Сергей Лойко - Шок и трепет. Война в Ираке Страница 2

До полуночи обсуждаем с Юрой тактику под его идеи и мой виски. В результате Юра принимает виски, а я идеи. Главная идея, с которой я полностью согласен, это дождаться войны и не оказаться вышвырнутым из страны раньше времени за какую-нибудь ошибку или слишком острый материал. Официально мы оба работаем на «Новую газету», и гэбэшники из Министерства информации в любой момент могут это проверить.

Поэтому работать придется очень внимательно и серьезно. Если они обнаружат наши материалы в западной прессе, мы скажем, что это перепечатка из «Новой газеты». Итак, виски выпито. План сверстан. «Новая газета» — единственная газета в России, которая имеет своего человека в Багдаде. Даже двух.

До Министерства информации на машине минут двадцать. Улицы забиты машинами такой степени убитости, что кажется, что все мы едем на свалку.

Это объясняется двумя причинами — во-первых, страшной бедностью абсолютного большинства населения, которое, если имеет работу, то работает в госсекторе со средней зарплатой, не превышающей 5 долларов. Во-вторых, из-за международных санкций долгое время с начала 90-х Ирак не мог ввозить новые автомобили.

Еда правда очень дешевая (для журналистов, особенно западных), а бензин стоит 1 доллар сто литров, но это не спасает общего положения. До войны с Ираном иракский динар был одной из самых дорогих валют на Ближнем Востоке. Зарплаты в динарах практически не изменились, но в долларовом эквиваленте обесценились ужасающе. Отсюда — обнищание абсолютного большинства населения, которое перебивается с хлеба на воду и выживает только благодаря скудным правительственным пайкам.

Министерство информации выглядит как типичное восточнототалитарное министерство правды. Угрюмое прямоугольное здание серого цвета в 10 этажей. Протокольный отдел на 8-м этаже, где на девять постоянно курящих сотрудников приходится один телефон, спаренный с отделом пропаганды партийной литературы и также с другим отделом, название которого остается тайной.

Меня представляют всем сотрудником. Через десять минут потных рукопожатий и вручения блоков сигарет и бутылок виски начальнику отдела, двум его заместителям и старшему переводчику я заполняю два экземпляра анкеты с тремястами пунктами, а также пишу подробный план того, что я хочу сделать и с кем встретиться за время моего пребывания в стране.

По совету Юры я вношу в список желаемых интервью всех мыслимых руководителей, включая самого Саддама (никто не припомнит, когда он кому-то дал интервью последний раз). В плане среди тем моих возможных публикаций я обозначаю, например, такую тему, как значение женщины и семьи в строительстве светлого иракского будущего.

Все это толстый переводчик по имени Рамез переводит письменно, от руки. Затем это куда-то относится, где перепечатывается, затем несется на подпись самому главному начальнику, великому и ужасному Удэю Эль-Таю, начальнику Пресс-центра и Протокольного отдела. Когда он подпишет, я получу переводчика и смогу работать. Это может случиться не раньше завтрашнего дня.

Что я могу делать сейчас, это встречаться и разговаривать с иностранцами. Их в Багдаде полно. Это всевозможные борцы за мир, дипломаты и инспекторы ООН.

Инспекции ООН — главная тема. Каждый день инспекторы осматривают несколько объектов в столице и провинциях. Журналисты и гэбэшники носятся за ними по пятам. Но то, что они нашли или не нашли, остается тайной за семью печатями. Хуссейну ничего не остается, как, испытывая ежедневные унижения, сотрудничать с инспекторами. Только так можно оттянуть войну.

Директор гостиницы г-н Хайдер в этой связи рассказал старую арабскую сказку про то, как один бедный человек вызвался научить человеческому языку любимого верблюда одного арабского царя. Тот души не чаял в своем верблюде и готов был выложить любые деньги тому, кто обучит верблюда говорить. Так вот, тот самый бедняк сказал, что сможет это сделать, но ему потребуется год для обучения животного. Когда друзья спросили его, зачем он согласился на эту невыполнимую работу, хитрый бедняк сказал, что год — это очень долгий срок. За это время или царь, или верблюд могут умереть, а он тем временем поживет на всем готовом в царском дворце. Хайдер хитро подмигнул и сказал, что эта сказка очень популярна сейчас в стране, лидер которой согласился позволить инспекторам ООН искать у него под кроватью атомную бомбу.

Я отправляюсь в центр города в парочку маленьких гостиниц, где живут борцы за мир, а также в гостиницу, где живут инспектора ООН. Надо начинать работать. В городе сто инспекторов. Не может быть, чтобы хотя бы один из них не хотел дать интервью, анонимное наконец. Надо работать, пока верблюд не сдох.

Посетил рождественскую службу в христианской церкви в центре города. Там собрались американские борцы за мир. Очень разнообразная публика от хиппи до милых добрых стариков и старушек.

Выяснил несколько имен возможных разговорчивых инспекторов.

Получил наконец аккредитацию и переводчика с редким именем Мохаммед, который знает девять слов по-немецки и шесть по-английски. Полиглот. Будем работать с тем материалом, который есть.

Во-первых, я хочу встретиться с известным мне политическим аналитиком из Багдадского университета. Могу ли я ему позвонить?

— Нет. Пишите заявление. Мы сами позвоним его начальству и согласуем время и место.

И так во всем. Ты сам ни о чем ни с кем не должен договариваться. Пиши в заявлениях, что ты хочешь. Твои заявления будут долго и мучительно переводиться от руки на арабский. Затем перепечатываться и потом согласовываться в различных кабинетах, затерянных в жерле министерства.

Говорят, в Туркменистане труднее работать. Верится с трудом.

Снимать в городе почти ничего нельзя. На каждом углу портреты и статуи Саддама, но все они расположены рядом или напротив государственных, военных и партийных учреждений, а также многочисленных объектов госбезопасности. Нельзя снимать и фотографировать заводы, фабрики, электростанции и мосты.

Одна российская телегруппа делала стэнд-ап на мосту. После этого за ними целый квартал гнались сотрудники безопасности на нескольких джипах, но наши спрятались в миссии ООН, откуда их вызволяли сотрудники посольства. Пленку пришлось отдать. Группу выслали. Отношение к русским журналистам похужело.

В одном месте в центре города, возле могилы неизвестного солдата, похожей на летающее блюдце размером с хоккейную площадку, на расстоянии метров 500 друг от друга установлены две пары гигантских бетонных рук Саддама со скрещенными саблями. Во время парадов под ними походят солдаты и проезжают танки. И даже при желании мог бы пролететь какой-нибудь местный Чкалов.

Фотографировать можно только одну пару рук и только в одну сторону. Почему, никто не может объяснить. В Ираке вообще мало что объясняют. Нельзя и все. Нигде нельзя фотографировать ни военных, ни полицейских. Единственное исключение — парады.

Я пытался на улице Абу Нуас сфотографировать какую-то полуразвалившуюся скульптурную группу играющих детей. Откуда ни возьмись подлетел здоровенный мужик в черной кожаной куртке, как из под земли вырос. Выхватил фотоаппарат, привычным движением руки вытащил и засветил пленку. Вернул фотоаппарат моему окаменевшему от ужаса майндеру, который целый вечер приходил в себя и благодарил небо, что мы не оказались в тюрьме.

У американских борцов за мир и у других журналистов набрал кучу номеров домашних телефонов различных представителей местной интеллигенции и нескольких аналитиков. Это единственный способ с кем-то встретиться. Люди из министерства еще никогда не организовали никому никакого интервью. Ждать бессмысленно.

Юра уехал. Не мог больше оставаться. Приедет через месяц. Я остался в гостинице один, если не считать телевизионную группу, которая целый день квасит в номере, потому что снимать все равно ничего не дают, а что могли, уже сняли.

Первый раз за три дня почистил ботинки. Мне об этом напомнил переводчик. Жестами объяснил. В Багдаде мусор практически не убирают. Зато на каждом углу чистильщики ботинок. Почти бесплатно. Ты можешь быть очень бедным и жить в какой-нибудь лачуге в старом городе, где помои выливают на улицу, но ботинки у тебя, даже если у них нет подметок, должны быть всегда начищены до блеска. Иногда на улице возникает ощущение, что мужчины все время чистят друг другу ботинки. И город блестит, отражаясь в черном зеркале ботинок. А мусор будут убирать, когда отменят санкции. Не очень понятно, причем здесь санкции, ну ладно.

На улице Эль-Рашид зашел в кафе писателей. Почти обычное кафе, но за маленькими столиками настоящие писатели. А на стене портрет настоящего президента с чашкой кофе в руке.