Литературка Литературная Газета - Литературная Газета 6330 ( № 26 2011) Страница 18

Personalia, приведённая в каждом из томов юбилейного альманаха, воссоздаёт и персонифицирует историческую панораму литературно-событийной жизни Союза литераторов в Москве, России и русскоязычном зарубежье за истекшее двадцатилетие. Обо всём этом услышали пришедшие на презентацию альманаха «Словесность-2011» в Георгиевский зал Российского общественно-политического центра.

Дмитрий НЕКРАСОВ

Прокомментировать>>>

Общая оценка: Оценить: 0,0 Проголосовало: 0 чел. 12345

Комментарии:

У каждой эпохи – своя оттепель

Библиосфера

У каждой эпохи – своя оттепель

КНИЖНЫЙ  

  РЯД

Н.В. Корниенко. «Нэповская оттепель»: Становление института советской литературной критики. – М.: ИМЛИ РАН, 2010. – 504 с. – Тираж не указан.

Выражение «оттепель», введённое в своё время Тютчевым в русский литературный словарь, каждая эпоха наполняет своими смыслами. Раскрыть эти смыслы применительно к периоду 1921–1927 годов, названному, с лёгкой руки пролетарского поэта И. Садофьева, «нэповской оттепелью», стремится новая книга известного литературоведа Н.В. Корниенко.

Один из самых сложных и творчески богатых периодов русской литературы XX века рассматривается автором сквозь призму литературно-критического процесса 1920-х годов в его взаимодействии с идеологией. Анализируя происходящее в это время с Россией и русской литературой, Н.В. Корниенко использует крылатую формулу – «смена вех», рождение которой совпало с началом эпохи нэпа. Лозунг эмигрантов-пореволюционников, призвавших интеллигенцию повернуться лицом к большевизму, расширяется ею до многозначного символа. Рисуется грандиозная по своим масштабам попытка модернизации литературы, шедшей рука об руку с процессом модернизации жизни, запущенным и направляемым идеологами новой власти. Эта модернизация предполагала уверенный слом прежнего национального уклада с его патриархальностью, религиозностью, мягкой душевностью, «утверждение интернациональной доминанты на всех уровнях массовой жизни».

Дискуссии о пролетарской литературе, о классике и попутчиках, о новом герое, новом быте, новой любви, об авантюрной прозе и сюжете, о крестьянских писателях и творчестве С. Есенина (перечень можно продолжать и продолжать) рассматриваются в контексте жёсткой сшибки разных духовных и художественных традиций, борьбы антагонистических моделей бытия, мышления и культуры. Прежний тип сознания, неразрывно связанный с идеей родовой памяти, совестливостью, нравственной рефлексией, настойчиво вытеснялся с арены жизни и литературы. Идеология и критика активно формировали свой образ строителя нового мира: отрёкшегося от «тёмного прошлого», бодро идущего вперёд, уверенной рукой творящего современность. «Литературный год «великого перелома» был подготовлен всей культурной политикой эпохи нэпа» – таков конечный вывод автора книги.

И всё же, как ни стремились партийные критики, лефовцы и напостовцы отставить в сторону «вечные вопросы» русской классической литературы, эти вопросы продолжали пеплом Клааса биться в сердцах современников. «Железный самотёк истории» преодолевался в романе 1920–1930-х годов «всей мощью философско-художественной традиции». Впечатляющую иллюстрацию этого даёт вторая часть книги, посвящённая реакции критики и литературы на крестьянский вопрос. Рассматривая есенинскую тему, её отражение в критических дискуссиях 1920-х годов, в романе Л. Леонова «Вор» и платоновском «Чевенгуре», художественную реакцию М. Шолохова на литературную борьбу первого пореволюционного десятилетия, Н.В. Корниенко демонстрирует охраняющую и спасающую силу художественного слова: даже в ту воинственно-атеистическую эпоху не утрачивало оно своей глубинной связи со Словом, Которым «всё начало быть».

В книге «Нэповская оттепель» подняты большие историко-культурные пласты, в орбите творческого внимания автора – книжная и периодическая печать 1920-х годов, архивные документы. В приложении с подробным комментарием представлены статьи и заметки писателей, участвовавших в знаменитой дискуссии о критике 1926 года. Научные выводы диктует именно материал, а не априорные «мнения» (при погружении в реальный литературный процесс они зачастую оказываются лишь горделивыми заблуждениями). Исследовательский почерк Н.В. Корниенко, мастерски сочетающей «метод аналитической хроники и историко-литературного комментария», чёток и твёрд. Перед нами литературоведческая школа ИМЛИ, подлинная «школа академической точности».

Анастасия ГАЧЕВА

Прокомментировать>>>

Общая оценка: Оценить: 0,0 Проголосовало: 0 чел. 12345

Комментарии:

Николай Боровской: Пропеть своё

Штрих-код

Николай Боровской: Пропеть своё

В МАСТЕРСКОЙ

«ЛГ» начинает серию публикаций о современных российских художниках. Не о тех, кто обласкан западными меценатами, кто из раза в раз оказывается в сфере пристального внимания многомудрых жюри модных арт-премий, чьи имена без запинки назовут репортёры светской хроники, даже если их разбудить среди ночи. Мы хотим рассказать о тех, кто не эпатирует публику и не гонится за дутыми лаврами. О тех, кто занимается любимым делом не для паблисити, а потому, что не может иначе.

Из окон его мастерской открывается, возможно, одна из самых ностальгических панорам Москвы: крытые цинком крыши, стены с обваливающейся штукатуркой, растрескавшиеся оконные рамы, бережно хранящие неспешно текущую за ними повседневность. Этот пейзаж Николай Боровской рисовал зимой и осенью, в дождь и при утренней дымке, на закате и глубокой ночью. Стремление вслушаться в дыхание жизни, уловить гармонию, скрытую в простых вещах, – вот что отличает творческий почерк мастера.

Когда ребёнок впервые берёт в руки карандаш или кисточку, он не задумывается над тем, станет ли он в будущем художником. Им движет лишь желание оставить свой след на белом листе бумаги. Среди всех способов, изобретённых человеком для определения своего места в мире, рисунок, пожалуй, один из самых древних. Для человека, живущего в XXI веке, несмотря на изобилие альтернативных способов самовыражения, он, судя по современному состоянию изобразительного искусства, так же важен, как и для его далёкого предка из эпохи палеолита.

В послевоенном детстве художника простора для мечтаний о живописи было немного. Когда пришла пора задуматься о том, чем заниматься в жизни, решение посвятить себя живописи пришло само собою.

Выделять особо кого-либо из своих институтских наставников в Крымском художественном училище им. Самокиша или в институте им. Сурикова Николай Иванович не хочет. По его убеждению, каждый из педагогов вкладывал в студентов частицу и таланта своего, и сердца: как тут измеришь, чьё влияние больше, чьё меньше. Иногда мимоходом сделанное замечание педагога могло дать новый импульс к творчеству, прервать мучительную паузу «простоя». В своеобразном «равноправии» педагогов отражён принцип, которому художник следует всю жизнь: ученик не всегда может превзойти учителя, но в любом случае он не должен его копировать. Этому он сегодня учит и своих студентов в стенах института, давшего ему самому путёвку в жизнь.

А как же великие предшественники? Из длинного списка, начало которого теряется за пределами эпохи Возрождения, каждый художник выбирает себе имена, по которым потом ориентируется, как мореход по звёздам. Для Николая Боровского это Учелло, Александр Иванов, Александр Рябушкин, Николай Ге, Александр Дейнека. Выбирай в качестве наставников недосягаемых, тогда у тебя до последней секунды жизни будет куда и к чему стремиться – таков девиз Боровского. И всё-таки авторитет предшественников для него, если можно так выразиться, не безусловен. «Просеивая» их творческое наследие через собственное видение мира, через личный жизненный опыт, он отбирает лишь то, что дороже всего его душе. Не раствориться в мастере, сколь ни был он велик, сохранить собственную индивидуальность – вот что, по его мнению, для художника самое трудное.

Впервые Николай Боровской заявил о себе в 1980-м. Страна готовилась встречать Олимпиаду, иностранным гостям нужно было во что бы то ни стало доказать, что Москва – современный европейский город. Унылая советская архитектура такому впечатлению отнюдь не способствовала. Это сегодня бывшие олимпийские объекты воспринимаются как нечто само собой разумеющееся, а 30 лет назад за новации в технологических решениях и дизайне приходилось вести битвы и с градостроительным начальством, и с партийным руководством. Кафе в самом центре столицы, на улице Фучика, в двух шагах от знаменитого Дома кино, было одной из таких «олимпийских строек». Авторский коллектив молодых художников разрабатывал дизайн интерьеров, а потом воплощал его в жизнь: мозаики, которые украсили сие «общепитовское» заведение, можно было бы с равным вероятием представить и в Париже, и в Милане, и в Лондоне. Это было не просто актуальное художественное высказывание, но попытка интегрировать в контекст советской эпохи некоторые тенденции, присущие западному искусству. Эксперимент, достаточно смелый, удался. Министерство культуры CCCР и Академия художеств СССР наградили молодых художников дипломом I степени «За лучшее монументальное произведение, посвящённое Олимпиаде-80». Но главное признание пришло от посетителей: на многие годы это кафе стало достопримечательностью, куда стремились попасть не столько ради кулинарных изысков, cколько для того, чтобы оказаться «за границей», не покидая пределов советской отчизны.