Джин Сэссон - Дочери принцессы Страница 2

Согласно традиции дома Саудов, вступив в пору полового созревания, я больше никогда не снимала чадру в присутствии короля. С тех пор он уже состарился. Признавая тот факт, что король стал теперь человеком мрачным, я решила, что годы управления государством закалили его, а ответственность, лежащая на плечах, правителя, научила его дисциплине. Несмотря на массивность и королевскую стать, красивым нашего короля не назовешь. Глаза у него навыкате, с тяжелыми, нависшими над ними веками, нос почти касается верхней губы, тонкий рот плотно сжат. На официальном портрете, так хорошо знакомом всем жителям и гостям Саудовской Аравии, который в каждом офисе висит на. самом видном месте, король, как мне кажется, представляется совсем не таким, какой он есть на самом деле.

Несмотря на его бесспорную власть и огромное богатство, положению его едва ли можно позавидовать. Будучи абсолютным господином одной из богатейших стран мира, король Фахд правил жаркой, мрачной землей Саудовской Аравии, где велась нескончаемая борьба нового со старым.

В то время как правительства большинства стран пересмотрели свои традиции и отказались от старых путей развития, медленно перерастая в новые, более совершенные системы, ведущие к прогрессу цивилизации, у нашего короля такой возможности не было. Ему, простому смертному, приходилось удерживать в единстве и мире четыре разделенных и совершенно разных группы граждан: религиозных фундаменталистов – непреклонных, несговорчивых людей, имеющих власть и желающих вернуть прошлое; все громче заявляющего о себе хорошо образованного среднего класса, требующего освобождения от старых традиций, мешающих ему жить и работать; племен бедуинов, борющихся с соблазном покончить с кочевыми дорогами и начать заманчивую жизнь в городе; и, наконец, членов неисчислимого королевского семейства, жаждущих богатства, богатства и ничего иного, кроме богатства.

Связующим звеном между этими четырьмя фракциями выступала еще одна, едва не забытая группа, – это женщины Саудовской Аравии, чьи желания и требования резко отличаются от желаний мужчин, руководящих нашей повседневной жизнью.

Все же, как это ни покажется странным, я, женщина, пережившая в жизни великие разочарования, не держу на короля зла за нашу горькую долю, потому что знаю, что для того, чтобы выступить против сурового духовенства, нужно сначала заручиться надежной поддержкой простых мужей, отцов и братьев. Это представители религии требуют от них неукоснительного соблюдения исторически сложившегося свода законов, согласно которому мужчины должны держать жен своих в строгости и повиновении. Слишком многие мужчины в Саудовской Аравии довольны сложившимся положением, считая, что куда легче не обращать внимания на жалобы своих женщин, чем сподвигнуть своего короля на проведение реформ.

Несмотря на все трудности, большинство граждан Саудовской Аравии поддерживают короля Фахда. Только религиозные фундаменталисты призывают к его смещению, остальные же группы населения считают его человеком щедрого сердца и доброй души.

И еще позволю себе напомнить о том, что известно всем женщинам нашей семьи: короля очень любят его жены, и этот факт говорит сам за себя.

Король Фахд управляет страной в гораздо более мягкой форме, чем это делали его отец и три брата, однако не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что «Принцесса» – книга, повествующая о моей жизни, может быть воспринята как пощечина человеку, правящему страной.

Это единственное, о чем я очень сожалею.

Я твердо заявляю, что решилась нарушить вековую традицию и выдать секреты семьи без какого-либо принуждения извне. Теперь же впервые я призадумалась о том, не действовала ли я сгоряча, забыв о благоразумии. Возможно, я слишком большое значение придавала своей честности и пылкости, забыв о чувствах других.

Чтобы успокоить укоры совести и страхи, я пытаюсь воскресить в своей памяти тот гнев, что испытывала по отношению к мужчинам моего семейства, правителям Саудовской Аравии, оказавшимся такими невосприимчивыми к страданиям женщин той земли, в которой они властвуют.

Глава 1. Без чадры.

Отчаяние притупляет паше зрение и закрывает уши. Мы не видим ничего, кроме призрака смерти, и способны слышать только биение наших взволнованных сердец.

Сейчас октябрь 1992 года, и я, Султана аль-Сауд, принцесса, чей образ запечатлен в правдивой, обнажающей всю подноготную книге, слежу за сменой дней в календаре со смешанным чувством лихорадочного возбуждения и мрачной подавленности. Книга, выставившая напоказ жизнь женщины, скрытую под чадрой, вышла в Соединенных Штатах в сентябре. Со дня ее публикации я ощущаю на себе мрачное бремя своей судьбы и чувствую себя так, словно оказалась в ненадежном, подвешенном состоянии, поскольку ничуть не сомневаюсь в том, что ни один шаг, большой или малый, хороший или плохой, не может оставаться без последствий.

С трудом переводя дыхание, я обнадеживаю себя мыслью о том, что в многочисленной семье аль-Саудов скорее всего останусь неузнанной. Все же интуиция предупреждает меня о том, что моя анонимность будет раскрыта.

Лишь только я смогла одержать победу над чувством вины и страха, как в комнату поспешно вошел муж, громко извещая меня о том, что мой брат Али преждевременно вернулся из поездки по Европе и что наш отец срочно созывает у себя во дворце семейный совет. С горящими черными глазами на бледном лице, покрытом огненно-красными пятнами, муж мой выглядел свирепее взбесившейся собаки.

Ужасная мысль поразила меня. Кариму рассказали о книге!

Представив себя заключенной в подземной темнице, лишенной любимых детей, я на минуту поддалась волнению и высоким тонким голосом, в котором не было ни малейшего сходства с моим собственным, умоляюще спросила:

– Что случилось?

Карим ответил, пожав плечами:

– Кто может знать? – Его ноздри раздулись от раздражения. – Я говорил твоему отцу, что завтра у меня в Цюрихе важное совещание и что мы могли бы навестить его по моему возвращению, но он был непоколебим и велел мне пересмотреть планы и препроводить тебя в его дом сегодня вечером.

Карим вихрем ворвался в свой кабинет и воскликнул:

– Три совещания следует отменить!

У меня от слабости подкосились ноги, и я с облегчением рухнула на софу, полагая, что все выводы преждевременны. Гнев Карима не имеет ко мнe никакого отношения! Передо мной забрезжила надежда.

Однако угроза опознания все еще существовала, и неурочному домашнему совету предшествовало еще много долгих часов.

***

Напустив на себя веселость, которой не чувствовала, я, улыбаясь и беззаботно болтая с Каримом, прошла по широкому вестибюлю, устланному толстыми персидскими коврами, и ступила в огромную главную гостиную нового, только что построенного дворца моего отца. Его самого еще не было, но я поняла, что мы с Каримом оказались последними из прибывших членов семьи. В дом отца были приглашены и остальные десять детей моей матери, все они были без супругов. Я знала, что трем сестрам пришлось прилететь в Эр-Рияд из Джидды, а еще двум – из Эт-Таифа. Оглядевшись по сторонам, я убедилась в том, что Карим был единственным представителем не нашего семейства. Даже старшей жены отца и ее детей нигде не было видно. Я поняла, что их временно выдворили из покоев.

Срочный созыв собрания снова заставил меня вспомнить о книге, и сердце мое сжалось от страха. Мы с сестрой Сарой обменялись встревоженными взглядами. Поскольку она была единственным членом семьи, кто знал о публикации книги, ее мысли, похоже, совпадали с моими. Все сестры тепло поздоровались со мной, кроме моего единственного брата Али, но я заметила, что его хитрые глаза следят за мной.

Тотчас после нашего прибытия в комнату вошел отец. Его десять дочерей уважительно поднялись на ноги, и каждая из нас поприветствовала человека, без любви давшего нам жизнь.

Я уже несколько месяцев не видела отца и подумала про себя, что он выглядел слишком уставшим и преждевременно постаревшим. Когда я наклонилась, чтобы поцеловать его в щеку, он нетерпеливо отвернулся и не ответил на приветствие. В этот момент я поняла, что была слишком наивна, полагая, что аль-Сауды заняты исключительно накоплением богатства и не интересуются книгами. Мое волнение возросло.

Суровым голосом отец велел нам сесть и заявил, что имеет намерение сообщить нам неприятные известия.

Почувствовав на себе взгляд Али, я увидела, что он с присущим ему болезненным интересом к страданиям других безжалостно уставился па меня. В душе у меня не было ни малейшего сомнения в том, что к сегодняшнему собранию он имел самое непосредственное отношение.

Отец запустил руку в свою большую черную папку и извлек оттуда книгу, которую не мог прочесть никто из нас, поскольку она была написана на иностранном языке. У меня в голове все смешалось, я подумала, что, должно быть, ошиблась и все мои страхи были напрасными. Я недоумевала, какое отношение эта книга могла иметь к моей семье.