Журнал Наш Современник - Журнал Наш Современник №9 (2001) Страница 2

Через несколько минут состав ушел, а на его место тут же подали такой же для нас. Наше место у перрона заняла вереница новых автобусов.

Товарные вагоны были оборудованы для перевозки людей — гражданских и военных — все одинаково: направо и налево от дверей устраивались двухэтажные нары, устланные соломой. Посреди вагона стояла печка-буржуйка со снятой трубой, отверстие в крыше заткнули соломой. На печке десятилитровый чайник и ведро с привязанной к нему кружкой. В каждый вагон разместили по десять семей. Позже в таком вагоне размещали двадцать семей, до восьмидесяти человек. Женщины с грудными детьми — на нижних нарах, постарше — на верхних. Там было небольшое окошечко, в которое маленькие дети могли выпасть (и выпадали) при движении поезда. Таким транспортом пользовалось все гражданское и военное население всю войну и первые годы после войны. Все пассажирские вагоны были оборудованы под эвакогоспитали, перевозившие раненых с фронта в тыловые госпитали.

Наша семья состояла из четырех человек: мамы — Самариной Екатерины Ивановны, 34 года; меня — Самариной Маргариты, ее старшей дочери, 11 лет; сына Вячеслава семи лет и годовалой дочери Нины. Нам дали место на верхних нарах, и брат был обязан не спускать глаз с сестры, чтобы она не выпала в окошко. На пол с нар никому из детей спускаться не разрешалось, так как места вокруг печки было очень мало. Выходить из вагонов на остановках тоже не разрешалось: если поезд останавливался в поле, то в товарный вагон с насыпи подняться было очень трудно, женщин втягивали за руки.

На станциях поезд останавливался или один, или два раза в сутки. Об этих остановках заранее извещал начальник поезда. Тут уж не зевай, дежурный по вагону, — хватай чайник и ведро и беги на станцию за кипятком и холодной водой, иначе пить всем будет нечего до следующей остановки. Печку топить не разрешалось, потому что было лето. Горячей пищи кроме чая не было. Медсестра при нашем эшелоне отсутствовала. Больных с высокой температурой вместе с родственниками снимали на ближайшей станции. Умерших в пути тоже сдавали похоронным бригадам на станциях. Это было поначалу, когда эшелоны еще не бомбили. Потом хоронили убитых и умерших прямо у железнодорожной насыпи. Начальник поезда каждое утро самолично открывал вагоны, выясняя у старосты о ночных происшествиях, улаживая конфликты, сообщая об остановках. Вечером он также обходил вагоны, закрывая их на задвижку. В пути двери вагона полагалось приоткрывать на пятнадцать-двадцать сантиметров. Ехали неравномерно — то не останавливались по пять-шесть часов, то стояли столько же, пропуская встречные, но наш эшелон не бомбили. Ехали мы около двух недель на Урал, в Челябинскую область. Конечный пункт назначения, кроме начальника, не знал никто.

В последние дни пути заболела поносом наша малышка Нина, лечить ее было нечем, думали, что она умрет. Нина заболела диспепсией из-за отсутствия детского питания и вообще горячей пищи. При прибытии в конечный пункт назначения — станцию Мышкино Челябинской (ныне Курганской) области — мама с сестрой ушла в больницу, а мы все выгрузились в местную школу, где переночевали на соломе. Утром эвакуированных распределили по близлежащим деревням, откуда за ними приезжали сопровождающие. Остались только мы с братом. В школе мы пробыли весь день и ночевали вторую ночь, а утром из больницы пришла мама. Она оставила больную сестру на попечение медсестры, чтобы определиться с местожительством. Нас, задержавшихся, назначили жить в деревню Благовещенка, за сорок километров от станции. Оставив детей в правлении колхоза на председателя, мама уехала в больницу. Местным врачам удалось довольно быстро вылечить сестру, и мама с ней через неделю приехала к нам.

В деревне Благовещенка мы прожили до апреля 1943 года. Здесь 24 марта 1942 года родился мой младший брат Женя. Деревня состояла из сорока дворов и по местным меркам считалась небольшой. В семи километрах от нее были так называемые “выселки”, или по-европейски — хутор из пяти домов, а за выселками дорога кончалась, начиналась необъятная тайга. В деревне был колхоз — по-моему, имени Калинина. Командовал Благовещенкой и выселками председатель колхоза Герасим Михайлович, мужик лет пятидесяти, которого не брали в армию по состоянию здоровья. Кроме него было еще четыре деда по 65—75 лет, один умер при нас. Почта и телефон находились за двенадцать километров, ближе к станции. Туда ездила почтарь ежедневно, а если было нужно сообщить что-то срочное, то с почты верхом на лошади приезжал нарочный, сын начальницы почты, мальчик лет тринадцати. Медицинское обслуживание осуществляла повитуха 73 лет от роду, которая к тому же была хорошая травница. Но появлялась она в деревне на три-пять дней ежемесячно, остальное время жила на железнодорожном разъезде у племянницы, которая работала круглосуточно на путях, а бабушка вела ее хозяйство и смотрела за маленькими детьми. В этой деревне была начальная школа, где я окончила четвертый класс, а мой брат Вячеслав пошел в первый. Школа состояла из большой избы, каждый класс занимал свой ряд. Учительница учила всех одна. При школе была довольно большая и хорошая библиотека.

Мама очень беспокоилась, что мне негде дальше учиться, договорилась о переезде в другую деревню — Масли, где была средняя школа. Но летом переехать мы не смогли и переехали только в конце марта 1943 года. Деревня Масли была большая. До революции здесь был даже храм, жили мы в бывшем доме священника, несколько на отшибе. Здесь мы испытали настоящий голод, когда утром мама давала нам всем по одной или две картофелины в “мундирах”, а вечером малышам по кружке молока, а мы со старшим братом и мамой ели вареные картофельные очистки, собранные раньше, или ничего не ели. Это было в мае 1943 года. После школы многие дети ходили на луг собирать ростки дикого чеснока — первая зелень в тех местах. Он был высотой 10—12 сантиметров и рос в мелких лужицах. Вода была ледяная, в низинах еще лежал снег, много чеснока не надергаешь. Ходила я в валенках, которые промокали насквозь, и домой возвращалась с пучком чеснока и ледяными ногами, которые тут же грела в чугуне с горячей водой, а валенки до утра успевали высохнуть на печи. Дети на крыльце ждали меня с зеленью, которую тут же с жадностью поедали. Брат с другими мальчиками ходил на березовые порубки, где заготовляли дрова на зиму, и приносили березовую кору. На внутренней стороне ее был студенистый сладковатый слой, который мы ели, сдирая с коры зубами.

В октябре 1943 года наша семья уехала в город Липецк, где жили наши родственники. Там жизнь пошла полегче. Так закончилась наша эвакуация, но не закончились скитания по стране...

Нелегкая судьба выпала и на долю других семей. Пишу то, что слышала от рассказчиков сама много раз.

Наша соседка Ольга Калюга, тоже жена военнослужащего, сначала была эвакуирована в Закавказье, а в 1942 году в сентябре месяце, когда немцы наступали на Северный Кавказ, таких эвакуированных повезли дальше, за Каспийское море, из Баку в Красноводск. Ее дочери в то время было несколько месяцев, она еще не ходила. Людей перевозили через море баржами. При хорошей погоде этот путь занимал один-два дня, а при шторме гораздо дольше. Из Красноводска их развозили на житье в разные города Средней Азии — тех, которые оставались живыми после морского путешествия. За время морской переправы при скудной пище и некачественной воде из бачка с общей кружкой люди, особенно дети, заболевали дизентерией или брюшным тифом. Некоторые умирали в пути, заразившись еще на причалах Баку.

После выгрузки в Красноводске санитарные бригады выносили с барж трупы, дезинфицировали баржу и отправляли в Баку, за следующей партией. Там ожидали переправы несколько тысяч людей.

Вокруг причала Красноводска была безводная пустыня. Трупы укладывали рядами вдоль моря, не успевали хоронить. Через некоторое время они превращались в высохшие мумии. Ольга заболела в пути, на барже. Санитарная бригада вынесла ее на носилках вместе с дочерью. Передвигаться самостоятельно она не могла. По опыту, санитары решили, что ей долго не жить, и отнесли ее на похоронный край. Через некоторое время мимо ехал старый казах, он заметил, что ребенок теребит неподвижную мать. Подъехав ближе, увидел, что мать еще жива. Отрезав большой кусок арбуза, стал показывать ей знаками (русского языка он не знал), чтобы она ела арбуз и кормила дочь. Казах уехал по своим делам, а вечером, возвращаясь, снова подъехал к Ольге и дал еще кусок арбуза. Утром он вновь накормил Ольгу и дочку, после чего, окрепнув, Ольга встала и побрела шатаясь к причалу, где ее и дочку отправили дальше. Там ее нашел муж. После войны она родила еще и сына...

Теперь расскажу, как эвакуировалась семья моего мужа Телесницкого Бориса, которому было тогда десять лет. Его отец руководил сахсвеклосовхозом в селе Новоселица Полонского района Хмельницкой области. Семья состояла из пяти человек — отца, матери, двоих детей, десяти и двух лет, и бабушки. Кроме того, к ним приехала сестра матери с сыном двенадцати лет. Она была беременна на последних месяцах и приехала родить.