Роман Сенчин - Не стать насекомым Страница 19

Казалось бы, зачем Валерии Пустовой ломать над этим голову, кто вообще дал ей право под рубрикой «Литературная критика» заниматься политологией? Но прекрасно, что «Новый мир», «Континент», «Октябрь» дают ей такое право, а не заставляют просто оценивать качество текстов.

Вот и Елена Погорелая, долго и сложно рассуждая на страницах «Вопросов литературы» (2007, № 4) «о статусе и жанрах» критики, приходит к вполне определённой мысли: «В творчестве современных молодых критиков, тех, кто не увязает в метафорическом строе и семантике анализируемого текста, всё чаще наблюдается отход от привычной трактовки критического жанра или, если говорить точнее, уход: уход в сферы, принадлежность которых к литературе можно установить лишь по смежности». Может быть, тревожная тенденция, но всё-таки это лучше, полезнее, чем «увязать в метафорическом строе».

Взгляд новых критиков действительно предельно широк. Они рассматривают литературное произведение не только через линзы эстетики, филологии, но привлекают инструментарий философии, социологии, политологии, геополитики и даже теологии. Поколение, входившее в общественную жизнь в самом начале 2000-х, было преисполнено желания действовать. Недаром его и называли «поколением действия», «спецназовцами духа»… «Мы присутствуем при первом выступлении нового поколения писателей, идеологов, философов, властителей умов, — писала в 2004 году Василина Орлова. — И это событие значимо не только для текущего литературного процесса, но и для политиков, экономистов, социологов». К сожалению, в политике, науке, искусстве мы пока молодёжного прорыва не ощутили — молодёжь держат в подмастерьях, используют в роле массовки. Но в литературе — в литературе как общественном явлении, а не кружке чудаков, — по-моему, этот прорыв состоялся.

Мне, например, хочется верить, что скоро люди литературы станут никому не интересны, что проза, драматургия, поэзия и, конечно, критика, снова (как при Добролюбове, Чернышевском, да во все периоды осмысленной общественной жизни в России) будут по-настоящему значимы. Что выражение «властители умов» вернётся из прошлого — прошлого, в котором были великие духовные достижения.

Советская идеология создала из Белинского, Добролюбова, Писарева каких-то всесильных и беспощадных революционеров, этаких чекистов в литературе. До сих пор этот миф сохраняется и мешает нам прочесть их статьи трезво, понять смысл, принять их огромный талант, зарядиться их энергией. Мы их просто боимся и валим на них все беды в истории русской литературы.

У идеологов нового реализма (Пустовая, Шаргунов, Рудалёв, Орлова) есть противники (Беляков, Маркова, Рубанова, Чередниченко), которые считают это направление искусственным, амбиции его адептов завышенными, само словосочетание — «новый реализм» — абсурдным, попытки взять на вооружение опыт «реальной критики» XIX века вредной.

«Своей «натуральной школы» молодые критики пока не открыли, — пишет Сергей Беляков в статье «Новые Белинские и Гоголи на час». — Не стали они и властителями дум, как некогда их сверстники — Николай Добролюбов и Дмитрий Писарев. Другое время, другое место литературы в жизни общества. Но стоит ли об этом сожалеть? Роль «реальной критики» в истории русской литературы, мягко говоря, неоднозначна. Её жертвами стали не только Фет и Лесков, но и сама российская словесность, превращённая в орудие политической борьбы, наподобие бомбы Степана Халтурина».

Но почему-то будучи жертвой «реальной критики», «российская словесность» достигла своего наивысшего взлёта…

Сегодня к «реальной критике» возвращаются всё чаще. Например, Ирина Роднянская начинает рецензию на новаторский, спорный роман Евгения Гришковца «Рубашка» такими словами: «Да здравствует старушка «реальная критика»! Которая интересуется не намерениями писателя, не предшествующим его путём и исходными замыслами, а тем, что «сказалось», — как своего рода документом «среды», «жизни», «эпохи»…» («Новый мир», 2005, № 1). Наверное, для разговора о новой литературе «реальная критика» всё-таки наиболее подходящий жанр.

Кстати сказать, Ирина Роднянская часто вспоминает очень точное определение критики, данное некогда Белинским: «самосознание литературы». И недаром вспоминает — когда самосознание литературы детское, критика занимается игрой в книжки: эта хорошая, эта — плохая. Когда наступает взросление, игры сменяются делом, появляются мысли о будущем, строительство этого будущего.

Сейчас очень интересное и плодотворное для критики время — в ней на равных работают люди нескольких поколений: от шестидесятников Льва Аннинского и Ирины Роднянской до совсем молодых (под этим словом понимается скорее физический возраст, но никак не статус) Алисы Ганиевой и Елены Погорелой. И именно молодые писатели и молодые критики, считаю, вселили в нашу литературу новые силы. Серьёзней стала проза, поэзия, серьёзней и влиятельней становится и критика. Я рад, что сегодня уже не актуально утверждение главного редактора журнала «Знамя» Сергея Чупринина: «…критика позиционируется ныне исключительно как род журналистики, занятый не столько исследованием и стимулированием литературного процесса, сколько обслуживанием и, соответственно, стимулированием книжного рынка». Слова эти были опубликованы вроде бы совсем недавно, меньше пяти лет назад, но за это время ситуация стала совершенно иной. Воспряли духом и, казалось, ушедшие навсегда в литературоведение и филологию ветераны, и те, кто искренне или провоцирующе хоронили литературную критику. За эти пять лет появилось несколько молодых критиков со своими принципами, своим видением задач литературы, со своими требованиями к писателям, своими идеалами. И сегодня они уже неотъемлемые фигуры литпроцесса. Может быть, движение нашей литературы происходит так, как происходит, во многом благодаря именно им…

Июль 2008 г.

Оппозиция — двигатель развития

Впечатление, что сегодня политическая оппозиция деморализована, распылена, неактуальна — обманчиво. Сегодня мы живём по принципу: «Чего нет в телевизоре, того нет на самом деле». Но этот процесс опасен для правящих кругов: в романе Маркеса «Осень патриарха» главного героя всё убеждали, что в его государстве нет недовольных, всё хорошо и спокойно, и когда на улицах забурлило и толпа ринулась к дворцу, для «патриарха» это было страшным откровением. В одну минуту из отца народа он превратился в дряхлое ничтожество. И не понял — за что…

Вообще благодаря оппозиции цивилизация развивается. Оппозиции политической, духовной, научной, религиозной. Игнорировать оппозицию, навешивать на инакомыслящих ярлык врагов государства, существующей эстетики, научных законов, религиозных догм — это уничтожать и государство, и науку, и всё прочее. Устоявшееся положение в любом виде человеческой деятельности губительно. Должно быть противостояние, оно признак жизни.

Слово «революция» сегодня немодно, куда чаще снова (как и лет сто — сто пятьдесят назад) стало встречаться «эволюция». Представить себе эволюцию я не могу. Развитие человечества, да и вообще планеты Земля происходит скачками. Взрывы магмы, землетрясения, изменения полюсов, разрывы континентов… Трудно поверить, что природа строила Эверест тысячелетия — скорее всего это были страшные, но великие минуты… Человеческое общество периода, который более или менее точно известен историкам, тоже развивалось скачками, вспышками, революциями. По крайней мере, революциями в технике. А революции в технике требовали быстрых, революционных перемен и в устройстве государства.

Впрочем, и природные, и общественные революции созревают — созревают веками. Это долгий, зачастую почти незаметный процесс, поэтому нынешней политической оппозиции не стоит отчаиваться: нужно работать, а условия для победы в конце концов созреют. Главное — не прозевать момент…

В последние почти уже десять лет нас убеждают, что изменения в России должны происходить постепенно, без потрясений. Нас убеждают, что за зубчатыми стенами и в ещё нескольких хорошо охраняемых зданиях Москвы есть те люди, которые знают, что делать и как делать. Остальных просят не беспокоиться. А если кто начинает беспокоиться, тем более в общественных местах, их наказывают… В общем-то, народ с таким положением дел согласен — большинству дана возможность откусывать от общего пирога кусочки помимо определённых порций, и одни откусывают кусочки крошечные, другие — огромные. У кого какие возможности. При этом люди находятся в тесных тисках государственного, корпоративного, коммунального, налогового контроля; особо зарвавшихся или жадных объявляют оборотнями, вымогателями и шумно осуждают. У людей есть ощущение порядка, некой даже справедливости. Немощные, слишком робкие или совестливые, не имеющие сил и смелости подобраться к пирогу, погоды не делают — они просто постепенно вымирают. В респекте энергичные, креативные, мобильные. А те, кто пытается заявить, что такое положение дел в государстве недопустимо, оно преступно, и хоть пирог у нас велик, но он скоро закончится, объявляются деструктивной оппозицией и загоняются в подполье. Кого-то из оппозиции покупают, кого-то запугивают, кого-то сажают. Для того, чтоб показать, что есть оппозиция, с которой можно вести диалог, «работать», создаётся системная оппозиция; её мы ощущаем примерно раз в четыре года…