Газета Завтра - Газета Завтра 271 (6 1999) Страница 19

...А потолка все не было видно. И неизвестно, где кончается канат. Где тот финиш, а с ним и — победа. А с победой... Но об этом он старался не думать. От этих мыслей перехватывает дыхание, и он боялся упасть.

...Он снова отдыхал. Он заметил, что отдыхает теперь слишком часто, но иначе уже не мог — силы ушли. Он посмотрел вниз. Там было сплошное серое пятно, слегка подкрашенное разноцветными бликами. Ни единого человека не различить. Он посмотрел вверх. Но и там разглядеть ничего не смог — только сумеречный полумрак. Он не знал, сколько времени прошло. Мысли в голове путались, переплетались, рвались. Он снова посмотрел вниз. В глазах рябило. И это темное пятно внизу, он знал, что это толпа, что это люди — его соперники, но сейчас ему вдруг захотелось быть с ними, пусть и неудачником, но — с людьми. И он подумал, что если разжать руки, то он будет с теми, кто внизу. И тогда он отпустил канат. И стремительно полетел вниз. Все быстрее и быстрее. И пока он падал, в голове пронеслись знакомые, родные и совершенно чужие, которых он и не видел никогда, лица... Какие-то видения. И все это слилось в одну картину. И в этой картине отразилась вся жизнь его. И последнее, что он увидел, — лето. И река. И он сам, мальчишка, в этой реке. И яркое-яркое солнце. Оно ослепило. Свет сделался таким ярким, что погрузил все вокруг в темноту. И последним словом его, вырвавшимся из самой глубины груди, нет, из души, звериным воем, было короткое слово: мама!

Он не знал, что внизу, над полом, под самым канатом, растянута сеть. И под громкий облегченный хохот толпы врезался в эту сеть. Но он не поднялся — он был уже неживой. Он умер в падении: сердце не выдержало полета.

...В зале пусто. Толпа разошлась. Только в центре зала свисает равнодушный канат. Завтра будет все сначала. И если неудача — то и послезавтра. До тех пор, пока кто-то не доберется до вершины. И каждый тешит себя мыслью, что этим счастливчиком будет — он.

Олег Кузнецов ОТ ЗЕМЛИ К НЕБУ

В Международном Славянском центре, что в Черниговском переулке, до 20 февраля работает выставка Сергея Михайловича Харламова, православного художника-графика.

Строгановка в свое время взрастила художника; по его признанию, и он, и его друзья были “западниками” — старательно изучали западную культуру, рылись в журналах вроде “Домуса” или “Гебраус график”, а русское искусство знали поверхностно. Любили творчество Сальвадора Дали, Де Кирико, Пикассо. В сюрреалистическом виделось тогда нечто загадочное и романтическое. Закончив Строгановку, художник по инерции продолжал работать в этом направлении. Он изучал З. Фрейда, собрал почти полное собрание (восьмитомник) его сочинений. “Психоаналитические этюды”, сознательное и бессознательное, символика сновидений — все это тогда очень интересовало художника, но сейчас он рад тому, что “все это закончилось тогда”.

— Поехал я однажды в Борисоглеб, в Горицкий монастырь, по дороге вдруг увидел затопленный храм. Для моего сюрреалистического мировоззрения это было страшно интересно, напоминало фильмы Феллини, и все это казалось мне тогда неким сюрреалистическим сюжетом (прости, Господи!). Приехал в мастерскую, стал работать и создал вот этого “Пловца”. Фигура плывущего мимо затопленного храма — фигура “духа воды” с лицом мошенника — безусловно, языческий персонаж. Много было затоплено “бесперспективного”: Макарьев, Калязин и т. д...

Я любил выезжать на Север и, естественно, под это подыскивал и поэтов себе: В. Хлебников, “Венера и шаман”, например. От православия я был в то время далек. Это был мир, в котором я жил тогда, я от него не отказываюсь, потому что глубоко убежден, что путь художника от земли к небу.

Вот Перов, например, с каких картин начинал? С “Крестного хода”, где икона вниз головой, священник пьян, или “Чаепитие в Мытищах”, где сидит располневший батюшка, а перед ним — инвалид войны 1812 года; картина “Трапеза”. Случайное он возводил в типическое, в символ. А последняя работа — “Христос в Гефсиманском саду”, где отчетливо видно раскаяние художника за прошлые грехи. Удивительно, что и у Куинджи последняя работа тоже “Христос в Гефсиманском саду”. Если художник настоящий, живет в ладу с миром и Богом, думает о народе — происходит преображение, покаяние.

Ранние вещи Есенина — апология святости России, а потом... поддался чарам революционной демагогии, предал царскую семью. (Ведь государыня берегла поэта, в санитарный поезд служить определила). Начались богохульные стихи. Я, когда читал “Град Инонию”, то просто кинул книгу в угол, прочтя богохульные строки. Долгое время читать его не мог, но потом все же читал те вещи, где нет богохульства, а есть чистый народный дух.

Когда я делал работу “Гордыня”, то уже проникался духом православия. Казалось бы, этот графический лист не о православии, но он уже проникнут православным мировоззрением. Вавилонская башня — символ чудовищной гордыни, и Икар — то же самое. Я, когда задумался, решил две человеческие гордыни совместить в одном листе. Американцы — Икары, и все они любят строить Вавилонские башни, а еще хуже, что сейчас и в России они пытаются построить Вавилонскую башню, не обладая ни культурой и искусством, подобным нашим, ни подлинными духовными знаниями.

На выставке экспонируется серия работ художника об Отечественной войне 1812 года, которую он начал создавать в 1984 году. Сергей Михайлович состоял тогда в “Обществе охраны памятников”. Патриотическая интеллигенция тогда противостояла Посохину, осуществлявшему в Москве планы Корбюзье, поломавшему Арбат ради возведения на нем “пятикнижия”, но “пятая книга” то ли не уместилась на проспекте, то ли руководство страны вняло патриотам... Но позже “пятая книга” все же появилась — ею стало здание СЭВ, которое хорошо видно с Нового Арбата. Разгром старого Арбата сублимировался у художника в серию о Москве, разгромленной Наполеоном, но не побежденной.

Перед зрителем — Большой лист: Наполеон перед Кремлем, величественным, красивым; другой лист: его воинство покидает Москву и разрушенный Кремль, где символически высится Иван Великий, треснувший, но устоявший. В толпе наполеоновского воинства видны кое-где фригийские колпачки, похожие на шутовские. Вскоре после создания этих работ нашлось и издательство, которое взяло на себя труд опубликовать серию.

Наверное, многим помнится по учебнику истории иллюстрация с горящей Москвой, треснувшей башней и отодвигающимся черным воинством Наполеона. На выставке поражает мало кем виденная картина, изображающая ландшафт после Бородинской битвы, — русское поле, до горизонта усеянное трупами, с двумя фигурами на нем, словно развертка на плоскости скалистого Дантова ада с фигурами Данте и Вергилия. По словам художника, ветераны-фронтовики очень одобряли эту работу.

— Давайте поговорим о работах, созданных вами в последние годы. Похоже, вы отказались от дуализма “язычество — христианство” и стали полностью “правым”, православным художником?

— Цветные линогравюры, напоминающие иконы, занимают значительную часть экспозиции. Эта серия называется “Святые, в земле российской просиявшие”. От Андрея Первозванного до Патриарха Всея Руси Тихона. Техника гравюры (а я гравер) мне показалась недостаточной, и потребовалось ее усложнить, внести какую-то мягкость; я специально обрабатывал бумагу золотом, усложнял изображение при помощи шрифтов летописей.

— Может ли быть социальная функция у такой работы, которую можно издавать небольшими тиражами? Можно ли назвать это “Православным плакатом”?

— Сейчас графики “мельчат” свои работы, а мне, из чувства противоречия, вдруг захотелось сделать своих “Кирилла и Мефодия” наибольшего размера, который только возможно напечатать на офортном станке. Я сделал, что хотел; может, найдется и заказчик: издатель или церковный приход.

Сергей Михайлович неоднократно бывал в Сербии? начиная с 1993 года.

— Я и трое моих друзей-художников, в 1993 году устроили выставку в Белграде, целью которой было поддержать наших братьев-сербов во время международной блокады. Тогда я понял, что нет ближе нам народа: между Россией и Сербией существует даже мистическая связь; например, когда на Москву шел Тамерлан, под Ельцом ему было видение Богородицы c сонмом святых, и Она приказала завоевателям уходить с Руси. И он пошел. Но куда? Незадолго до этого была битва на Косовом поле, в Сербии. Победителем был Баязет, сын турецкого султана. И Тамерлан почему-то пошел именно туда и разгромил Баязета, усилив этим позиции славян в Европе.