Валерий Панюшкин - Рублевка: Player’s handbook Страница 2

Ближе Ромашкова к Москве жить нельзя — в Ромашкове кладбище. Южнее Лайкова жить нельзя — в Лайкове кладбище. Севернее Ильинского нельзя — кладбище в Ильинском. И дальше Николиной Горы нельзя, потому что за Николиной Горою в Аксиньино — тоже кладбище.

А здесь, на Рублевке, кладбищ нет. Считай — нет смерти. Во всяком случае, наглядных ее проявлений. Вот мы и едем медленно по этой священной и не знающей смерти земле, как ехала 19 января 2011 года на скромном «Опеле-Астра» двадцатитрехлетняя Елена Ярош. Надо полагать, с тем же чувством умиротворения. Пока не вылетел ей навстречу черный БМВ представителя президента в Госдуме Гарри Минха… Лобовое столкновение. Водитель Минха погиб на месте, Елену Ярош доставили в больницу с сотрясением мозга и множественными переломами, а самому Минху — ничего. Стало быть, бессмертные, конечно, живут на Рублевке. Но не все тут бессмертные, а лишь некоторые. Немногие тут, как в компьютерной игре, завладели волшебными доспехами, дополнительными жизнями, сверхъестественными способностями, такими как, например, способность Гарри Минха не получить ни царапины при лобовом столкновении машин. Или повлиять на суд, чтобы тот не признал Елену Ярош даже пострадавшей в аварии.

Впрочем, могущественный Гарри Минх, которому позволено ездить на Рублевке по встречной полосе и которому ничего не бывает в результате автомобильных аварий, остановился бы, если бы ему, как мне сейчас, дорожный полицейский махнул жезлом. Мерседесы, майбахи, бентли — все жмутся к обочине, все замирают, как жучки-притворяшки, будто бы их и нет. Стоим на обочине тихо, окон не открываем, из машин не выходим, на клаксон не нажимаем, потому что через сорок минут промчится мимо кортеж Первого Лица, ради которого останавливается шоссе и отползают на краешек все автомобили. И какой бы ты ни был Гарри Минх, сколько бы у тебя ни было запасных жизней, кортеж Первого Лица лишит тебя всех их разом, как в компьютерной игре «Варкрафт» эльф восьмидесятого уровня одним лишь заклинанием уничтожает любого воина, добравшегося только до двадцатого уровня или до тридцатого. Вот и стоим, тихо стоим в своих автомобилях представительского класса. Дураков нет проверять, что получится, если выехать, к примеру, поперек дороги или загудеть в клаксон. Стоим. И еще минут сорок простоим.

Иностранцы, впервые попадающие на Рублевку, недоумевают: отчего это ради проезда президента или премьера надо перекрывать и останавливать целое шоссе на сорок минут? Почему не на пять? Но мы, погруженные в ролевую Игру «Рублевка», как подростки бывают заражены играми «Варкврафт», «Моровинд», «Обливион» или «Скайрим», — мы понимаем.

«Зачем сорок-то?» — недоумевает Дерк Сауэр.

И это значит, что за двадцать лет жизни в здешних местах уважаемый издатель газеты «На Рублевке» не понял элементарных особенностей ее быта. Путин ведь едет от Усова. От Усова до Москвы семнадцать километров. Туда и обратно офицер путинской охраны, отвечающий за пустоту шоссе, проезжает примерно за сорок минут. Офицер лично проверяет, остановлено ли движение, поголовно ли согнаны на обочину наши автомобили, не выходим ли мы из машин, не гудим ли в клаксоны. И если Дерк Сауэр вдобавок спросит, почему бы расставленным на каждом километре регулировщикам по рации не отчитаться начальнику стражи, что шоссе стоит, то опять выйдет, что уважаемый издатель ничего не понимает. Ведь если собирать доклады по рации, то ответственность — а значит, и власть — офицер охраны делит с регулировщиками. А если офицер осматривает шоссе лично, то ответственность вся на нем и власть вся — ему. Он незаменим и, следовательно, неуязвим, пока Первое Лицо доверяет ему обеспечивать пустоту дороги, пока велит ездить от Усова до Москвы и обратно. Делегировать свою незаменимость, неуязвимость, ответственность и власть подчиненным — это даже не против правил, а против самого духа Игры, в которую вольно или невольно, сознательно или бессознательно играют на Рублевке все, кроме грудных детей.

2. А как попадают в Игру? Как меняют социальный статус? Как превращаются из людей типа Елена Ярош в людей типа Гарри Минх? Вера Кричевская говорит: «Я не меняла социального статуса. Ничего не изменилось от того, что я живу на Рублевке. Я как работала, так и работаю. С кем дружила, с теми и дружу».

Но дело не в социальном статусе. Дело в том, в Игре ты или вне Игры. И вот как Вера Кричевская попала в Игру.

Ей было двадцать пять. Она уже семь лет как работала журналистом. Она обратила на себя внимание, еще будучи школьницей, когда выходила в Ленинграде митинговать с требованием, чтобы газета «Смена», с которой Вера сотрудничала, перестала подчиняться Ленинградскому горкому комсомола.

Она прославилась в августе 1991-го, когда пересказывала по Ленинградскому радио репортажи, надиктованные ей приятелем из мятежного ельцинского Белого дома. В двадцать пять лет она работала режиссером и продюсером на телеканале НТВ и делала блестящую телевизионную карьеру: хорошо зарабатывала, придумывала проекты, про которые принято говорить «ух ты, круто!», пользовалась уважением коллег и начальников. Но не была в Игре. Все еще числилась среди тех, кто берет интервью, а не тех, у кого берут.

И вдруг что-то случилось. Ей позвонил тогдашний владелец НТВ Владимир Гусинский и позвал на совещание к себе в офис. Ее? Непосредственные Верины начальники понятия не имели, что бы это значило. Через их головы? Двадцатипятилетнюю девочку-режиссера? В кабинет к Гусинскому?

Да Вера вдобавок и опаздывала. Выжимала как могла педаль газа в плохоньком своем жигуленке, но машина, казалось, вообще не двигалась. Машина, которой еще накануне Вера гордилась, потому что купила ее на свои деньги, вдруг, когда понадобилось ехать в офис к владельцу телекомпании, оказалась никуда не годной. Вера опаздывала на полчаса и, входя в приемную, думала, что теперь ее точно убьют, съедят или как минимум уволят. Но, к счастью, Гусинский опаздывал еще сильнее.

В приемной Гусинского ждали люди, к которым Вера относилась ну если не как к небожителям, то около того. Подойти к каждому из них с частным вопросом стоило Вере усилий.

— Олег Борисович, — это к тогдашнему вице-президенту компании НТВ Добродееву. — Вы случайно не знаете, почему меня позвали на совещание?

— Понятия не имею, — Добродеев пожал плечами. — Но вы не беспокойтесь, Вера. Мы, если что, вас поддержим.

— Евгений Алексеевич, — это к другому вице-президенту и ведущему программы «Итоги» Киселеву. — Вы не знаете, за что меня?

— Вер, ну не надо так сразу отчаиваться!

Но так хотелось отчаяться, что чуть не до обморока.

— Игорь Евгеньевич, — это, когда паника приблизилась почти вплотную, к президенту и генеральному директору Малашенко. — Что я такого сделала?

А Гусинского все не было. Час не было. Полтора часа. На исходе второго часа опоздания Гусинский явился. Шумный, быстрый, грузный. Всем пожал руки, сразу приступил к делу. Сказал, что телекомпания НТВ должна открыть огромный корпункт и представительство в Петербурге. Что бюджет Петербургского отделения и число работающих там будут сопоставимы с бюджетом и штатом московским, что сроки кратчайшие, что ответственность огромная и… И что возглавит весь этот проект Вера Кричевская, которая вот тут сидит, прошу любить и жаловать.

От неожиданности они даже задохнулись, все эти президенты и вице-президенты. Не сразу смогли переварить, что двадцатипятилетняя девочка-режиссер вдруг стала им ровней. Потом принялись подбадривать, обещать содействие, говорить, что, дескать, верят в нее. А сами не могли понять почему. Почему вдруг она? Должна же быть какая-то причина. Какая-то же благодать должна была снизойти на рыжую ее голову. Ну не любовница же она Гусинскому? Любовниц берут секретаршами, пристраивают к синекурам, а в Игру не берут, даже жен не берут, кроме редчайших исключений.

Сама Вера ни малейшего представления не имела, какая, где и когда снизошла на нее благодать. Она понимала только, что если упустит этот шанс, то второго не будет. Вернулась в родной Петербург, наняла людей, выстроила инфраструктуру, учредила для своих журналистов драконовские порядки пополам с дворянскими привилегиями — и через несколько месяцев повезла президентов и вице-президентов во главе с Гусинским на самолете Гусинского в Петербург торжественно открывать корпункт и представительство. А во время торжественного открытия, когда стало уже понятно, что ее работой довольны и что шанса своего Вера не упустила, — подошла к дизайнеру Семену Левину, допущенному к Гусинскому в конфиденты, и спросила:

— Семен Менделевич, — чужие звали Левина Семеном Михайловичем, Вера — Семеном Менделевичем, подчеркивая, что своя, — вы не знаете, почему все-таки Гусинский выбрал меня организовывать питерский корпункт?