Валентин Гринер - От сентября до сентября Страница 2

Семен посмотрел на часы и поднялся.

— До прихода автобуса еще час двадцать, — деловито произнес он. — К тому же люблю ходить пешком. Тем более в такую погоду… Не желаете составить компанию?

— А сколько здесь километров?

— До комбинатовской доски Почета — шесть тысяч триста семьдесят пять моих шагов. Представляется возможность проверить…

— У вас что, все отсчеты ведутся от доски Почета?

Он рассмеялся:

— Нет. Просто доска Почета — на развилке. Налево пойдешь — на комбинат придешь, направо — в поселок… Сумка у вас тяжелая? Давайте помогу.

— Ерунда. Две рубашки, три тельняшки… — Мне не хотелось расставаться с новым знакомым, и я торопливо встал. — Пойдемте. Я тоже люблю пешие прогулки. Когда-то работал в изыскательских экспедициях, приходилось много ходить по тайге и тундре.

— А теперь где работаете?

— Теперь не работаю… В привычном понимании этого слова.

— Занимаетесь туризмом?

— Да. И в свободное время пишу книги…

Семен остановился и посмотрел на меня вначале с недоверием, затем с интересом.

— Значит, мы с вами в некотором роде коллеги… Вернее, будущие коллеги, — проговорил он возбужденно. — Я учусь на факультете журналистики МГУ… Вот это сюрприз! А я еще раздумывал: подходить не подходить… Нет, все же профессиональное чутье…

Мы зашагали по бетонке, по «осевой»: опасаться было нечего.

— Так кем же все-таки работаете на комбинате? — спросил я, чтобы завязать новый разговор.

— У меня специальностей много, — похвастался Семен. — Начинал учеником слесаря на ремонтном заводе. Добрался до четвертого разряда. Потом служил в армии, пописывал в дивизионную газету. А когда вернулся на комбинат, захотелось познать всю технологию целлюлозно-бумажного производства. Пошел на лесобиржу бревна катать… Между прочим, Надежда чуть не отреклась от меня. Сказала, с тобой, мол, опасно связывать семейную жизнь, всегда будешь таким ветрогоном…

— Но не бросила?

— Нет. Дочка растет. Скоро три года… А я, поработав месяца четыре на бирже, запросился в древесно-подготовительный цех. Потом был размольщиком, миксовщиком, отбельщиком… И чуть не попал в списки «летунов»…

— Обошлось?

— Спас начальник отдела кадров. Умный мужик. Психолог! Владимир Семенович Шах. Он сам насмотрелся в жизни всякого и умеет разбираться в людях. Мальчишкой пережил в Ленинграде блокаду. Потом был эвакуирован в Котлас. Чистил на станции тротуары, кочегарил на паровозе, был помощником машиниста и машинистом. Однажды на медкомиссии у него обнаружили дальтонизм и сняли с паровоза. Мужик не пал духом: пошел весовщиком, поступил в железнодорожный техникум, стал начальником станции, чуть погодя— начальником грузовой службы. Его заметили. Вызвали в горком, предложили работать инструктором промышленно-транспортного отдела. Пошел. Проработал шесть лет. Затем его направили на укрепление железнодорожного цеха нашего комбината. У нас свои подъездные пути, сложное хозяйство с таким грузооборотом, что не всякая солидная станция может потягаться. Кабачок там был основательный. Владимир Семенович быстро навел порядок. И вот уже лет двенадцать — в кадрах. Представляете, сколько надо знать, чтобы комплектовать кадрами производство, где более двухсот рабочих профессий. Здесь надо кумекать, да еще как. Мне рассказывали, что в первые годы Владимир Семенович днем сидел в кабинете, а по ночам пропадал в цехах, присматривался к технологии и постигал основы ведущих специальностей… Между прочим, у нас текучесть кадров самая низкая в отрасли: семь с половиной процентов. Когда перед поступлением в университет я пришел к Шаху и попросился на сульфатное производство, он мне говорит: «Слушай, тебя уже хотят зачислить в искатели легкой жизни. Ты ведь хороший рабочий, а все время бегаешь. У тебя что, шило?.. Объясни, пожалуйста. Может, я тебя пойму и огражу от ненужных разговоров…» Тут я ему все и выложил. Владимир Семенович понял и подписал заявление на перевод. И выдал хорошую характеристик)' для университета. Ведь вы знаете: на журналистику, да еще в МГУ, «подмоченные» биографии не проходят…

— На каком вы курсе, Семен?

— Третий разменял.

— Трудно?

— Интересно, — ответил он, чуть подумав.

— Но ведь семья, работа…

— У всех семья, у всех работа… На комбинате постоянно учатся в вузах и техникумах семьсот-восемьсот человек, а около восьми тысяч ежегодно проходят различные курсы повышения квалификации. Это обходится в три миллиона рублей. Так предусмотрено планом социального развития. Людей надо учить, иначе новая техника возьмет и поставит нас, как баранов перед новыми воротами. Некоторые идут учиться с охотой, других заставляют, третьих заставляет жизнь. Правда, иногда наблюдаются странные случаи. — Семен немного помолчал, вспоминая пли обдумывая что-то, и стал рассказывать:

— Есть у нас знаменитый передовик производства. Ну, скажем, — Иванов, Петров, Сидоров. Когда-то он был варщиком. Заочно окончил институт. Перспективного Иванова — Петрова вырастили до начальника цеха. Стал чиновником, зазнался. Сняли с треском. Хотели вообще уволить с комбината, и законные основания были. Но начальник производства пошел к директору и упросил назначить выдвиженца на старое место, к варочному котлу… Недавно встречаю его, говорю: «Ты у нас самый почетный человек на комбинате, все время в президиумах сидишь». — «Да, — отвечает. — Я рабочий класс. Гегемон!» — «А как же, — спрашиваю, — твой инженерский диплом?» — «Что диплом? Такая нынче техника пошла, что рабочему надо не только инженером, кандидатом наук надо быть!» И крыть мне нечем… А интеллигентный мой коллега отработает смену — и ходит руки в брюки, при галстучке, и получает больше того же начальника производства, и не сообщает диспетчеру свои координаты, когда в выходной день уезжает в лес на пикник…

— Может быть, по этой причине и вы не пошли в институт по профильной специальности? — спросил я мягко, стараясь не обидеть своего спутника.

Он отрицательно покачал головой.

— Нет, не потому. Мне хочется грамотно вникать в социальные проблемы. Тут журналистика — незаменимый теоретический помощник. Жизненную практику вижу каждый день. Она очень разноречива, практика. Иногда не знаешь, где искать концы и оценки реальных явлений. Ведь они не всегда согласуются с теорией…

— А если конкретнее?

— Конкретных примеров только по нашему комбинату десятки, даже сотни. — Он помолчал и перебросил с плеча на плечо свой кузовок. — Будет желание, километра через полтора свернем на железную дорогу — вот она, рядом, — и выйдем прямо к комбинатовским складам готовой продукции. Склады складами, они, как положено, под крышей. А под открытым небом лежат тысячи тонн бумаги. Лежат и гибнут, потому что нечем укрыть: брезента не хватает. В то же время ребятишки ждут книг, читатели — новых изданий… Детишкам и читателям можно как-то объяснить перебои в издательском деле. Они-то не знают, что бумага, и не какая-нибудь серятина, а беленькая, офсетная, со Знаком качества, лежит и портится там, где ее сделали. Но, как объяснить рабочим, которые ее сделали? Старались, брали встречные планы, повышенные обязательства. Выполнили их и перевыполнили… Как им теперь смотреть на гибнущие плоды своего труда? А как дирекции объяснить такую дикую несогласованность идеальной теории, правильной пропаганды и порочной практики? Ведь люди у нас сознательные, они работают не только за деньги…

— Транспорт? — догадался я.

— Все он, проклятый вагон! — выпалил Семен в сердцах.

Навстречу нам на большой скорости несся «жигуленок», мягко подпрыгивая на неровностях дороги. Мы отступили к обочине.

— Похоже, Голуби летят, — сказал Семен. — Вроде их машина.

— Кто такие?

— Голубевы. Геннадий Иванович — начальник производства беленой сульфатной целлюлозы, а Елизавета Викторовна работает в службе качества. Она — за баранкой…

Машину действительно вела женщина, рядом сидел, пристегнувшись ремнем, ее муж, худощавый человек в массивных роговых очках.

— Лихо ездит, да? — восхитился мой спутник. — А ведь только недавно курсы окончила. Мужику в гору глянуть некогда, пропадает на производстве… Вот тут настоящий матриархат, автомобильный… Между прочим, Голубев — мой начальник. Дельный и справедливый человек. Иногда смотрю на Геннадия Ивановича и думаю: откуда у него столько сил и терпения. Если что-то не ладится, сутками не уходит из цеха. Другой бы направил механиков, слесарей, технологов — разбирайтесь, а сам отдыхать… И что удивительно: никто не помнит случая, чтобы Голубев на кого-нибудь хотя бы голос повысил. И от подчиненных требует такого же обхождения. А производство наше как-никак дает треть всей продукции комбината. Вот и крутится Геннадий Иванович. Машину купил, да кататься особо некогда…