Пульс Хибин. Сборник - Борис Николаевич Никольский Страница 19

Прежняя подготовка студентов ниже семилетки. Есть и из сельской школы. Я сидел на политэкономии для второго курса, где разбирали абсолютную и дифференциальную ренту. Вспоминал Московский университет, прием двадцать второго года, когда еще много пришло из интеллигенции. Там в ренте путались больше.

Часть студентов живет на руднике, на горной станции — в шести километрах от города. Возвращаются в первом часу ночи с последним автобусом. А то, если нет полтинника, и на лыжах, через Большой Вудъявр. А то и пешком. Каждую ночь.

Практика — на Обогатительной, в горах, в Мончетундре. Стенная газета называется «Заполярный студент».

В рабочей консерватории классы: вокальный, хоровой, фортепьянный, духовой, народных инструментов, баяна и двухрядной гармошки.

На клубных эстрадах уже выступают местные солисты. В валенках.

Певцы: Квиченко, бас — экспедитор в конторе; Певцов, баритон — фотограф; Киндякова, сопрано — наборщица.

Пианисты: Волошенюк — техник, Романова — дикторша из радиоузла, Шеломова — учительница.

Режиссер хибиногорского ТРАМа, комсомолец Плаксин, сказал с достоинством:

— Я веду свою группу по системе Станиславского.

В Хибиногорске, как и во всех новых городах, расселились не случайно, а производственно. Есть дома, где живут электрики. Есть дом обогатителей. Есть дом медиков.

И есть коммуна муз.

Здесь квартируют газетчики, поэты, критики, трамовцы.

Здесь читают Дос Пассоса. Собравшись за чайным столом, спорят об очерковом жанре, ругают Жарова, восхваляют вахтанговцев, философствуют. Сюда изредка забегает Семячкин, слушает, берет на учет, потом начинает рассказывать из жизни. Он — замечательный, увлекающийся рассказчик.

Но молодежи, погруженной в искусство или как-нибудь причастной к нему, в городе три-пять процентов. Остальным некогда. Остальным — только звуковое кино. Многие, так же как Зина Шелгунова, способны простудиться на захватывающем фильме и даже всплакнуть. Молодость в молодом Хибиногорске моложе всякой другой. Но вот на пионерском слете выходит девочка из совхоза «Индустрия» и начинает тараторить тоненьким голоском:

— Прорабатывая итоги пленума... мы должны со всей ясностью осознать... Текущий момент требует...

На конференции рабочей молодежи вышел Семячкин, заговорил, и зал привычно ожил. Он сказал, как всегда, простую, резкую, яркую речь, а к концу рассердился:

— Вы бы охоту, что ли, устроили какую-нибудь! Можно для этого отпустить с производства человек сорок. Летом ягоды, грибы собирайте... Или вам, может быть, общежития особые завести? А то, я гляжу, живете вы, как старые хрены!..

12

Двадцать восьмого февраля в одиннадцать часов вечера загремели громкоговорители. На перекрестках, в клубах, в домах, в коридоре гостиницы:

— Вчера в Берлине возник пожар в здании германского рейхстага. Здание наполовину уничтожено. На пожар прибыли вице-канцлер фон Папен и министр внутренних дел Геринг... В поджоге обвиняют коммунистов... Запрещены все коммунистические газеты и журналы... Германию ожидает осадное положение...

Пять дней назад в Хибиногорске отпраздновали годовщину Красной Армии. О чем радуется или горюет страна, о том же радуются и горюют здесь, в городе за Полярным кругом.

Четырнадцатого марта приехали два лектора из Ленинградской комакадемии — читать о Карле Марксе. Пятьдесят лет со дня смерти. Лекции собирали полный зал звукового кино. О Марксе и марксизме слушали, записывали в блокноты, подавали записки. Но в записках все больше спрашивали о Гитлере, об иностранной политике фашизма, о возможности единого фронта с социал-демократами и жив ли товарищ Тельман.

На другой день один из лекторов сделал особый доклад о германских событиях. Стояли в проходах, по стенкам, сидели на ступеньках сцены. Все больше сгущалась метелица записок. Расходясь, ворчали:

— Ничего нового не сказал. Это все мы и сами знаем. Что ж мы, газет не читаем, что ли?

Через три дня отпраздновали Парижскую коммуну.

...Ночь. На улицах пусто и тихо. Слышно, как возле Обогатительной грохочет в бункер руда, разгружается состав, прибывший с рудника, из-за озера. На станции гудки и шип паровозов, лязгают сцепления. Белые, чистые снега. Здесь, в Хибинах, особая химическая чистота во всем: в снеге, в воздухе, в минералах, в людях. Запоздало бормочет рупор на перекрестке.

И вдруг — медленный, переливчатый, хрипловатый бой курантов Спасской башни, ночные шумы Красной площади, пролетающие рыки автомобилей.

Москва!..

1934

Алексей Толстой

НОВЫЙ МАТЕРИК

Печатается в сокращении по изданию: Толстой Алексей. Публицистика. М., 1975.

Взгляните на карту СССР — пятьдесят процентов всего пространства земли занято вечной мерзлотой, мховыми болотами, таежными лесами. Еще недавно это были края непуганых птиц, кочевья первобытных племен, оленьи тундры, редкие гнезда раскольников, редкие тропы промысловых охотников.

Со времен, когда отсюда отошли ледники, и до наших дней массивы Севера казались пригодными лишь для эксплуатации лесных богатств. Колонизация останавливалась по краям заваленных эрратическими валунами болот. Человека здесь кормили лишь океан и реки, здесь не было земли для произрастания плодов и, казалось, самой природой положен предел культуре между шестидесятой и шестьдесят пятой параллелью.

Все эти понятия о Севере сегодня опрокинуты и перевернуты. Загадка Севера разгадана. Два фактора — Хибины и Беломорско-Балтийский канал превращают суровый и безлюдный край (от Мурманска до Северного Урала, а впоследствии и весь сибирский Север) в новооткрытый материк для освоения индустриальной и земледельческой культуры...

Ваш сосед по купе (на Севере люди особенно радушны и разговорчивы) рассказывает:

«В 1922 году, едва только кончилась гражданская война, здесь, на станции Хибины, вылез молодой человек, Иоган Гансович Эйхфельд. Весь его багаж состоял в уверенности, что, наперекор всем ученым сочинениям и предрассудкам, за Полярным кругом возможна земледельческая культура. Этот молодой человек, видимо, намеревался вступить в борьбу с самим дьяволом — с бесплодным отчаяньем природы, озаряемой полярным сиянием, овеянной мертвым дыханием полюса. Но уверенность его была так велика, что правление Мурманской железной дороги рискнуло платить ему шестнадцать рублей в месяц, чтобы он поставил опыты.

Он нашел себе помощника, бродячего человека. У них была одна пара сапог. Через неделю человек ушел в этих сапогах, и Эйхфельд начал борьбу один. Нужно было путем скрещения из тысячи видов вывести морозоустойчивые и скороспелые гибриды овощей, картофеля и злаков. Нефелин явился впоследствии. (Ваш собеседник указывает направо в окно вагона на цепь суровых горных тундр, тянущихся далеко на запад.) Это все нефелин и апатиты. Этих запасов при