Збигнев Херберт - Варвар в саду Страница 19

Собор стоит на самой высокой площади и подобен вознесенному вверх бело-черному гербу города, а также напеву, который взлетает и опадает каскадом изваяний, лазурных арок и золотых звезд. С левой стороны дивной красоты башня — опертое на воздух копье ангела.

Не стоит поддаваться террору путеводителей, лучше взглянуть на это одно из самых прекрасных в мире сооружений чуть-чуть критично. Разумеется, после ошеломления и первых восторгов. В этом удовольствии никогда не стоит себе отказывать, тем паче что создатели фасада, а среди них Джованни Пизано, сделали все, чтобы удерживать нас в состоянии эстетической лихорадки.

Многие историки искусства утверждают, что сиенский собор — самое лучшее готическое сооружение Италии. Но французы не без язвительности и с плохо скрываемым возмущением заявляют, что их стилем — готикой — на Апеннинском полуострове на самом деле называют романский стиль, в котором использован крестово-нервюрный свод{98}. Три портала венчают полные арки, а тимпаны{99} без всяких скульптур по сути дела романские. Борьба между кругом и треугольником не завершена, и огромная розетта{100}, «о, омега, очей его луч фиолетовый», в чаще декоративных элементов звучит как могучий голос гонга на фоне свирелей, флейт и колокольцев. Монахи-цистерцианцы{101}, апостолы суровой разновидности готики, из соседнего Сан Гальгано (известно, что один из них руководил строительством собора в 1257 году, то есть через одиннадцать лет после начала работ), повлияли скорей на план, чем на внешний облик. Прав Пьер дю Коломбье{102}, когда предлагает приложить руку к глазам и разделить Il Duomo на две половины по карнизу, бегущему над тимпанами. Действительно, обе части, верхняя и нижняя, не очень гармонируют друг с другом. Как будто на спокойную романскую основу наложили усложненную и запутанную часть, насильно соединив архитектуру с дарохранительницей.

В защиту сиенского Il Duomo можно привести множество аргументов. Самым существенным является тот факт, что фасад создавался в течение столетий, а обновители XIX века усиленно потрудились над умалением шедевра.

Но это ни в коей мере не снижает чувства безмерного удивления человека, выработавшего вкус к готике в общении с соборами Иль-де-Франса. Но, к счастью, преемственность в искусстве происходит не по методу фотоотпечатков.

Я прикрываю глаза, чтобы вспомнить Шартрский собор. Вспоминаю лёт серых глыб песчаника. Открываю глаза и вижу сиенский Il Duomo, тучу голубей, переливающихся на солнце разными цветами, изменчивый, кружащий и немного грузный полет.

Интерьер поражает ничуть не меньше. Это не накрытая сводом базилика, как собор в Орвието, который младше на полвека, однако план у него цистерцианский. Пресбитерий{103} обрезан по прямой, стены нефа без трифориев{104}. В итальянской готике трудней всего свыкнуться с куполом. Кстати, сиенский не слишком удачен, особенно если смотреть на него снаружи, — трудно понять его функцию. Однако внутри все представляется иначе. В трансепте{105} купол опирается на шесть колонн. Взгляд из бокового нефа открывает поразительную игру взаимопроникающих планов и перспектив — словно дальнее эхо Равенны.

Эстетические пуристы просто выходят из себя от возмущения, глянув на план сиенского собора. Как можно — говорят они — сочетать план базилики с центральным планом? Это грубая ошибка — шипят преподаватели архитектуры.

Внутренний облик храма — и не только по причине бело-черных каменных поясов — чрезвычайно экспрессивен. Это почувствовали романтики. Вагнер, когда писал «Парсифаля», просил художника Янковского прислать ему эскизы сиенского собора. В воображении композитора этот храм был ближе всего к идеальной святыне Грааля{106}.

В чем сущность готики? Это конструктивный, то есть эстетический, принцип или стиль? Как понять преобладание горизонтальных линий и аркад с круговыми арками? И вдобавок глаза приковывает к земле пол собора, результат небывалых, занявших почти два века трудов множества художников, триста квадратных метров, на которых можно проследить развитие искусства от линеаризма Доменико ди Никколо{107} вплоть до Доменико Беккафуми{108}, относившегося к камню как живописец.

Переходя направо, минуем бело-черные березы колонн и попадаем в Библиотеку Пикколомини. Это одна из сиенских сокровищниц искусства, что могут заметить даже эстетически невпечатлительные люди, так как у входа два цербера взимают дополнительную плату за вход. В Библиотеке находятся бесценные иллюминированные рукописи, а так же десять фресок, изображающих жизнь Энея Пикколомини, будущего папы Пия II. Раньше здесь находились «Три Грации», но кто-то из духовных лиц, возмущенный их прекрасной наготой, отослал скульптуру в музей.

Эней Пикколомини — одна из самых симпатичных фигур итальянского Ренессанса. Гуманист, поэт, дипломат, автор фривольных комедий и трактатов на латыни. Писал он, как это было в моде, обо всем: о природе коня и о Гомере. Портреты передают привлекательные черты этого потомка сиенских аристократов, который любил природу, Вергилия и женщин. Он написал также нечто вроде анти-Кастильоне — «О ничтожной жизни придворных». «…Обеды всегда подаются не вовремя, и после них всегда хвораешь… вино кислое… Князья из бережливости велят придворным хлебать пиво… Кубок, который прислуга моет раз в год, ходит по кругу между сотрапезниками, из коих один омерзительней другого… двор презирает философов и мудрецов…» В оправдание такой мизантропии необходимо добавить, что Эней тогда пребывал не в Урбино, а при северном дворе, в Германии.

После чрезвычайно бурной и далеко не образцовой юности Эней довольно поздно, а точней, на сорок первом году был рукоположен в сан. Он демонстративно осудил свои былые проказы вместе с вольнодумным романом «История двух любовников», который даже самые благочестивые биографы склонны ему простить за безмерно интересные детали быта и нравов. В любом случае Эней, после того как надел пурпур, отзывался об этом своем произведении с отвращением, называя не иначе как «Due Dementi»[34].

Был он человек современный и от своего римского тезки унаследовал жажду славы. Хотел исправить ошибку судьбы, велевшей ему родиться в жалком городишке Корсиньяно. Он изменил его название на Пиенца и в течение четырех лет благодаря знаменитому архитектору Росселино{109} и кардиналам, которые соперничали друг с другом ради милостей понтифика, построил в этом захолустье поразительный собор, ренессансные дворцы, дома. Нашелся и поэт, воспевший в античных строфах эту фантазию папы. После смерти Пия II жизнь из Пиенцы ушла. Остался дорогостоящий лапидарий. Пустой город с моралью.

Чтобы увековечить память этого необыкновенного человека, папы Пия II, его племянник, кардинал Франческо Пикколомини, заказал умбрийскому живописцу десять фресок, рассказывающих о жизни своего прославленного дяди. Автором фресок является Пинтуриккьо.

Великолепный рассказчик, «never pedantic and never profound»[35], расписывал стены Библиотеки, будучи уже зрелым мастером, в возрасте пятидесяти лет. В ту пору он пользовался необыкновенным успехом, доказательством чему служит тот факт, что он долгие годы был вместе с Перуджино папским живописцем. Мнение одного из меценатов того времени: «Перуджино является самым замечательным живописцем в Италии, и никто из художников, за исключением его ученика Пинтуриккьо, не заслуживает похвального упоминания». Современные историки искусства отнеслись к нему куда суровей и, вероятно, совершенно справедливо причисляют его к тем исполненным знания, профессионального умения и шарма мастерам Кватроченто, которым судьба подарила гениальных учеников. Вероккьо{110} затмили картины Леонардо, Гирландайо{111} оказался в тени Микеланджело, Рафаэль кажется совершенным воплощением принципов Перуджино и Пинтуриккьо.

О фресках (находящихся, кстати сказать, в превосходном состоянии, возможно, потому, что ими не занимались реставраторы) можно высказать множество критических замечаний, но это ничуть не помешает попасть под их обаяние. Даже Беренсон, который низвергает Пинтуриккьо в ад рассказчиков и декораторов в отличной, правда, компании с Дуччо, Пьеро делла Франческа и Рафаэлем, не способен противиться его полному очарования рассказу о знаменитом гуманисте Энее Сильвио Пикколомини.

«Эти фрески, неудачные почти во всех отношениях, по крайней мере являются шедеврами декорации архитектуры. Как изменил Пинтуриккио скромный зал Библиотеки! Под сводом, ненавязчиво украшенным небольшими медальонами, ряд мощных аркад широко открывают взгляду романтический горизонт. Впечатление, будто находишься в крытом портике, окруженный всем великолепием блаженства и искусства, но в то же время в свободном пространстве; это, однако, не безграничный простор, но огромность, упорядоченная и ритмизованная благодаря аркам, которые замыкают его… Без сомнения, в чарующем этом пейзаже происходят достаточно красочные, хоть и не слишком впечатляющие процессии и церемонии. Однако шумное это зрелище воспринимаешь как военный оркестр весенним утром, когда в жилах бурлит кровь».