Журнал Русская жизнь - Скандалы (декабрь 2008) Страница 19

На заре журналистской карьеры меня отправили однажды делать интервью с певицей Линдой, которая в ту пору тоже находилась, так сказать, на заре. До Линды я так и не дошел - модные ребята из компании Art Pictures, иные из которых сейчас снимают блокбастеры национального значения, а пятнадцать лет назад мастерили крупнобюджетные клипы для малоизвестных девиц, сообщили, что Линда, в общем-то, не большая мастерица разговорного жанра, поэтому не мог ли бы я придумать, помимо вопросов, еще и ответы. Я мог. В интервью Линда предстала этакой оторвой c милитаристскими замашками, кажется, певица высказывала модные в ту пору евразийские идеи, присутствовал и лесбийский мотив. Назывался материал, если не ошибаюсь, «Линда голыми руками завалила кабана». Ребята из Art Pictures сверились с источником линдиных (и отчасти собственных) доходов и сообщили, что «папе понравилось». Материал пошел в печать. И - ничего не произошло. Линда не снискала ни славы, ни гонораров, ни даже репутации отважной охотницы - пока не была переформатирована продюсером Максимом Фадеевым; через пару лет уже в других журналах (и при помощи других мастеров пера) она рассказывала про собственный пацифизм, непротивление злу и увлечение индийскими духовными практиками, про Фадеева сообщалось, что это ее брат.

С течением времени становится все более очевидно: шокирующие подробности из жизни Линды (Алены Водонаевой, Ксении Собчак) давно не способны никого шокировать. Слово «скандал» применительно к селебрити-культуре претерпело инфляцию, сравнимую с падением рубля во времена гайдаровской реформы, - когда твой мозг с утра до ночи бомбардируют скандалами, откровенными фото и шокирующими видео, способность ужасаться несколько нивелируется. Аудитория, на которую рассчитаны вырви-глаз-заголовки, и без того уверена, что высший эшелон шоу-бизнеса населен людьми о шести ногах и с песьими головами, сообщение, что кто-то из них завалил голыми руками кабана или отбил любовника у Ксении Собчак по степени сенсационности сравнимо с известием, что я вчера почистил зубы на ночь, - ну, отбил, ну, завалил, для высшего шоу-эшелона это естественная форма жизнедеятельности. За всеми этими выходками и вывертами наблюдают так же, как в 90-е смотрели мексиканские сериалы: о том, что Алехандро, сволочь, ушел к Эстерсите, можно вяло посудачить с соседкой, но испытывать по этому поводу шок и трепет? Помилуйте.

Впрочем, дело не только в привыкании. Скандальное событие может скандализировать общественность лишь в том случае, если оно выходит за рамки общепринятого, нарушает табу, содержит в себе нечто такое, что не укладывается в голове. Ну вот, скажем, пошутил Берлускони про Обаму - дескать, хорошо иметь дело с человеком молодым, красивым, всегда загорелым - и разразился скандал: многим представляется, что лидер одной страны большой восьмерки не может шутить про цвет кожи лидера другой страны большой восьмерки, ни при каких обстоятельствах. Ну или вручили премию Кандинского художнику Беляеву-Гинтовту, это тоже вызвало шок - многие в художественном сообществе считают, что для большой арт-премии, отражающей вкусы крупной буржуазии, как-то странно поощрять художника, который мечтает пройтись огнем и мечом по сопредельным государствам, а всю буржуазию подвесить за яйца. Но если взять более широкую и, так сказать, непритязательную аудиторию, на которую и рассчитаны специально спланированные скандалы, - а где, собственно, у этой аудитории рамки общепринятого? Это в конце 80-х годов непуганый народ впадал в предынфарктное состояние от каждого нового номера «МК»: инопланетяне, любовницы генсеков, подмосковные маньяки, Ленин-гриб - все было свежо и ново. А сейчас - ну что может не уложиться у людей в голове? Шашни с чужими мужьями? Раздевания догола? Может быть, пьянство? Или нецензурная брань? Да боже ж мой, на любой лестничной клетке ежедневно происходят такие скандалы-интриги-расследования, что и не снились газете «Жизнь». Подозреваю, что шутки про президента-негра или артпроект про «отберем Севастополь» широкую аудиторию тоже не сильно поразили бы, - хотя бы потому, что нечто подобное регулярно шутится и проектируется на центральных телеканалах.

Единственные люди, кого хоть сколько-то волнуют таблоидные скандалы - это сами герои скандалов: одни, на манер А. Водонаевой, всеми силами стремятся их учинить или по крайней мере симулировать, другие наоборот. Вот кого волнует, что Земфира в супермаркете треснула в глаз продавца (или он ее, или не треснула, не суть важно)? Меж тем сама певица, когда за ней начинает бегать условная газета «Жизнь», очевидно переживает, обижается, пишет письма на сайте, стирает их - очевидно, что для нее (в отличие от привычных ко всему потребителей желтой прессы) это событие, и да, оно выходит для нее за рамки общепринятого. Возможно, тут есть какое-то общее веяние времени - медиатизированная реальность уже не цепляет, скандалы, о которых сообщает профессиональный рассказчик новостей, никого не скандализируют, от этого они перестают работать как механизм раскрутки, как средство наращивания популярности. Единственное, что способно задеть, зацепить, выбить из колеи - это живой реальный опыт; то, что случилось с тобой. О чем-то подобном (хотя и по совершенно другому поводу) говорил на последней ярмарке Non/Fiction издатель Александр Иванов: «Этосу капитала, этосу ценности может противостоять только этос сокровища как такого состояния, которое невозможно ни на что обменять, в том числе и на слова о нем, и на коммуникацию вокруг него». Насчет сокровища я бы, конечно, не горячился - но если ты оказываешься участником диалога, к примеру, Киркорова с девушкой в розовой кофточке (и неважно, по какую сторону баррикад), то да, этот опыт невозможно обменять на слова о нем и уж тем более на коммуникацию вокруг него.

Автор - редакционный директор журнала «Афиша».

* ОБРАЗЫ *

Михаил Харитонов

День за днем

Картины привычного кошмара

Марковна была страшна, как сам дьявол.

Ну, положим, остальные тоже были не ангелы. Проживание в коммуналке не способствует галантерейности обращения. Интеллигентом у нас считался бывший флотский радист Аркадий: он ходил в свитере с оленями, курил трубку и имел книжный шкаф, набитый томами «Библиотеки всемирной литературы». Вскоре он собирался съезжать в отдельные хоромы: копил на кооператив. Все это знали и заранее желали ему всего наихудшего.

Еще был Люсин дядя, не помню имени - очень старый, с дворницкой, как тогда говорили, бородищей от ушей до пояса. Любимым его занятием было прийти утром на кухню, устроить племяннице распеканцию за некошерную готовку и облик морале, недостойный еврейской женщины - и пожелать ей по такому случаю всего дурного.

Люсе дядины закидоны были до ентного места. Она была женщина бойкая и везучая. У нее было два высших образования, второе - иняз. Работала она официанткой в валютном ресторане. На дворе стояли семидесятые. Я не знаю, как объяснить «теперешним, сегодняшним», что такое было в семидесятые валютный ресторан и работа с иностранцами: эмпирей, космос, стратосфера. Все были свято уверены, что Люська сосет понятно кому и сотрудничает понятно где. Уверенность в том и другом подкреплялась неопровержимыми фактами: в пятницу она возвращалась с работы поздно и на такси, и носила черные лифчики без бретелек. Разумеется, все дружно желали Люсе всего самого скверного.

Особенно исходила Инга. Она была краше Люськи, имела четвертый номер, и тоже хотела на такси и без бретелек. Вместо этого она преподавала в музыкальной школе. Сын ее, Сашок, курчавый, с вечно липкими ручонками, заразил меня, маленького, ветряной оспой. Я ходил, измазанный зеленкой, и желал Инге и ее отпрыску всякого нехорошего.

С Ингой находился в сложных, запутанных отношениях дядя Боря, маленький, с круглой лысинкой, в коротких брючках. Он был морфинистом. Сейчас это звучит, как из Булгакова с Вертинским, интересно и даже где-то трогательно - надо ж, морфинист. Ничего интересного, ничего трогательного. Он подсел в больнице, где лежал с тяжелыми ожогами. Ему перекололи морфия, привык. Он умел каким-то фокусническим способом собрать шприц в кармане брюк одной рукой, там же вскрывал ампулу на вату и кололся в бедро. Глазки маленькие его тогда делались добрыми, масляными, как бы котовыми. С морфием у него не было проблем, как и со всем остальным: он был директор ресторана, не люськиного валютно-стратосферного, но ресторана - опять же, кто не жил тогда, тот не понимает, что это была за позиция. На такси он катался постоянно и никогда не кушал дома. Жил он при этом с мамой, Розой Мойсевной, которая Ингу, как идею и как вариант, не одобряла. За что та от души желала ей всего что ни есть поганого.

Но, конечно, все это было так, пестики-тычинки. Настоящей бездной погибели была Марковна. Ее одну по-настоящему не любили и всячески сторонились.