Карл Маркс - Разоблачения дипломатической истории XVIII века Страница 2

№ 4. (Рукопись) Отчет о России, относящийся к началу царствования императора Павла. Составлен преподобным Л. К. Питтом, капелланом фактории в С.-Петербурге и близким родственником Уильяма Питта[19]. Извлечение.

"Едва ли можно сомневаться в истинном отношении покойной русской императрицы к великим событиям, которые за последние несколько лет потрясли вею систему европейской политики. Она, несомненно, уже с самого начала чувствовала фатальные тенденции новых принципов, но, быть может, не без удовольствия видела, как все европейские державы истощали себя в борьбе, которая по мере обострения увеличивала ее собственную роль. Более чем вероятно, что положение во вновь приобретенных провинциях Польши также оказывало сильное влияние на политическое поведение Екатерины. Фатальные последствия страха перед возможностью восстания в недавно завоеванных областях, по-видимому, ощущались очень сильно союзными державами, которые в первый период революции были весьма близки к тому, чтобы восстановить законное правительство во Франции. Та же угроза восстания в Польше, которая разделила внимание союзных держав и ускорила их отступление, точно так же удерживала покойную русскую императрицу от выступления на великой сцене войны до тех пор, пока стечение обстоятельств не сделало дальнейшие успехи французских армий более опасным злом, чем то, которое могли бы причинить Российской империи активные действия... Последние слова императрицы, как известно, были обращены к ее секретарю (Зотову. Ред), когда она отпустила его утром в день своей смерти: "Передайте князю (Зубову),- сказала она,- чтобы он пришел ко мне в двенадцать часов и напомнил мне, что надо подписать договор о союзе с Англией".

Глава вторая

Опубликованные в первой главе документы относят ко времени от царствования императрицы Анны вплоть до начала царствования императора Павла, охватывая, таким образом, большую часть XVIII века. К концу этого столетия, как утверждает его преподобие г-н Питт, открыто исповедуемым символом веры английской дипломатии стало мнение, "что узы, связывающие Великобританию с Российской империей, созданы природой и нерушимы".

При внимательном изучении этих документов выявляется нечто, что поражает нас даже больше, чем их содержание, а именно - их форма. Все эти письма являются "доверительными", "личными", "секретными", "совершенно секретными". Но, несмотря на их секретность, частный и доверительный характер, английские государственные деятели говорят между собой о России и ее правителях в тоне благоговейной сдержанности, низкого раболепия и циничной покорности, которые поразили бы нас даже в публиковавшихся донесениях государственных деятелей России. Русские дипломаты прибегают к секретности, чтобы скрыть интриги против чужеземных наций. Этот же метод широко применяется английскими дипломатами для выражения своей преданности иностранному двору. Секретные донесения русских дипломатов окутаны дымкой двусмысленности. С одной стороны, это fumee de faussete (дымка фальши (франц.) Ред), как говорил герцог Сен-Симон, а с другой,- это кокетливое демонстрирование своего собственного превосходства и хитрости, которое придает неизгладимый отпечаток донесениям французской тайной полиции. Даже мастерские донесения Поццо-ди-Борго испорчены этой печатью вульгарности, свойственной lilterature de mauvais lieu (низкопробной литературе (франц.) Ред). В этом отношении английские секретные донесения оставляют их далеко за собой. Они демонстрируют не превосходство, а глупость. Например, может ли быть что-нибудь глупее сообщения г-на Рондо Горацио Уолполу о том, что он выдал русским министрам адресованные английскому королю письма турецкого великого визиря, но заявил "в то же время этим джентльменам, что, поскольку в письмах содержится ряд резких суждений о русском дворе, он не передал бы эти письма, если бы они сами не жаждали так увидеть их", а затем просил их превосходительства не сообщать Порте, что они их (эти письма) видели! Уже с первого взгляда видно, что гнусность поступка тонет в глупости этого человека. Или взять сэра Джорджа Макартни. Может ли быть что-нибудь глупее его радости но поводу того, что Россия, по-видимому, достаточно "благоразумна", чтобы не ожидать от Англии "оплаты всех расходов", связанных с тем, что Россия "предпочитает играть первенствующую роль в Стокгольме"; или того, что он "льстит себя надеждой" на то, что "убедил русский двор" не быть столь "неблагоразумным" и не требовать от Англии в мирное время выплаты субсидий для войны с Турцией (тогдашней союзницей Англии); или его предупреждения графу Сандвичу "не упоминать" русскому послу в Лондоне (Г. Гроссу. Ред) о секретах, сообщенных ему самому русским канцлером (Н. П. Паниным. Ред) в С.-Петербурге? Или что может быть глупее доверительного нашептывания сэра Джеймса Харриса лорду Грантаму о том, что Екатерина II лишена "здравого смысла, ясности мысли, рассудительности и l'esprit de combinaison" (духа комбинации (франц.) Ред.)[20].

Взять, с другой стороны, то невозмутимое бесстыдство, с которым сэр Джордж Макартни сообщает своему министру, что так как шведы чрезвычайно задеты и унижены своей зависимостью от России, то санкт-петербургский двор предлагает Англии проводить его политику в Стокгольме под британским флагом свободы и независимости! Или сэр Джеймс Харрис, советующий Англии уступить России Менорку а право осмотра судов на море и монополию на посредничество в международных делах не ради получения каких-либо материальных выгод или хотя бы какого-нибудь формального обязательства со стороны России, а только с целью вызвать "сильный прилив дружественных чувств" императрицы и перенести ее "раздражение" на Францию.

В русских секретных донесениях проводится очень простая мысль: Россия знает, что у нее нет никаких общих интересов с другими нациями, но ей надо убедить каждую нацию в отдельности в том, что у нее имеются общие интересы с Россией, а не с какой-либо другой нацией. Английские донесения, напротив, никогда не смеют даже намекнуть, что Россия имеет общие интересы с Англией, а лишь стараются убедить эту страну, что ее интересами являются интересы России. Сами английские дипломаты говорят нам, что, встречаясь наедине с русскими монархами, они приводили только этот довод.

Если бы преданные нами гласности английские донесения были адресованы личным друзьям, то они только покрыли бы позором послов, которые их писали. Но так как они на деле тайно адресованы самому английскому правительству, то навечно пригвождают его к позорному столбу истории. И это, кажется, инстинктивно чувствовали даже сами вигские историки, так как ни один из них не осмелился опубликовать эти донесения.

Само собой разумеется, возникает вопрос, когда появился этот русофильский характер английской дипломатии, ставший традиционным в течение XVIII века? Для выяснения этого вопроса мы должны вернуться ко времени Петра Великого, которое, следовательно, и составит главный предмет наших исследований. Мы намерены приступить к этой задаче, начав с воспроизведения некоторых английских памфлетов, написанных во времена Петра 1, которые либо ускользнули от внимания современных историков, либо показались им не заслуживающими его. Указанных памфлетов, однако, достаточно, чтобы опровергнуть общее для континентальных и английских авторов заблуждение, будто в Англии не понимали намерений России или не подозревали о них вплоть до более позднего времени, когда уже было слишком поздно, будто дипломатические отношения между Англией и Россией были только естественным следствием взаимных материальных интересов обеих стран, и поэтому, обвиняя английских государственных деятелей XVIII в. в русофильстве, мы совершили бы непростительную hysteron proteron (перестановку позднейшего события на место более раннего (греч.) Ред). Если при помощи английских донесений мы показали, что уже при императрице Анне Англия предавала России своих союзников, то из памфлетов, которые мы теперь приводим, будет видно, что даже до Анны, в ту самую эпоху, когда началось преобладание России в Европе, во времена Петра I, английские писатели понимали планы России и изобличали потворство английских государственных деятелей этим планам.

Первый памфлет, который мы предлагаем вниманию читателей, называется "Северный кризис" (См. с. 6-15. Ред). Он был напечатан в Лондоне в 1716 г. и касается намечавшегося датско-англо-русского вторжения в Сканию (Сконе).

В течение 1715 г. между Россией, Данией, Польшей, Пруссией и Ганновером был заключен северный союз с целью раздела не самой Швеции, а того, что мы можем назвать Шведской империей. Этот раздел является первым крупным актом современной дипломатии, логической предпосылкой для раздела Польши. Договоры о разделе, касающиеся Испании, вызвали интерес потомства, потому что явились предвестниками войны за испанское наследство, а раздел Польши привлек даже еще большее внимание, потому что последний его акт был разыгран на современной арене. Тем не менее нельзя отрицать, что именно раздел Шведской империи открывает современную эру международной политики. Договор о разделе даже для вида не выдвигал какой-нибудь предлог, кроме тяжелого положения намеченной жертвы. Впервые в Европе нарушение всех договоров было не только фактически осуществлено, но и объявлено общей основой нового договора. Сама Польша, которая шла на поводу России и которую представлял Август II, король польский и курфюрст саксонский, это воплощение аморальности, была выдвинута в заговоре на первый план и таким образом сама подписала свой смертный приговор, не получив даже того преимущества, которое Полифем предоставил Одиссею,- быть съеденною последней. Карл XII в своей добровольной ссылке в Бендерах предсказал ее судьбу в манифесте, выпущенном им против короля Августа и царя. Манифест датирован 28 января 1711 года.