Газета Дуэль - 2009_33 (581) Страница 18

А вот поведение иудейских святых отцов откровенно антинационально и к религии не имеет никакого отношения. Пример.

Как и в России, на Украине под видом религиозной деятельности сплачивает евреев в пятую колонну засланный из США раввин, но зовут его не Берл Лазар, а Яков Дов Блайх. Через неделю после антикоммунистического выступления попа в Москве, 16 июля 2008 года Дов Блайх дал длинное интервью агентству УНИАН, в котором, само собой, ни словом не упомянул о какой-либо своей религиозной работе на Украине, но на вопрос о вступлении Украины в НАТО ответил, не стесняясь:

«Думаю, если бы была правильная пиар-кампания относительно НАТО в Украине, то здесь бы не было ни одного человека, который был бы против НАТО. Я вырос в НАТО, то есть в Америке. Я понимаю, что это такое. Но, по моему мнению, противопоставлять это России — более опасно для Украины, чем Голодомор. То есть Украине как можно скорее нужно идти в НАТО, там она будет недоступна для России».

Мы, конечно, и так понимали, зачем засланы в наши страны иудейские святые отцы — для проведения какой пиар-кампании, но спасибо за откровенное признание Якова Дов Блайха в том, что целью раввинов из США является разделение России и Украины.

Интересно, что именно имея ввиду такую цель раввинов из Америки, старая православная церковь предала анафеме Мазепу. А глава нынешней РПЦ собранию раввинов в Нью-Йорке 13 ноября 1991 года заявил: «Единение иудейства и христианства имеет реальную почву духовного и естественного родства и положительных религиозных интересов». Какое может быть религиозное родство христианства с религией, как и атеизм отрицающей Христа, — это не каждому уму доступно! Какое может быть у православия родство с людьми, рвущими единый русский народ на две части, — это для многих выше понимания.

А вот ставшее естественным именно по этой причине родство духовенств обеих Церквей — оно на виду. Это, таки, так!

Петр I был истинно верующим православным христианином, и если бы он посмотрел на нынешнее духовенство всех Церквей и увидел, что происходит, то, наверное, долго бы думал перед тем, как вписать в свой «Артикул воинский» слова о том, что при взятии городов духовенство запрещается трогать.

Ю.И. МУХИН

ИСТОРИЯ

МИФ О «СЫНОУБИЙСТВЕ»

Один из наиболее известных иностранцев, писавших о России времен Иоанна IV, Антоний Поссевин. Он же один из главных авторов мифа о «сыноубийстве», то есть об убийстве царем своего старшего сына. К происхождению и определению целей этого измышления мы еще вернемся, а пока скажем несколько слов о его авторе.

Монах-иезуит Антоний Поссевин приехал в Москву в 1581 году, чтобы служить посредником в переговорах русского царя со Стефаном Баторием, польским королем, вторгшимся в ходе Ливонской войны в русские границы, взявшим Полоцк, Великие Луки и осадившим Псков. Будучи легатом папы Григория XIII, Поссевин надеялся с помощью иезуитов добиться уступок от Иоанна IV, пользуясь сложным внешнеполитическим положением Руси. Его целью было вовсе не примирение враждующих, а подчинение Русской Церкви папскому престолу. Папа очень надеялся, что Поссевину будет сопутствовать удача, ведь Иоанн Грозный сам просил папу принять участие в деле примирения, обещал Риму дружбу и сулился принять участие в крестовом походе против турок.

«Но надежды папы и старания Поссевина не увенчались успехом, — пишет М.В. Толстой. — Иоанн оказал всю природную гибкость ума своего, ловкость и благоразумие, которым и сам иезуит должен был отдать справедливость… отринул домогательства о позволении строить на Руси латинские церкви, отклонил споры о вере и соединении Церквей на основании правил Флорентийского собора и не увлекся мечтательным обещанием приобретения… всей империи Византийской, утраченной греками будто бы за отступление от Рима».

Известный историк Русской Церкви Толстой мог бы добавить, что происки Рима в отношении России имеют многовековую историю, что провал миссии сделал Поссевина личным врагом царя, что само слово «иезуит» из-за бессовестности и беспринципности членов ордена давно сделалось именем нарицательным, что сам легат приехал в Москву уже через несколько месяцев после смерти царевича и ни при каких условиях не мог быть свидетелем происшедшего… Много чего можно добавить по этому поводу. Показательна, например, полная неразбериха в «свидетельствах» о сыноубийстве.

Поссевин говорит, что царь рассердился на свою невестку, жену царевича, и во время вспыхнувшей ссоры убил его. Нелепость версии (уже с момента возникновения) была так очевидна, что потребовалось «облагородить» рассказ, найти более «достоверный» повод и «мотив убийства». Так появилась другая сказка — о том, что царевич возглавил политическую оппозицию курсу отца на переговорах с Баторием о заключении мира и был убит царем по подозрению в причастности к боярскому заговору. Излишне говорить, что обе версии совершенно голословны и бездоказательны. На их достоверность невозможно найти и намека во всей массе дошедших до нас документов и актов, относящихся к тому времени.

А вот предположения о естественной смерти царевича Ивана имеют под собой документальную основу. Еще в 1570 году болезненный и благочестивый царевич, благоговейно страшась тягот предстоявшего ему царского служения, пожаловал в Кирилло-Белозерский монастырь огромный по тем временам вклад — тысячу рублей. Предпочитая мирской славе монашеский подвиг, он сопроводил вклад условием, чтобы «ино похочет постричися, царевича князя Ивана постригли за тот вклад, а если, по грехам, царевича не станет, то и поминати».

Косвенно свидетельствует о смерти Ивана от болезни и то, что в «доработанной» версии о сыноубийстве смерть его последовала не мгновенно после «рокового удара», а через четыре дня, в Александровской слободе. Эти четыре дня — скорее всего, время предсмертной болезни царевича.

В последние годы жизни он все дальше и дальше отходил от многомятежного бурления мирской суеты. Эта «неотмирность» наследника престола не мешала ему заниматься государственными делами, воспринимавшимися как «Божие тягло». Но душа его стремилась к Небу. Документальные свидетельства подтверждают силу и искренность этого стремления. В сборниках библиотеки Общества истории и древностей помещены: служба преподобному Антонию Сийскому, писанная царевичем в 1578 году, «житие и подвиги аввы Антония чудотворца… переписано бысть многогрешным Иваном» и похвальное слово тому же святому, вышедшее из-под пера царевича за год до его смерти, в 1580 году. Православный человек поймет, о чем это говорит.

Высота духовной жизни Ивана была столь очевидна, что после церковного собора духовенство обратилось к нему с просьбой написать канон преподобному Антонию, которого царевич знал лично. «После канона, — пишет Иван в послесловии к своему труду, — написал я и житие; архиепископ Александр убедил написать и похвальное слово». В свете этих фактов недобросовестность версии о «сыноубийстве» и о жестокости царевича («весь в отца») кажется несомненной. Что же касается утверждений о жестокости самого Грозного царя, к ним мы вернемся позже…

Следующий «свидетель» и современник эпохи, о писаниях которого стоит упомянуть, это Генрих Штаден, вестфальский искатель приключений, занесенный судьбой в Москву времен Иоанна IV. «Неподражаемый цинизм» записок Штадена обратил на себя внимание даже советских историков.

«Общим смыслом событий и мотивами царя Штаден не интересуется, — замечает академик Веселовский, — да и по собственной необразованности он не был способен их понять… По низменности своей натуры Штаден меряет все на свой аршин». Короче — глупый и пошлый иностранец. Хорошо, если так. Однако последующие события дают основания полагать, что он очутился в России вовсе не случайно. «Судьба», занесшая Штадена в Москву, после этого вполне целенаправленно вернула его туда, откуда он приехал.

В 1576 году, вернувшись из России, Штаден засел в эльзасском имении Люцельштейн в Вогезах, принадлежавшем пфальц-графу Георгу Гансу. Там в течение года он составил свои записки о России, состоявшие из четырех частей: «Описание страны и управления московитов»; «Проект завоевания Руси»; автобиография и обращение к императору Священной Римской империи.

Записки предназначались в помощь императору Рудольфу, которому Штаден предлагал: «Ваше римско-кесарское величество должны назначить одного из братьев Вашего величества в качестве государя, который взял бы эту страну и управлял бы ею». (…) «Монастыри и церкви должны быть закрыты, — советовал далее автор «Проекта». — Города и деревни должны стать добычей воинских людей».

Вобщем, ничего нового. Призыв «дранг нах Остен» традиционно грел сердца германских венценосцев и католических прелатов. Странно лишь то, что «творческое наследие» таких людей, как Генрих Штаден, может всерьез восприниматься в качестве свидетельства о нравах и жизни русского народа и его царя.