу и выйти к юношам в черном.