Журнал Наш Современник - Журнал Наш Современник №3 (2003) Страница 2

Мечты Екатерины Романовны “об исключительной доверенности, о мечтательной дружбе, о всемогущем влиянии” развеялись при первом же столкновении с недоброжелательным к ней и влиятельным фаворитом Екатерины. Серьезный конфликт произошел, когда коронованная императрица пожелала вступить в законный брак с Григорием Орловым.

Дашкова и не могла удержаться в милости, потому что она со всей пылкостью своей благородной натуры верила и хотела верить в идеальную Екатерину. “А она была бы славным министром, — полагал А. И. Герцен. — Бесспорно одаренная государственным умом, она, сверх своей востор­женности, имела два больших недостатка, помешавших ей сделать карьеру: она не умела молчать, ее язык резок, колок и не щадит никого, кроме Екатерины; сверх того, она была слишком горда, не хотела и не умела скрывать своих антипатий, словом, не могла “принижать своей личности”, как выражаются московские староверы”.

В 1765 г. Дашкова овдовела. Чтобы поправить свое подорванное здоровье, она обратилась к императрице с просьбой о разрешении выехать за границу. Но осуществить поездку Екатерине Романовне удалось только в 1770 году. Будучи ограниченной в средствах, она решила путешествовать с дочерью и сыном под чужим именем и тратить деньги “только на еду и лошадей”.

Первое путешествие Дашковой началось с Пруссии, где она проявила свой “национальный” характер. В Данциге, в зале гостиницы “Россия”, где любили останавливаться все русские, висели две картины, изображающие битвы, проигранные русскими войсками; раненые и умирающие русские солдаты на коленях просили пощады у победоносных пруссаков. Княгиня с секретарем русской миссии за одну ночь перекрасили мундиры на картинах, так что “пруссаки, мнимые победители, превратились в русских, а побежденные войска — в пруссаков”.

По приглашению прусского короля Фридриха II она была принята во дворце Сан-Суси.

Из Германии Дашкова прибыла в Англию и остановилась в Лондоне, посетила Дублин, Бат, Бристоль, Оксфорд. Из Англии она поехала в Брюссель и Антверпен, далее — в Париж.

“Я посещала церкви и монастыри, где можно было видеть статуи, картины и памятники, — писала она в “Записках”. — Я была и в мастерских знаменитых художников, и в театре, где занимала место в райке. Скромное черное платье, такая же шаль и самая простая прическа скрывали меня от любопытных глаз”.

Но самыми интересными в Париже были встречи Дашковой с француз­ским просветителем Дени Дидро: обыкновенно она выходила из дому в восемь и до трех пополудни разъезжала по городу; потом останавли­валась у подъезда Дидро; он садился в ее карету, она везла его к себе обедать, и их беседы длились иногда до двух-трех часов ночи.

“Все мне нравилось в Дидро, даже его горячность, — писала Екатерина Романовна. — Его искренность, неизменная дружба, проницательный и глубокий ум, внимание и уважение, которые он мне всегда оказывал, привязали меня к нему на всю жизнь. Я оплакивала его смерть и до последнего дня моей жизни буду жалеть о нем. Этого необыкновенного человека мало ценили; добродетель и правда были двигателями всех его поступков, а общественное благо было его страстною и постоянною целью”.

Дидро запечатлел в своих сочинениях портрет Дашковой и ее нравствен­ный облик: “...я провел с ней в это время четыре вечера, от пяти часов до полуночи, имел честь обедать и ужинать... Княгиня Дашкова — русская душой и телом... Она отнюдь не красавица. Невысокая, с открытым и высоким лбом, пухлыми щеками, глубоко посаженными глазами, не большими и не маленькими, с черными бровями и волосами, несколько приплюснутым носом, крупным ртом, крутой и прямой шеей, высокой грудью, полная — она далека от образа обольстительницы. Стан у нее неправильный, несколько сутулый. В ее движениях много живости, но нет грации... Печальная жизнь отразилась на ее внешности и расстроила здоровье. В декабре 1770 года ей было двадцать семь лет, но она казалась сорокалетней... Это серьезный характер. По-французски она изъясняется совершенно свободно. Она не говорит всего, что думает, но то, о чем говорит, излагает просто, сильно и убедительно. Сердце ее глубоко потрясено несчастьями, но в ее образе мысли проявляются твердость, возвышенность, смелость и гордость. Она уважает справедливость и дорожит своим достоинством... Княгиня Дашкова любит искусства и науки, она разбирается в людях и знает нужды своего отечества. Она горячо ненавидит деспотизм и любые проявления тирании. Она имела возможность близко узнать тех, кто стоит у власти, и откровенно говорит о добрых качествах и о недостатках современного правления. Метко и справедливо она раскрывает пороки новых учреждений...”.

Серьезные и достаточно откровенные беседы, которые они вели, и дали основание Дидро написать о ней вышеприведенные строки. Они обсуждали важные общественные вопросы, порой вызывавшие споры. Дашкова описывает один из таких вечеров, когда Дидро “коснулся рабства наших крестьян”.

Екатерина Романовна утверждала, что душа у нее “не деспотична”: она установила в своем орловском имении управление, сделавшее крестьян счастливыми и богатыми и оградившее их от ограбления и притеснений мелких чиновников.

На вопрос Дидро, что если бы крестьяне были свободны, то они стали бы вследствие этого богаче, Дашкова ответила: “Если бы самодержец, разбивая несколько звеньев, связывающих крестьянина с помещиком, одновременно разбил бы звенья, приковывающие помещиков к воле самодержавных государей, я с радостью и хоть бы своею кровью подписалась бы под этой мерой. Впрочем, простите мне, если я вам скажу, что вы спутали следствия с причинами. Просвещение ведет к свободе; свобода же без просвещения породила бы только анархию и беспорядок. Когда низшие классы моих соотечественников будут просвещены, тогда они будут достойны свободы, так как они тогда только сумеют воспользоваться ею без ущерба для своих сограждан и не разрушая порядка и отношений, неизбежных при всяком правлении”.

Это мудрое и пророческое (как мы теперь видим) высказывание Дашковой вызвало восхищенное восклицание Дидро: “Какая вы удивительная женщина! Вы переворачиваете вверх дном идеи, которые я питал и которыми дорожил целых двадцать лет!”.

Духовный контакт с Дидро продолжался у Е. Р. Дашковой и в переписке. В 1773 году Дидро приехал в Петербург и писал сердечные письма Дашковой в Москву. В Париже они еще раз встретились во время второго заграничного путешествия княгини.

В Женеве Дашкова общалась с Вольтером: она навещала его по утрам и беседовала с ним вдвоем: “В эти часы он был совершенно другим, и в его кабинете или в саду я находила того Вольтера, которого рисовало мне мое воображение при чтении его книг”.

В Эдинбурге Дашкова познакомилась со многими профессорами универ­ситета, в котором учился ее сын: “...людьми, достойными уважения благодаря их уму, знаниям и нравственным качествам. Им были чужды мелкие претензии и зависть, они жили дружно, как братья, уважая и любя друг друга, чем доставляли возможность пользоваться обществом глубоких, просвещенных людей, согласных между собой; беседы с ними представляли из себя неисчерпаемые источники знания”.

В Дублине Дашкова часто ездила в парламент “слушать ораторов”.

В Италии она “накупила старинных эстампов первых граверов, дабы по всей коллекции проследить развитие этого искусства вплоть до настоящей степени совершенства”.

В Вене на обеде у князя Кауница разговор зашел о России и о роли Петра I, которому “русские всем обязаны, так как он создал Россию и русских”. Дашкова отрицала это и высказала мнение, что эту репутацию создали Петру I иностранные писатели, жившие в России, и “они из тщеславия величали его создателем России, считая и себя его сотрудниками в деле возрождения России”. “Задолго до рождения Петра I, — утверждала княгиня, — русские покорили Казанское, Астраханское и Сибирские царства, Золотая Орда была побеждена русскими... Наши историки оставили больше документов, чем вся остальная Европа, взятая вместе”.

На возражение Кауница: “Разве вы не считаете... что он сблизил Россию с Европой и что ее узнали только со времени Петра I” — Дашкова отвечала: “Великая империя... имеющая столь неиссякаемые источники богатства и могущества, как Россия, не нуждается в сближении с кем бы то ни было. Столь грозная масса, как Россия, правильно управляемая, притягивает к себе кого хочет. Если Россия оставалась неизвестной до того времени... это доказывает... только невежество или легкомыслие европейских стран, игнорировавших столь могущественное государство”.

Екатерина Романовна и о Петре I судила по-своему: “Он был гениален, деятелен и стремился к совершенству, но он был совершенно невоспитан, и его бурные страсти возобладали над его разумом. Он был вспыльчив, груб, деспотичен и со всеми обращался как с рабами, обязанными все терпеть; его невежество не позволяло ему видеть, что некоторые реформы, насильственно введенные им, со временем привились бы мирным путем в силу примера и общения с другими нациями. Если бы он не ставил так высоко иностранцев над русскими, он не уничтожил бы бесценный, самобытный характер наших предков. Если бы он не менял так часто законов, изданных даже им самим, он не ослабил бы власть и уважение к законам. Он подорвал основы уложения своего отца и заменил их деспотическими законами; некоторые из них он сам же отменил. Он почти всецело уничтожил свободу и привилегии дворян и крепостных; у последних он отнял право жалобы в суд на притеснения помещиков. Он ввел военное управление, самое деспотическое из всех, и, желая заслужить славу создателя, торопил постройку Петербурга весьма деспотичными средствами: тысячи рабочих погибли в этом болоте, и он разорил дворян, заставляя их поставлять крестьян на эти работы и строить себе каменные дома в Петербурге; это было ужасно тяжело. ...При Екатерине II город увеличился в четыре раза и украсился великолепными строениями, и все это совершилось без насилия, поборов и не вызывая неудовольствия”.