Анатолий Божич - БОЛЬШЕВИЗМ Шахматная партия с Историей Страница 2

Что касается «красного террора» периода гражданской войны, то закономерно встает вопрос и о «белом терроре», который был ничем не лучше. Увы, гражданских войн без террора и без взаимной жестокости в реальности не бывает — ибо это всегда борьба за выживание между полярными социально-политическими силами. И сводить проблему большевизма лишь к проблеме «красного террора» — не просто упрощение, а своеобразный исторический нигилизм. Более того, эта тема имеет много темных и еще не до конца раскрытых страниц. Пример тому — убийство в июле 1918 года (всего через 10 дней после убийства в Москве германского посла графа Мирбаха) всей царской семьи. Очень странно в этой истории выглядит то обстоятельство, что за несколько дней до убийства царя и его семьи слухи о его смерти распространились в Копенгагене. Эти слухи вынудили редакцию копенгагенской газеты «National Tidende» направить 16 июля (за день до расстрела царской семьи!) телеграмму в Москву следующего содержания: «Ленину, члену правительства, Москва. Здесь ходят слухи, что бывший царь убит. Пожалуйста, сообщите фактическое положение дел…»[1] Каким образом о смерти царя в Копенгагене узнали еще до его фактической гибели, и где, в таком случае, было принято решение о его физическом уничтожении? Ведь не секрет, что бывший царь, являвший собой олицетворение Российской империи, уже самим фактом своего существования мешал Антанте в ее планах по расчленению России. Кроме того, убийство царя вскоре после убийства германского посла выглядит особо подозрительно и напоминает попытку любыми средствами спровоцировать вооруженный конфликт между кайзеровской Германией и большевиками. Это опять-таки было выгодно не только левым эсерам, но и финансовой элите Антанты, и еще более — правительству Соединенных Штатов Америки, ибо на тот момент Германия была единственным серьезным соперником США на пути к мировой гегемонии. Несомненно, данный вопрос нуждается в отдельном исследовании. И это далеко не единственное «темное пятно».

Повторю еще раз — беда в том, что гражданская война и репрессии сталинского периода прошлись катком по России, оставив после себя многочисленные жертвы и боль в коллективной памяти русского народа. Отсюда — пристрастность суждений и оценок. В этой ситуации любая попытка объективного анализа всего того, что произошло в России в начале XX века, наталкивается на политически ангажированный субъективизм, на откровенные идеологические спекуляции — как со стороны преемников «красных», так и со стороны преемников «белой идеи» во всем своем многообразии. Именно в этом сложность постановки проблемы.

Без гнева и пристрастия, вне рамок идеологических и политических клише, опираясь на всесторонний и глубокий анализ этого явления в своем развитии — только так, на наш взгляд, можно объективно исследовать большевизм. И именно так мы попытались исследовать большевизм в данной книге.

Глава 1

Российское общество на рубеже XIX и XX веков

Реформа 1861 года, освободившая крестьян от крепостной зависимости и положившая начало полувековой агонии патриархальной России, без сомнения, была первой значительной вехой на пути модернизации России. Этот путь, выбранный русским либеральным чиновничеством и получивший одобрение императора Александра Второго, оказался для самодержавной монархии не менее гибельным, чем гипотетическая крестьянская революция, которой пугали друг друга и царя представители т. н. «просвещенной бюрократии» в конце 50-х годов XIX века. Однако абсолютное большинство исследователей этой проблемы сходится во мнении, что альтернатив процессу модернизации России не было и не могло быть, так как он был обусловлен объективно и реально растущим отставанием ее от западноевропейских стран по целому ряду экономических параметров, главным из которых было отсутствие современной металлургии и машиностроения. Задачи индустриальной модернизации, в свою очередь, диктовались политическими притязаниями России (российского самодержавия) на роль одной из ведущих европейских держав.

Начавшееся в 1860-х годах внедрение капиталистических элементов в экономику России не могло не повести к изменению структуры российского общества. Общество, в котором деньги начинают играть роль основного показателя жизненного успеха, не может долго сохранять стабильную структуру. Тем более в этой ситуации нельзя гарантировать сохранение сословной структуры, а если эта структура навязывается как составная часть государственности, то это начинает раздражать. Внешне сословное российское общество начинает на глазах дробиться на множество социальных групп, главным отличительным признаком которых было наличие тех или иных денежных сумм, а также способ их добывания. В дальнейшем из части этих групп начнется формирование своеобразной «русской буржуазии». Но в так называемой общественной жизни сословное деление, сословные привилегии, сословная мораль, сословный быт — сохранялись. Фальшь такого общественного устройства не могла не вести к парадоксам, вызывавшим недовольство во всех слоях российского общества.

Прежде всего, насквозь фальшивым оказалось положение дворянства, первого привилегированного сословия. Дворянство разорялось, вырождалось, теряло свой былой блеск и возможности. По данным авторов сборника «Кризис самодержавия в России», с 1878 по 1905 год общая площадь дворянского землевладения уменьшилась на 20 млн. десятин, за этот же период в общей массе поместного дворянства возрос (с 50,2 до 58,9) процент мелкопоместных дворян и сократился (с 29,8 до 25,3) — среднепоместного дворянства. «Обедневшие и разорившиеся помещики превращались в простых хлебопашцев, попадали в разряд среднего и мелкого чиновничества, опускаясь иногда до положения дворян-пролетариев»[2]. В частности, князь В.А. Оболенский в своих воспоминаниях сообщает о дворянине, служившем кучером у разбогатевшего крестьянина-кулака[3]. Впечатляющую картину дворянского оскудения рисует в своих мемуарах известный народнический публицист С.Я. Елпатьевский. В то же время он отмечает (говоря о 1870-х годах), что уход дворян от земли чаще всего был сознательным выбором: «Пусто было в дворянских усадьбах. В огромных, когда-то шумных домах с колоннами доживали старики, сыновья которых где-то командовали в войсках, где-то служили губернаторами, исправниками, департаментскими чиновниками, инженерами и приезжали изредка, раз в два-три года, в имение вместо подмосковной или петербургской дачи… Не часто встречался помещик, сидевший на земле и сам ведший хозяйство. Большинство не занималось землей как источником существования. Дворяне-помещики жили где-то далеко от своей земли, на казенном жалованье, на легких хлебах, в банках, на железных дорогах, на службе у капитала, во всяких предприятиях, где в те времена дворянское имя, в особенности громкое, ценилось выше диплома и знания, а земля, имение были дачей, где все-таки нужно было вести нудные разговоры с управляющим…»[4]. С.Я. Елпатьевский признавал, что в России были и другие дворяне, владевшие тысячами десятин. «Те в большинстве случаев были на верхах государственной жизни, при дворе, у кормила власти и имели совсем особые источники дохода»[5]. Речь идет о латифундистах, тесно связанных с финансовым капиталом, являвшихся акционерами крупных компаний и членами правлений банков. При этом и графы Орловы-Давыдовы, владевшие 67 тысячами десятин, и графы Шереметевы, владевшие 75 тысячами десятин, и князья Юсуповы, за которыми числилось 38 тысяч десятин земли, по-прежнему продолжали рассматривать Россию как свое большое имение, а императора — как первого дворянина. К 1905 году в России насчитывалось 6882 владения от 1000 до 5000 десятин и 1131 владение свыше 5000 десятин[6]. Но эти 8000 латифундистов по прежнему нуждались в протекционизме самодержавной власти и в большинстве случаев придерживались монархических убеждений.

Мелкопоместное и среднепоместное дворянство, столкнувшись с конкуренцией «кулаков» и разгулом земельных спекулянтов, все более и более уходит в земскую оппозицию. Как это ни парадоксально звучит, но дворянский (земский) либерализм в известной мере был реакцией на издержки русского капитализма. Именно из помещичьей среды еще в 1890-х годах прозвучали требования увеличить налоги для крупной буржуазии и сократить непроизводительные государственные расходы. Вызывало у помещиков беспокойство и то обстоятельство, что крупное землевладение постепенно утрачивало дворянский характер. К 1905 году около одной трети крупных земельных собственников были выходцами из купцов и крестьян, что свидетельствовало о быстром развитии капитализма в аграрном секторе экономики.

Нельзя сказать, что эту проблему недооценивала царская администрация. Борьба за сохранение главенствующей роли дворянства во всех сферах жизни велась долгая и упорная. Она началась сразу же после убийства Александра Второго и не прекращалась до 1905 года. Главенствующая роль дворянства должна была быть обеспечена сохранением в его руках пахотной земли. «Дворянство без земли утратит все свое значение — не стоит сохранять форму без содержания», — заявляет некий дворянин Павлов и тут же предлагает проект «экономического объединения» дворянства и крестьянства под эгидой первого. В середине 1890-х годов возникает проект внедрения крупного дворянского землевладения в Сибири за счет тех земель, которые могли быть отведены для крестьян-переселенцев. Особое совещание, образованное для выяснения нужд дворянства, заявило, что под дворянскую «колонизацию» Сибири должен быть отведен земельный фонд в один миллион десятин, причем речь шла о крупных участках, размером не менее трех тысяч десятин каждый, предоставляемых на льготных условиях. Осуществлению этого проекта помешали русско-японская война и первая русская революция.