Светлана Бондаренко - Неизвестные Стругацкие. От «Града обреченного» до «"Бессильных мира сего» Черновики, рукописи, варианты Страница 2

Много изменений и в описании самого Города. В рассказе о северной части Города — что идет за центральными обитаемыми районами, — Кацман говорит: „А там еще город и город, там огромные кварталы, целехонькие, дворцы“. И добавляет в черновике: „Там, конечно, почти никто больше не живет, потому что водопровода нет…“ После правки сказано более категорично: „Сейчас там, конечно, никого нет, потому что воды нет…“

Еще Кацман рассказывает о временах монарха Велиария Второго, который царствовал в то время, когда на современном месте обжитого района Города были болота и фермеры. „И было это не меньше, чем сто лет назад…“ — говорит Кацман ив черновике добавляет: „По документам видно, по архитектуре…“

Возвратившись к экспедиции, увидев трупы, Воронин с Кацманом обсуждают происшедшее, и тут гаснет солнце. Андрей сразу же пытается поставить на точное время (время, когда гаснет солнце) остановившиеся наручные часы и ставит: в рукописи — на восемь, в первом издании (журнал „Радуга“) — на двенадцать, в остальных изданиях — на десять часов.

Гейгер замечает, что до Поворота жизнь была тяжелая, „но вот жизнь в общем налаживается…“ В черновике указывается более точно: „Но вот уже минимум полтора года, как жизнь в общем налаживается…“

Палата Мер и Весов, упоминаемая в романе, первоначально называлась торговой палатой.

Упоминая в романе в первый раз фермеров, Авторы рассказывают о том, что живут они рядом с болотами. Правя черновик, они добавляют к болотам еще и джунгли.

Шеф полиции, делая втык Воронину, замечает: „Столько времени у нас работаете, а всего три жалких дела закрыли“. В черновике фраза, во-первых, более конкретна (не „столько времени“, а „два месяца“) и более груба (вместо „жалких“ — „говенных“).

О профессиях. Сначала Авторы хотели сделать Отто Фрижу не товарищем министра профессионального обучения, а министром земледелия. Кацман, перечисляя на допросе по порядку места его работы, называет: в черновике — „конторщик городской бойни, старший архивариус Города, кузнец, мусорщик“, в остальных вариантах — „разнорабочий, старший архивариус Города, конторщик городской бойни, мусорщик, кузнец“. Когда Воронин работает в газете, Дэнни Ли там работает не завотделом писем, а заведующим отделом рекламы. Кэнси, узнавая Цвирика, кричит ему: „Ты деньги для школ разворовывал…“ В черновике — не школ, а сиротского дома.

И множество других изменений присутствует в черновике. Перечислим только самые интересные.

В рассказе Кэнси о жизни его двоюродного дяди, полковника Маки, наличествует такая подробность: „…он присутствовал при вступлении немцев в Прагу…“ В черновике сказано более конкретно: не „при вступлении немцев“, а „при вступлении гитлеровских танков“.

„Полицейский-одиночка действительно соблазнительная приманка для этих гадов“, — думает Воронин о запрете полицейским носить оружие. В черновике он более конкретен: не „этих гадов“, а „матерых уголовников“.

Во время паники по поводу появления павианов, жалуясь Наставнику, Андрей сначала говорит: „…никуда не могу пристроиться…“ Потом Авторы правят: „Оказался никому не нужен“. В ответе Наставника простоватое слово „безалаберность“ правится на более официальное — „недостаток дисциплины“.

Когда собирался отряд добровольцев для обороны от павианов, Воронин замечает о Фрице Гейгере: „…и даже не видя его в полутьме, по одному его голосу, Андрей чувствовал, как нравится командовать этому фашистскому недобитку“. Авторы в первой части романа стремятся показать похожесть коммунистического мировоззрения Воронина и фашистского мировоззрения Гейгера, поэтому эту фразу они исправляет: „…нельзя было не признать, что в данной ситуации Фриц Гейгер, хотя и являлся бывшим фашистским недобитком, но оказался как-никак на своем месте“. И позже Авторы смягчают отношение Воронина к Гейгеру: Воронин в мыслях несколько раз называет Гейгера не „фашистской мордой“, а „унтер-генералом“. Но вот присутствующее в черновике обращение Гейгера к Воронину „брат“ Авторы изменяют на „дружище“.

На спине и груди куртки Воронина упоминаются буквы „ЛУ“. В черновике говорится, что они „выцветшие“, позже это определение заменяется на „переплетенные“, так как о куртке строчкой выше уже говорится, что она „застиранная“.

Вспоминая бывшего мэра, Андрей замечает такую деталь, что при встрече мэр „величественно наклонял голову в знак приветствия“. Потом Авторы делают мэра более приятным Андрею: „…обязательно протягивал для пожатия большую теплую сухую руку“.

На вопрос Сельмы, нельзя ли кого-нибудь нанять для уборки квартиры, Андрей отвечает: „Фиг тебе!“ и в черновике хвастает:

— Видишь, как надо мыть? — Он гордо повел рукой вокруг себя.

— Это ты сам? — осведомилась Сельма презрительно. — Ну и мужчина. Попался бы ты нашим парням: — Она вздохнула.

Потом Авторы убирают возникший конфликт: „Фиг тебе! — сказал он злорадно. — Сама отмоешь. Тут белоручкам делать нечего“. И после некоторого враждебного молчания разговор продолжается.

На вопрос, кем она была на том свете, Сельма отвечает: „Фокстейлером“ — и после недоуменного вопроса Воронина поясняет: „Ну, чтобы тебе понятно было… Проституткой. <…> Не для денег же… Это для собственного удовольствия. Называется фокстейлеры. Понял теперь?“ Потом Авторы смягчают и здесь: „Ну, как тебе объяснить… Раз-два, ножки врозь… <…> Это же не для денег. Просто интересно. Скука же…“ Вместо удовольствия — простой интерес, да и то — от скуки… И далее в черновике определение Сельмы „проститутка“ правится на „шлюха“.

В продолжении разговора Воронин рассказывает Сельме: „Работать можно и здесь на благо людей. У меня есть хорошие друзья, мы тебе поможем…“ Авторы правят, добавляя речи Андрея комсомольской горячности: „Может быть, и хорошо, что все так получилось: здесь ты все наверстаешь. У меня полно друзей, все — настоящие люди…“

Вспоминая студенческие времена, Андрей говорит: „У нас, бывало, на стройку уж такие долдоны ездили…“ Последние два слова Авторы правят на „сачки приезжали“.

В черновике Фриц на требование денег от Воронина выворачивает карманы. Это не похоже на аккуратного немецкого унтер-офицера, и Авторы изменяют на „раскрывает портмоне“.

Маринованную капусту, которую ел Кэнси, правят на „кислую капусту“.

„Сдох ваш фюрер!“ — говорит Сельма Гейгеру в черновике. „Сожгли его, вашего фюрера“ — правят Авторы.

„О Наставнике говорить было неловко“, — думает Воронин и сравнивает: в черновике: „…ощущение было такое, словно разглашаешь семейную тайну“; позже: „…как о семейном деле с посторонними людьми“.

„Все что угодно может быть сегодня, и все что угодно будет завтра, но послезавтра мы обязательно увидим небо в звездах, и на нашей улице наступит праздник…“ — думает Воронин в черновике. Позже Авторы исправляют первую часть мысли на: „Что сегодня может быть как угодно тяжело и плохо, и завтра — тоже…“

По показаниям Теодора Буха, Здание находилось „на Третьей Левой улице, неподалеку от“: в черновике — „церкви“, позже — „костела“. В Здании, как говорилось, не подстерегали „ни грабители, ни маньяки-садисты, ни кровососущие“: „пауки“ — в черновике, „мохнатые твари“ — в других вариантах.

Воронин вместе с Чачуа пересматривали дело о Падающих Звездах. В черновике дело состояло из „пухлой старой засаленной папки“, в других вариантах — из „кучи пухлых засаленных папок“. Получается, что дело стало более объемным, хотя чуть позже Чачуа упоминает об одиннадцати трупах по этому делу, в черновике же их восемнадцать.

Воронин говорит Эйно Саари: „Я уверен, что все подробности о Красном Здании вы узнали где-то на стороне. Сами вы его, может быть, даже и не видели“. В черновике он более обстоятелен: „Я лично не верю, что вы в тот вечер провожали Эллу Стремберг, видели Красное Здание и видели, как Элла вошла в это здание. Я лично думаю, что вам это всё подсказали“.

Антенна на Красном Здании названа странной и — в черновике крестовидной, позже — с несколькими поперечинами. Сельма, которую Воронин видит в Красном Здании, была в „кружевных розовых“ не „трусиках“, а „панталончиках“.

Несколько по-другому описывалось развлечение ребят на сборах, о котором вспоминает Воронин: „…брали ботинок, привязывали его за веревочку к причинному месту заснувшего спьяна товарища, а потом ставили этот огромный грязный ботинок ему на морду, и как тот спросонья и в бешенстве хватал этот ботинок и запускал им в пространство…“