Алексей Поликовский - Москва против Мордора Страница 18

Про одну девушку я еще должен рассказать. Маленькая, почти ребенок, она стояла за большим листом ватмана, который закрывал ее почти всю. Сверху, над ватманом, было красивое, ясное лицо с высоким лбом и зачесанными наверх и собранными сзади в длинный хвост пшеничными волосами, снизу, под ватманом, были только босые ступни в простеньких сабо с прозрачной перепонкой. Ах да, еще были большие черные очки, поднятые на макушку, и живые, веселые, улыбающиеся глаза. А на ватмане аккуратными буквами, нарисованными по всем правилам черчения, была написана одна фраза. Вот она: «Когда право становится бесправием, сопротивление становится долгом».

Идет Москва, не согласная с позором политических репрессий. Идет Москва, которая в гневе от того, что у нас в стране снова есть политзаключенные. И двух десятков лет мы не прожили без политзаключенных, и вот снова у нас невинные люди сидят в тюрьмах и лагерях. И снова в квартиры, как в дурном сне, вламываются с обысками, и снова уводят людей, и опять нас пытаются кормить похлебкой из лжи, и вновь наступает время политических процессов. Идут самые разные партии и организации — идет «РОТ ФРОНТ» под «Песню единого фронта», которую когда-то с поднятыми сжатыми кулаками пели в Германии антифашисты и которая теперь звучит из хриплого динамика в центре Москвы, идут националисты из Национально-демократической партии под крики: «Аллах Чечне дает бюджеты, спасибо Путину за это!», идут действительно светлые, миролюбивые и симпатичные «Светлые силы» с желтым плакатом «Светлое будущее» и связками воздушных шариков, и идет суровый военный «Плацдарм» под флагом советских ВМФ, и кто только еще не идет в день России по Якиманке — и все с одним желанием и одной волей: мы не хотим жить в стране, где есть политзаключенные! Свободу политзаключенным!

Процесс пошел

24 июня 2013 начинается суд над «узниками Болотной» — первый большой показательный политический процесс в современной России

В полдень у входа в зал № 338 Мосгорсуда начинается давка. Но какая это давка? В метро в час пик или на рядовой футбольной игре на входе в стадион бывает круче. А тут несколько десятков человек пытаются пройти в зал судебного заседания сквозь хлипкую линию заграждения, построенную из стульев. «Пропустите беременную девушку, это приемная дочь нашего дорогого подсудимого Сергея Владимировича Кривова!», — кричит кто-то. «Я представитель Левого фронта, я мог бы сидеть на скамье среди них!», — убеждает невысокий седой мужчина в джинсах. Четыре больших спецназовца, образцово экипированных в черные униформы, черные ботинки и черные береты, отсекают людей от дверей: всё, больше мест нет, судья Никишина вошла в зал, процесс над узниками Болотной начинается.

Прямо перед спецназовцами, не уступая им в комплекции, стоит Сергей Митрохин — единственный политик, пришедший поддержать узников Болотной в первый день суда. Остальные, кто так красиво говорили с трибун митингов и так эффектно ходили под знаменами в маршах, не пришли: ну да, лето, Гавайи, Мальдивы, то да се… Но и люди, выходившие на митинги и марши, не пришли на открытие процесса: это турки и бразильцы умеют дружно протестовать, это у итальянцев солидарность в крови, а нам элементарная мысль о солидарности как единственной нашей силе трудна. У здания суда стоит долговязый человек в бейсболке и с плакатиком «Свободу Николаю Кавказскому!». Но он один.

Девушка в зеленой размашистой юбке и желтой блузке отлично оснащена для жизни в нашем безумном городе. На боку у нее огромная сумка-мешок для случайного шопинга, а на сгибе локтя открытый нетбук для мгновенной связи со всем миром. Она не попала в зал суда и поэтому вступает в спор со спецназом. Она неутомимо троллит огромных мужиков статьями законов и допекает их своим правом присутствовать на процессе. Они отругиваются. Наконец девушка говорит им: «Вот нас придет сюда три или четыре тысячи человек, тогда будете устраивать суд на стадионе!» — «Да мы уже три года ждем, когда вас столько придет!», — смеется спецназ со скрытым, но беззлобным упреком.

У входа в суд, на улице, полукругом стоит на штативах дюжина телекамер. Репортеры с цветными микрофонами в руках маются на солнце в ожидании, пока выйдет кто-нибудь из адвокатов. Родственников впускают в зал суда в первую очередь, их половина из присутствующих. Еще треть пресса. На людей, пришедших поддержать заложников Болотной, остается и вовсе ничего. Мечта девушки набрать в многомиллионной Москве четыре тысячи человек, готовых проявить солидарность с братом своим, попавшим в беду, не осуществилась. В маленьком зале умещается человек сто, еще столько же этажом ниже смотрят трансляцию на двух экранах.

Тут, в небольшом зале без окон, в ярком свете, в выжимающей пот духоте, под белыми панелями потолка и оком следящей камеры, собрались убежденные люди, или белые вороны впадающего в спячку общества, или люди с душой и совестью, или политические активисты — называйте как угодно. За мной сидит седой Олег Орлов, экс-председатель «Мемориала». За ним, на следующем ряду, обладатель окладистой, воистину кропоткинской бороды и волос до плеч анархист Малиновский в майке Gucci и со шнурочком на правой кисти. Тут же Сергей Мохнаткин, невысокий, энергичный, заряженный на борьбу так, что даже круглая его бородка кажется пушкой, готовой дать залп. Тут же неизвестный мне человек в белой майке с огромными буквами «Путин — вор!», а еще завсегдатаи уличных акций со значками «Свободу узникам 6 мая!» Некоторых я знаю в лицо. Вот Таня Болотина, которая однажды стояла на улице с плакатом «Виновные сажают невиновных!», а вот Изабель Магкоева из «Комитета 6 мая», вся в черном, и даже глаза у нее черные. И тревожные. Она поднимается на мыски своих черных плоских туфель и с выражением непреходящей боли машет рукой над беретами охраны туда, в клетку прозрачного стекла, где заточены эти люди, взятые у нас всех в заложники.

Странным образом в зале много улыбаются. Родственники заключенных производят впечатление маленькой просветленной общины. Беременная девушка в ярчайшем белоснежном платье, очень коротком и легком, входит в судебный зал с бутылочкой воды в руках: «Если мне будет плохо, я уйду!» Но не уходит до конца, а в перерыве садится на колени мужа и сидит, счастливо приникнув к нему и тихо держа ладонь на животе. Жена Ярослава Белоусова с улыбкой возвращается от судейского стола, получив отказ быть защитником мужа. Она кажется уравновешенной и спокойной — в ней чувствуется сила человека, привычно идущего через несчастье. Мама Белоусова, получающая право быть защитницей сына, воспринимает это с угрюмой решимостью на лице. Но и в ней чувствуется самоуглубление человека, давно и прочно погруженного в отдельную жизнь несчастья.

Родственники улыбаются сидящим в прозрачной клетке, а оттуда улыбаются в ответ. Алексей Полихович, бритый наголо, что-то рисует пальцем по стеклу. Я слежу за его пальцем и понимаю, что он только что нарисовал смайлик с улыбкой. Роскошный, просто-таки киношный боец спецназа с сединой на бритых висках, в черном щегольском берете и с рацией, притороченной к плечу, пожимает плечами: «Ну чисто детский сад! Ну младшая группа детского сада!» — «А вы что делаете? А вы зачем их судите? А вы кого защищаете?», — отвечают ему родственники. Он задумчиво барабанит пальцами по бронежилету у себя на груди и при всей своей брутальной роскоши совсем не производит впечатления держиморды.

На деревянном барьере перед скамьями с родственниками лежит ромашка. Ее принесли в надежде, что удастся вручить заключенным, но туда не подойти сквозь охрану, и весь день эта ромашка умирает у меня на глазах.

Я сижу во втором ряду в окружении родственников подсудимых, а рядом со мной сидит мама Николая Кавказского, Наталья Николаевна. В руке у нее истрепанный блокнотик, она в него пишет. Как только судья объявляет перерыв, она встает и молча смотрит в сторону клетки. Ее сын, Николай, также молча смотрит на нее. Он в майке с портретом Альенде и со словом: Venceremos! Николай смотрит серьезно, а на лице мамы застыла улыбка. Это улыбка горечи и гордости, улыбка, которая появляется по ту сторону страдания. Между ними люди, охранники, подлость суда, несправедливость жизни и двадцать непреодолимых метров. Она стоит рядом со мной и долго смотрит на сына, и я вижу, что она под серой длинной юбкой сняла туфельку с одной ноги, как девочка на уроке.

Клетка тесная. Заключенные сидят в ней в два ряда. Маленький кандидат наук Кривов в больших очках в первом ряду, большой, массивный студент и кузнец Степан Зимин во втором. В зале душно, а как им в клетке, сдавленным, притиснутым друг к другу? Кондиционера там нет. Адвокат Аграновский подходит к скамьям родственников и говорит, что несколько лет назад два нацбола, парень и девушка, упали в обморок в такой клетке. Те, что в заднем ряду, еще могут опираться спинами на стену, те, что в переднем, обречены часами сидеть с напряженными спинами. А если процесс идет месяц? А если шесть? Так и здоровый заболеет. Аграновский говорит, что решетка лучше стекла, хоть и выглядит ужасно… но в ней можно дышать. А как дышать в ящике из пластмассы?