Иван Гончаров - Письма (1858) Страница 2

Книги архиерею я не могу прислать, потому что все уже свои сто экземпляров я р(здал, а покупать свое сочинение совестно, да и просто не хочется. И ты свой экземпляр не давай другим читать: пусть кто хочет купит; ведь книгопродавцу будет убыток: он не затем издал, чтоб даром читали. Но я заболтался против обыкновения. Прощай. Брат твой

И. Гончаров

На днях я получил от твоего Сашеньки из Гапсаля письмо, с просьбой выслать немецкий лексикон; сегодня же я и послал, с удовольствием.

М. Ф. ШТАКЕНШНЕЙДЕР 5 июля 1858. Петербург

Не знаю, как благодарить Вас, милостивая государыня Марья Федоровна, за присланный 24 июня восхитительный букет, несмотря на то что к нему приложен был сарказм о нелюбви будто бы моей к цветам: Евгения Петровна около 20 лет прибегает ко всевозможным средствам, чтобы извести меня, и чего-чего не делает для этого! По воскресеньям дает мне съедать от трех до двенадцати блюд, чтобы я погиб от несварения пищи; однажды отправила вокруг света в надежде, что я пропаду, а теперь вот действует посредством клеветы, но Провидение, должно быть, за мою простоту и добродетель хранит меня от ее неистовых гонений!

Если бы даже это была и правда, то есть если бы я и не любил цветов, то такой букет помирил бы меня с ними.

Поручение Ваше исполнил давно, то есть прочел стихи Я. П. Полонского, но по крайней тупости моей, мне только сегодня пришла мысль отправить их на Вашу городскую квартиру, с которою, вероятно, у вас бывают частые сношения. Вот почему стихи не дошли до Ваших рук. В них нет ничего противного цензуре, выключая «Молитвы», которую я и отметил карандашом.

На днях я встретился с Н. К. Гебгардом и заключил с ним договор явиться в непродолжительном времени к Вам и лично поблагодарить за Ваше милое внимание.

Прося покорнейше передать мой искренний поклон А[ндрею] И[вановичу], Е[лене] А[ндреевне] и всем Вашим,

честь имею быть и проч.

И. Гончаров.

5 июля 1858.

Н. А. ГОНЧАРОВУ 8 июля 1858. Петербург

8 июля 1858 г.

Сегодня утром, любезнейший брат, я встретился в Летнем саду с Алекс[еем] Ефрем[овичем] Кисловским и откровенно объяснил ему о том, как малоутешительны твои служебные обстоятельства. Вместе с тем я просил его совета и участия: он был так добр, что сам хотел написать в Казань о том, чтоб тебя представили оттуда, если можно, в должность инспектора если не в Симбирск, то в другую губернию, в Пензу, например. «Это надежда слабая, прибавил он, — но всё же надежда, а в августе я полагаю отправиться в Симбирск, в отпуск, и буду также в Казани; между тем лично поговорю с Николаем Александровичем». Вот его слова! Он хорошо расположен и к тебе, и ко мне и, кроме того, как добрый человек, вообще готов помочь сколько от него зависит. Я было просил, нельзя ли просто прямо отсюда определить тебя, мимо казанского начальства, но он говорит, что этот порядок принят в нашем министерстве и отступить от него не решился бы даже сам министр.

Ты пишешь, что по нынешнему твоему месту ты выслужишь всего 80 рублей пенсии; он говорит, что это не так, что ты получишь полный оклад. Я не знал, что ему сказать об том. О месте смотрителя (то есть училищ) он отозвался как о месте, не представляющем никаких выгод и повышения. Перевод в другое ведомство он также находит ни с чем несообразным, он также очень хорошо понимает, что служение в столице для тебя невозможно: важного места не дадут, а неважное ведет только к окончательному разорению. Да и каково в твои лета привыкать к новому роду службы, быть учеником? Спешу передать тебе это, чтобы ты подождал еще немного, когда приедет Алексей Ефремович, и тогда переговоришь с ним окончательно. Я теперь пью мариенбадскую воду и сижу на диете. Уроки мои при дворе пока кончились, но я очень занят цензурой.

Недавно я писал к тебе и к Анне Александровне.

Прощай.

Брат твой И. Гончаров.

Ю. Д. ЕФРЕМОВОЙ Июль 1858. Петербург

Вот что прислал мне сейчас Льховский: следовательно, не ожидайте и меня к обеду ни сегодня, ни завтра, а может быть, если буду вечером сегодня на даче, то приду к Вам пить чай. Вчера у Штакенш[нейдеров] был — скучно. Возвратясь оттуда, нашел письмо от Старика и Старушки: они возвращаются с тем пароходом, который идет оттуда 23 июля, следов[ательно], 25 или 26-го будут здесь, иначе придется ехать в начале августа. До свиданья.

Ваш И. Гончаров.

А. В. ДРУЖИНИНУ 22 июля 1858. Петербург

22 июля 1858 года.

Давно собирался я написать к Вам, почтеннейший и любезнейший друг Александр Васильевич, по многим другим уважениям, независимо от чувства постоянной приязни. Например, давно хотелось мне передать Вам, какой важный результат, на который Вы, конечно, не рассчитывали, произвел Ваш знаменитый перевод «Лира»: чтением его от доски до доски я заключил свои уроки с Ник[олаем] Алекс[андровичем], и если б Вы были свидетелем того увлечения, какому поддался ученик! Но это бы еще ничего, оно понятно: но я прочел от слова до слова и введение, к которому мне, с критической точки зрения, не нужно было прибавлять ни слова как к роскошнейшему, вполне распустившемуся цветку на почве — критики. Какой урок для ученика, и как глубоко он его понял! Вот где прямая польза литературного образования и где единственными виновниками были Шекспир да Вы, а я только покорным посредником.

Много вспоминали мы о Вас в приезд сюда Тургенева: он не застал Вас дня два и сожалениям общим об этом не было конца. В то же время мы обедом у Донона проводили нашего любезного князя Щербатова и, кажется, навсегда.

Теперь Петербург опустел: только Григорович возится с Дюма и проводит у Кушелева-Безбородко дни свои. Там живет и Дюма: Григор[ович] возит его по городу и по окрестностям и служит ему единственным источником сведений о России. Что будет из этого — Бог знает. Дюма я видел два раза минут на пять, и он сказал мне, что полагает написать до 200 волюмов путешествий, и между прочим, определяет 15 вол[юмов] на Россию, 17 на Грецию, 20 на Малую Азию и т. д. Ей-богу так!

Кстати о Григоровиче: не могу умолчать об одной его выходке, которую в другом человеке пришлось бы назвать Бог знает каким нехорошим именем, а у него она составляет обыкновенную черту характера. Когда я читал «Обломова» у Влад[имира] Майкова, Григор[ович] в тот день пришел обедать и остался послушать чтение. Он слышал всего три главы 11-й части и изнемог от похвал и замираний. Что же Вы думаете, он сделал после, как теперь открылось? Зашел так, мимоходом, к Печаткину, спросил, покупает ли он роман, за сколько, — и потом прибавил: «Напрасно даете большие деньги, не стоит; скучно; есть две-три сцены хороших, до которых надо пройти целую степь и т. д.». Я прямо спросил его об этом, он начал вертеться, предлагал спросить у Печаткина. Что же? По справке оказалось — совершенная правда! Можно допустить даже подлость, когда дело идет о каком-нибудь соперничестве в корысти, чтоб перебить для себя: это, к сожалению, водится в человечестве и понятно. А ведь тут ничего нет — что же это такое, и как он терпим до сих пор?

Теперь мне понятны стали тогдашние отзывы, довольно небрежные, Печаткина о романе и какой-то холодно-насмешливый тон, с каким он слушал мое предложение привести в исполнение его же мысль, то есть напечатать роман и в журнале, и отдельно за 10 тысяч рублей сер[ебром].

Сюда приехал Гр[игорий] Кушелев: он предложил мне 10 тысяч руб. за роман, чтоб я позволил его напечатать у него в журнале и отдельно для раздачи подписчикам следующего года. Но я, конечно, от этого уклонился: что за журнал будет, как он пойдет и проч. До сих пор всё это довольно карикатурно. Один порядочный человек там — это Полонский, он редактор, а кто еще — никто до сих пор ничего не знает.

Но вот что серьезно — это предложение Краевского напечатать в журнале и отдельно за ту же сумму, то есть за 10 т[ысяч]; он хозяин своих денег и дела ведет верно. Я ему еще слова не давал, — ссылаясь на наши с Вами переговоры относительно «Библ[иотеки] для чтения», — и сказал, что обо всем этом извещу Вас и тогда уже приступлю к решению этого, давно всем и мне самому наскучившего дела. Вы раз сказали мне, что к «Библиотеке», по милости Печаткина, сильно охладели, и притом хозяйственная часть для Вас дело совершенно постороннее, так что Вам даже неизвестно состояние его денежных дел. Поэтому я полагаю, что Вы в этом вопросе предоставили дело моей доброй воле, и потому я и счел себя вправе изменять решение, когда мне представятся случай поместить роман выгоднее. Но однако же я всё-таки остаюсь верен одному условию, то есть чтобы не помещать роман в другом журнале (без отдельного напечатания) на тех же основаниях, на каких мы условились с Вами. Печаткин здесь в стороне: с ним я ничем не связан, так что если Вы сегодня оставите «Библиотеку», завтра я уже печатаю роман в другом месте без зазрения совести, тем более что он на деньги весьма прижимчив, и я, откровенно говоря, даже не уверен в точном и своевременном платеже значительной суммы, какая мне будет причитаться с него.