Эдуард Лимонов - Свежая пресса (сборник) Страница 19

Гнев народа способен был смести режим.

Когда на площади Маяковского нам (я был в числе протестующих) преградили путь мощные заграждения – три ряда КамАЗов были поставлены поперек улицы, протестующие, потоптавшись немного, взобрались на грузовики и посыпались на головы милиции. Самоорганизовавшись, сцепившись под руки, цепями, мы ринулись на милицию и впервые брошенный против нас «демократический» ОМОН.

Я неплохо описал этот день в книге «Убийство часового», в главе «Битва на Тверской». При случае прочтите.

Здесь вкратце.

Несколько тысяч человек, пробив ВОСЕМЬ раз (!) оборону милиции и ОМОНа, прорвались на Пушкинскую площадь и могли победоносно идти дальше по Тверской к Кремлю. Противник был деморализован уже.

В этот момент нас, разгоряченных и воинственных, остановили свои. Самозваное командование митингом прислало нам генералов и полковников и майоров в шинелях, и от нас потребовали, чтобы мы вернулись. Поскольку, дескать, мы оторвались от основных сил.

Я уже в этот момент понял, что это либо предательство, либо дебильная роковая ошибка. Вместо того чтобы подтянуть отставшие массы протестующих к нам, передовым частям, нас заставили отойти.

В дальнейшем наши командиры провели митинг, взобравшись на леса ремонтировавшегося дома на Тверской, и (о, верх идиотизма!) уговорили народ разойтись до 16 часов, чтобы собраться в шестнадцать.

В тот день мы потерпели поражение, а могли победить, с такой-то массой ожесточенного, полуголодного народа – и не победить.

Виновники поражения – командиры.

17 марта 1992 года был еще раз шанс, и какой. В Москву съехались депутаты только что распущенного Верховного совета СССР, около 25 % депутатов. Предполагалось на съезде заявить о создании параллельного правительства и назвать главой государства генерала Альберта Макашова. Съезд состоялся в подмосковном Воронове. В последний момент у депутатов не хватило духу бросить открытый вызов власти, и потому трусливо создали Постоянный президиум Верховного совета СССР, во главе которого поставили Сажи Умалатову. Позор конечно же.

Но в этот же день патриоты струсили еще раз.

На митинг на Манежной площади собрались до 500 тысяч человек. Митинг вел Виктор Анпилов. Грузовик, с которого мы все выступали, стоял у гостиницы «Москва». Взобравшись на грузовик, я взглянул на площадь и был поражен мощью собравшихся. Народ волновался и ждал команды.

Достаточно было сказать людям: «Слева башни Кремля! Россия должна быть освобождена!» И никто не смог бы остановить 500 тысяч протестующих. Мирно подошли бы к Кремлю и мирно вошли бы в Кремль.

Шанс опять был упущен. Командирами.

1 мая 1993 года патриоты схлестнулись с полицией на площади Гагарина. Людей было около 100 тысяч, однако забрались слишком далеко от центра города.

9 мая 1993 года опять был шанс. Манежная уже была разрыта и окружена заборами. Но шанс был, и я помню, как сновали в толпе шустрые чиновники и члены Моссовета, убеждая людей разойтись.

Разошлись.

Я понимал, что происходит и что нужно делать, но у меня был небольшой авторитет, и за мною бы не пошли.

Виноваты командиры.

А вот 3 октября 1993 года возмущенный осадой Белого дома народ сам собрался у метро «Октябрьская», и сам, без командиров, пошел, сметая на пути милицию и ОМОН по Садовому кольцу, и полиция драпала от греха подальше, только шапки, и каски, и фуражки, и дубинки повсюду валялись.

Но власть уже успела подготовиться за период с 23 февраля 1992 по 3 октября 1993 года. В ночь с 3 на 4 октября против безоружного народа были выпущены БТР и танки. Протест подавили в крови.

173 трупа были итогом двухгодичного бунта патриотов против либеральной диктатуры. И настала политическая ночь.

Бунт московской интеллигенции в 2011 году был подготовлен деятельностью оппозиции в последнее десятилетие. Деятельность нацболов, с 2000 года ставших в радикальную оппозицию к Путину, массовые судилища над нацболами, затем «Марши несогласных», организованные коалицией Каспаров/Касьянов/Лимонов, уроки мужества, преподанные «Стратегией-31», – все это еще как повлияло на возникновение массового недовольства. «Креативный класс» лишь не желает это признать.

А случай проявиться массовому недовольству представился тотчас после выборов 4 декабря.

И опять мерзавцы лжекомандиры, трусливые, боящиеся брать на себя ответственность. 10 декабря, в момент пика протестного гнева, сманили, увели граждан за Москву-реку, на остров. Разорвав, без объявления нам войны, свой союз с радикальными нацболами.

Спасли власть.

Был еще шанс, но уже меньший, 5 марта 2012-го, после президентских выборов.

И опять господа «командиры» не собрали людей у Центр избиркома, куда следовало бы прийти, ведь Центризбирком был виновен в фальсификации выборов, но отвели их в сторону на Пушкинскую площадь.

Новейшая российская история, как видите, дает четкий ответ и на вопрос «Что делать?», и на вопрос «Кто виноват?».

Виноваты всякий раз трусливые и неталантливые командиры.

А что делать, также ясно: не уходить от опасности, но идти прямо на нее. И именно в тот день, когда есть единственный шанс.

22 мая 2013

Задолго до Китая

Задолго до китайцев я был контрафактором. Ну, разумеется, не в таких грандиозных масштабах.

В 1964-м, летом, мне, неистово желающему быть современным молодому человеку, удалось стать обладателем расклешенных джинсов. Мне изготовил их из военного плотного хаки разбитной молодой парень, волосы торчали на нем как на еже.

Осенью того же года я познакомился с женщиной, старше меня на семь лет, с которой я, что называется, загулял. Тогда песня была такая: «Я кучу напропалую с самой ветреной из женщин, я давно хотел такую, и не больше, и не меньше…» Так вот, все было точно по песне. Я поселился у этой дамы и, благодаря ей, попал в среду харьковской интеллигенции.

Джинсы мои, расклешенные и модные, бросались в глаза.

Как-то в присутствии Анны (так звали мою женщину) очкастый и длинноволосый парень по фамилии Кулигин спросил меня:

– Эд, где ты достал такие классные джинсы?

– Он сам их сшил, – ответила за меня Анна, поскольку я как-то соврал ей, что ношу изделие моих рук.

Зачем? Юноши обычно врут с целью казаться взрослее и солиднее. Возможно, и я соврал именно поэтому.

Кулигин вдруг достал из кармана красноватую десятку с Лениным и вложил мне в руку:

– На! Пошей и мне! Я с тобой одного размера. Такие же, как твои, хорошо?

Я взял десятку. Я подумал, что поеду к парню с ежом на голове и он сошьет мне вторую пару.

На следующее же утро я отправился в трамвае № 24 в район под названием Тюрина Дача, где жил парень с ежом на голове.

На мой настойчивый звонок вышла в конце концов его мать и сказала, что сына забрали в армию неделю назад. И добавила: «Слава богу!»

Видимо, ежастый был нелегкий сын.

Следующие четыре дня я промучился над пошивом первых в моей жизни джинсов. Для этого я приехал к родителям, и там, под критическим оком матери, но и с ее помощью, неустанно обмеривая свои собственные джинсы, я таки соорудил обещанное.

Больше всего возни было с карманами.

Мать моя, всегда скептическая, была поражена. Кулигин остался доволен.

Так я спас свою репутацию. После того как я ее спас, у меня неожиданно появились в изобилии клиенты.

Кулигин был популярен в городе, жил кочевником, неустанно передвигаясь между кафе «Автомат» и котельной, где он работал, читая книжки. Его ежедневно видели сотни его знакомых. Ходячая реклама.

Таким образом, моя портновская слава росла куда быстрее моей репутации поэта.

Ну, понятно, джинсовой ткани в Харькове взяться было неоткуда. Однако отрезы хлопчатобумажного плотного хаки лежали в изобилии в «Военторге» и попадались в магазинах «Ткани».

Заказчики, особо не церемонясь, нравы были простые, останавливали меня порой на улице, совали мне в руки отрез, и деваться уже мне было некуда. Приходилось их обмеривать и шить. Я стал ходить с сантиметром в кармане.

Приносили и обивочную ткань. Помню, сшил как-то джинсы из толстенной парусины, сломав несколько иголок. Шил я в изобилии джинсы из вельвета. Вельветовые предпочитали интеллигенты и носили их со свитерами и трубками. Белую ткань приносили женщины.

Был ли у меня талант портного?

Я думаю, был, однако я не пытался его развивать. Я лишь пытался устроить свою жизнь так, чтобы иметь как можно больше времени для творчества. Я тогда тоннами писал стихи.

Уже в феврале 1965-го я уволился из книжного магазина на Сумской улице, где работал книгоношей, и всецело перешел на пошив джинсов и брюк харьковской интеллигенции.

Перебираясь в Москву, я увез с собой ручную швейную машинку подольского завода, простую и прочную, содранную конструкторами с немецкой зингеровской. Эта труженица зарабатывала мне и на крышу над головой, я снимал комнаты, и на питание мне и моей подруге, все той же даме старше меня. И даже на алкогольные празднества с товарищами поэтами и художниками хватало.