Журнал Русская жизнь - Добродетели (ноябрь 2008) Страница 18

Напрячься. «У такого легче украсть, чем попросить», - иной раз говорит Катя про того или другого своего знакомого, но я знаю - ей вообще легче украсть, чем попросить. Катя ничего не крадет (разве что вынесет ведерко-другое майонеза), но она никогда и ничего не просит. В этом главное отличие интеллигентских и мещанских жизненных укладов. Елена Веселая считает, что это интеллигенты усвоили лагерную мудрость: «Не верь. Не бойся. Не проси», только приноровились просить. Так вот, кто б там эту мудрость ни усвоил (я-то считаю, что скорее мещанские сословия приняли эти слова всей душой), но просить простые люди никогда не умели и никогда не научатся.

Но главное знание, которое я получила от Кати - это ее уверенность, что в каждой семье должен быть «смотрящий». «Смотрящий» - это Катя взяла опять же из лагерного фольклора («смотрящий» зоны, «смотрящий» отряда), но я слышала, что таких людей называют еще «держателями».

Чаще всего это женщины, которые удерживают семью, удерживают пьющих своих мужей, «держат» детей.

Уходит такой человек, и семья рассыпается; те домочадцы, что послабее - пропадают, «опрокидываются».

«Катя, - спрашиваю я, - а как это - держать? Что нужно делать, чтобы держать?»

«Не могу сказать, как, - говорит Катя. - Надо НАПРЯЧЬСЯ».

Людмила Сырникова

Keep smiling

Офисные добродетели

Главная добродетель среднего класса - добродетель совсем не хитрая. Заключается она лишь в том, чтобы быть средним классом. Быть тем, чего, по общему мнению, нет. Или почти нет, но оно вот-вот должно появиться, только все никак не появится. Быть основой экономики цивилизованного государства. Быть как на Западе. Быть как у людей. Быть самой широкой целевой аудиторией. Быть основной группой налогоплательщиков, которые за свои же собственные деньги имеют право. Быть главной политической опорой действующей власти, которая эту власть сама выбрала и сама же не переизберет, если что. Быть теми, с кем считаются. Быть наиболее страдающим от финансового кризиса сегментом. Быть наиболее тонкой (в России) прослойкой. Быть надеждой и опорой, но все же в большей степени надеждой.

За пятнадцать капиталистических лет Россия пришла к тому, что роль страдающего народа в интеллигентском сознании перешла к среднему классу. Глашатаи среднего класса поклонялись интеллигентским кумирам - Чубайс с Гайдаром ездили в гости к Окуджаве, трезвоня об этом на всю страну и показывая себя по телевизору. Интеллигенция, в гроб сходя, благословила, и с тех пор средний класс есть самое ущемленное, самое уязвимое, самое страдающее, самое бесперспективное (наподобие апельсинов в северных широтах), самое несчастное и девиантное, что только может быть в России. Первое время средний класс отождествлялся с демократией. Давайте восклицать, друг другом восхищаться, высокопарных слов не надо опасаться. Газета «КоммерсантЪ» разговаривала с читателем латинскими крылатыми фразами. Этот дискурс обладал весьма продолжительным временным континуумом, иллюзия сделалась уже очевидной, но с ней не хотели расставаться. Так до сих пор никто и не воскликнул (даже в газете «КоммерсантЪ»): Mala tempora currum!

А ведь давно пора. Потому что о главной своей добродетели - быть средним классом - средний класс давно забыл, если вообще когда-либо знал.

А что осталось? В общем-то, ничего особенного, ничего выдающегося не осталось. Все как у людей.

Важной добродетелью среднего класса является соблюдение правил приличия. Главным правилом приличия считается хорошее настроение. Улыбка - звериный оскал капитализма - в любое время и в любом месте. Сотрудники корпорации, улыбаясь, едут в тесном лифте в 9 утра и желают друг другу приятного дня. Включая компьютер и занимая свое рабочее место, они улыбаются и на вопрос: «Как дела?» отвечают: «Прекрасно». Расходясь по домам, они улыбаются из последних, казалось бы, сил и желают друг другу «приятного вечера». Нет ничего, что звучало бы в офисе или в телефоне с большей частотой, чем пожелания хорошего дня и приятного вечера. Эти кальки с английского, вполне органично звучащие по-русски, кажутся тем не менее совершеннейшими варваризмами, потому что лицемерие претит русскому человеку. Он не умеет улыбаться, встретившись с незнакомцем глазами, он не умеет желать хорошего дня, а на вопрос «как дела?» он начинает и в самом деле рассказывать, как у него дела. Светскость из салонов и романов перекочевала в офисы, а вовсе не в квартиры. Обитатели квартир - вместо того чтобы составить смычку с обитателями офисов - составили смычку с обитателями очередей. «Че вылупился?!» - кричат им в очереди. «Быдло!» - отвечают они. И те, и другие уверены, что день удался. В самом деле, к чему им пожелания хорошего дня.

Вот то- то и оно, знала бы дающая классовому слободскому врагу свой последний и решительный бой в очереди интеллигенция, во что превратился средний класс, порождение вчерашних любителей Окуджавы.

Он утратил духовность. Не в том смысле, что предпочитает Окуджаве песню «Я не такой, как все, я работаю в офисе». И не в том, что не выходит на демонстрации, призывающие очистить Москву от Церетели. Все это, в конце концов, дело вкуса, - справедливо считает интеллигенция. Но духовность как участливость, духовность как отзывчивость, духовность как душевность - эти свойства русского народа, а значит, и русского среднего класса, безвозвратно утрачены. На смену им пришло невмешательство в частную жизнь, полагаемая этим самым средним классом колоссальной, фундаментального свойства добродетелью.

Ни один представитель среднего класса не станет обсуждать прыщавую секретаршу, сохнущую по экспедитору. Или отечного генерального директора, загремевшего в больницу с неприятным заболеванием. Или зарплату коллег. Конечно, конспирологи уверены в том, что и стенокардия директора, и вагинальная секреция секретарши, и спермотоксикоз семнадцатилетнего экспедитора, и уж тем более «размер компенсации» сидящего за соседним столом менеджера среднего звена - все это живо интересует каждого представителя среднего класса, интересует до такой степени, что дома, в мрачной и таинственной темноте, менеджеры устраивают спиритические сеансы, выведывая у духов Рокфеллера и Моргана размеры компенсаций и прочую частную информацию, мастерят из воска фигурки начальства, в которые затем яростно втыкают булавки, а также смешивают золу с мочой, привораживая неприступных экспедиторов. Но пусть вся эта слободская конспирология будет уделом слободских конспирологов, начитавшихся газеты «Жизнь». Реальная жизнь далека от этих примитивных моделей. У интеллигенции другое развлечение - пытаясь выстроить конструкцию тайного частного бытия менеджера, интеллигенция подходит к этому ответственному делу со всем - немалым - накопленным европейской культурой опытом экзистенции. В Германии клерк-людоед отрезал своему любовнику, тоже клерку, половой член и съел его. Отрезание и поедание было произведено с полного согласия жертвы, зафиксированного документально. Телеведущий спрашивает людоеда в зале суда: «Вы не голодны?» Людоед смеется. А вы читали, читали Эльфриду Елинек? Это то же самое, что Франсуаза Саган, только гораздо, гораздо честнее. Менеджеры в галстуках ползают на коленях перед строгими госпожами на конспиративных квартирах, едят дерьмо, стонут и канючат: «Бей меня по мудям!», а после, наутро, приняв душ и смыв с себя дерьмо, направляются в офис: «Хорошего дня!» Едучи в лифте, они думают только о дерьме, только о расчлененке, только о хлещущей крови и вытянутых жилах.

Но на лицах их сияют фальшивые улыбки, сквозь сахарные, тщательно отбеленные зубы доносятся фальшивые слова. Бедные, бедные заблудшие овечки, - думает начитавшаяся Сорокина интеллигенция. Интеллигенция никак не соблюдает правила невмешательства в частную жизнь - она сделала вмешательство культурным кодом, трендом, направлением, она размахивает Мишелем Уэльбеком и сладостно, страстно и неостановимо копается в грязном белье горячо любимого ею, неизменно защищаемого ею среднего класса. И разница состоит в том, что если средний класс и думает о крови и дерьме, то о своем дерьме, а интеллигенция - всегда о чужом, она извечно лезет не в свое дело, интеллигент - это кошмарная помесь вуайериста со сплетником, для которого, как и для бабки на лавочке у подъезда, нет границ и дверей, но сфера его интересов куда шире бабкиной.

Всех этих неприятных особенностей представитель среднего класса, скромный менеджер, лишен, вместо них у него - сплошные добродетели. Главная из которых, конечно, состоит в кротости - в том, что он позволяет относиться к себе как к ребенку - бессловесному, несознательному и чахоточному. Он есть, и вместе с тем его нет…

Эдуард Дорожкин

Семь заповедей

Великосветские добродетели