Журнал Наш Современник - Журнал Наш Современник №8 (2003) Страница 2

Но не всякого принимает Серафим: он сторонится досужего любопытства, равно как и изобильного в мире многоликого зла. Богоданная прозорливость открывает ему тайники человеческих душ. Так, он отказывает в благословении заговорщикам-декабристам. Избегая праздных посетителей, экзальтированных барынек и господ, падких на все таинственное, он сполна несет духовные дары всем страждущим и малым мира сего. Наставление, утешение и пророчество — вот суть подвига православного старчества и поныне.

В женской Дивеевской обители, которая создается стараниями Серафима, находят приют девы и сироты, наиболее уязвимые и беззащитные в миру. Верховной Игуменьей монастыря он почитает Богородицу, попечению Которой он поручает сестер. Он велит окружить обитель канавкой и валом, уверяя, что по монастырской меже протоптала тропинку Сама Пресвятая Дева и оттого через нее не ступит ни злоумышленник, ни враг рода людского, ни сам антихрист, ибо Дивеево — четвертый удел Богородицы, наравне с Иверией, Афоном и Киево-Печерской лаврой. Как только сестры-монахини заканчивают копать канавку вокруг монастыря — обрывается и земной путь преподобного старца.

Показательно, что в советское время Саров — центр создания и произ­водства ядерного оружия, давшего России (СССР) прерогативу евангельского “Удерживающего”: державы, сохраняющей мир от совершения в нем “тайны беззакония” грядущего антихриста.

Двенадцать раз на протяжении жизни Богородица являлась Серафиму во всей славе в образе Царицы Небесной. Для Нее, Высокой Госпожи, он велит выстроить просторную келью, куда — уже после его кончины — перенесут его любимый образ Богоматери “Умиление”, который он называл “Радость радостей” и перед которым он почил вечным сном, преклонив колени на молитве. По словам святого, Сама Приснодева назвала Себя Верховной Игуменьей Дивеева и передала Серафиму изустно правила и устав монастыря.

Тайну русской святости являет собой преподобный Серафим, он ее воплощение, альфа и омега, начало и конец. Серафим Саровский — последний великий, всенародно почитаемый святой Российской империи, следом за ним начинается плеяда Новомучеников Российских, освятивших своим подвигом исповедничества век ХХ, богоборческий. Новомученики Россий­ские… Тихо, с проникновенной укоризной смотрят они огромными, широко распахнутыми глазами со дна Светлояра, где почил потаенный Китеж-град. Скорбно видеть наше время со стороны. Не приведи Господь.

Батюшка Серафим… Добродушно-доверчивый, дитя дитем, простой, сердечный, словом, русский человек, каков он и в идеале, и в жизни. Оглянитесь вокруг, и непременно увидите такого доброхота-мужичка: душа-человек, с золотым, не испятнанным ложью сердцем. Многие из них опускают руки и спиваются от безысходности жизни в нынешнем историческом тупике. И в каждой такой нежной, беззащитной душе брезжит несостоявшийся, не проявившийся вовне Серафим. Царство Божие, по Евангелию, внутри нас, а Серафим Саровский смог — сподобил же Господь! — вынести его из духовных глубин наружу на своих широких, заскорузлых от крестьянского труда ладонях: “Вот вам, люди, тихое, богоугодное житие!” Он явился в золотой век Российской империи как умудренный праведник и дитя Божие в одном лице. “Стяжай дух мирен, и тысячи спасутся вокруг тебя”, — таковы были слова преподобного Серафима Саровского, в ангельском образе просиявшего.

2 января 1833 года, во время молитвы, он обрел наконец тот вечный блаженный покой, к которому стремился всю жизнь.

Возможен ли Серафим в наше время? Возможен, как и тысячу лет назад, пока плывет над нами в бездонных небесах облачным сияющим островом Святая Русь и живет под этими святыми небесами народ русский в уделе Пресвятой Богородицы.

Святой Серафим Саровский в царской семье (Из записок А. Ф. Аксаковой) (Наш современник N8 2003)

Святой Серафим Саровский

в царской семье

(Из записок А. Ф. Аксаковой, урожденной Тютчевой)

Промыслительно, что в этом году совпал юбилей Ф. И. Тютчева и 100-летие канонизации преподобного Серафима Саровского. Оба этих имени безмерно дороги для всякого русского человека. Святой и поэт равно созидают оплот русского духовного космоса, поэтому мы публикуем воспоминания дочери поэта, Анны Федоровны Аксаковой (урожденной Тютчевой), о встрече с преподобным Серафимом Саров­-

ским, напечатанные в журнале “Русский архив”, 1903 г., № 5.

Месяцы сентябрь и октябрь 1860 года были ознаменованы для царской семьи важными событиями и сильными душевными потрясениями. 18 сентября маленькая великая княжна Мария Александровна заболела жабой, угро­жавшей опасностью ее жизни. 21-го, когда великой княжне было плохо, импе­ратрица родила великого князя Павла Александровича и еще не оправилась от родов, как изнурительная болезнь, издавна подтачивавшая силы императрицы-матери, приняла тревожный характер.

18 сентября приходилось в воскресенье. Великая княжна, по обыкно­вению, гуляла рано утром с государем, а когда вернулась домой, я нашла ее очень бледной, и она жаловалась на тошноту. К обедне я ее не повела. Ее маленькие подруги, Перовские и Гагарины, пришли как всегда провести с нею воскресенье; но она не захотела играть, легла в постель и проспала большую часть дня. Ночью ее лихорадило, но к утру ей стало лучше, и доктор позволил ей встать. В течение дня, однако, симптомы болезни усилились: все тело ее горело, и она находилась почти постоянно в усыплении; тем не менее мне не удавалось добиться от нее признания, чтобы у нее что-либо болело и что именно.

На другой день, 20 сентября, мне удалось, наконец, открыть, что у нее болит горло, и только потому, что она отказывалась даже от питья, несмотря на снедавший ее жар. Исследовав ее, доктор Гартман нашел в горле свойственные жабе налеты, которые и были прижжены несколько раз, но болезнь не уступала. Государь и императрица находились в крайнем беспокойстве, тем более, что в возрасте великой княжны, приблизительно около 7 лет, они потеряли свою старшую дочь, великую княжну Александру. Императрица, несмотря на свое положение, ежечасно навещала малютку и пришла к ней еще в полночь. Доктор и я умоляли ее отдохнуть несколько часов. Вдвоем мы должны были следить ночью за великою княжной и сообщать императрице о малейшей перемене в ее состоянии. Императрица пошла лечь, но в 5 часов утра спешно прибежали за Гартманом, а в 6 ч. обычные сто пушечных выстрелов возвестили о появлении на свет великого князя, нареченного Павлом. Это было 21-го числа, в день празднования памяти св. Димитрия Ростовского. Поистине странно, что за четыре дня до этого императрица высказывала мне свою уверенность, что она родит в праздник св. Димитрия Ростовского, точно так же, как перед рождением великой княжны она предчувствовала, что ребенок родится в день св. чудо­творцев московских*, к которым она всегда питала особенное благо­го­вение.

Я увидела императрицу 21-го в полдень. Она мне сказала: “Я совсем не занята моим бедным новорожденным, все мои мысли с моей маленькой”. Открыть императрице правду о положении больной я не посмела. Гартман был очень встревожен, так как болезнь, перепончатая жаба, все усиливалась, несмотря на прижигания и на рвотное, которое, подействовав, заставило ребенка жестоко страдать. К вечеру жар удвоился, больная малютка тяжко стонала, воздух при дыхании проходил чрез ее горло с сипящим свистом, похожим на хрип. В смертельной муке сидела я возле нее и поддерживала ее бедную головку. Она то закрывала глаза, словно засыпая, то через пять минут снова открывала их с судорожными движениями, как бы задыхаясь. Государь, бледный как смерть, с мучительной тоской, застывшей на лице, навещал ее каждые полчаса.

Около 10 часов вечера вошла к нам моя сестра Кити** и сообщила, что монахиня Лукерья Васильевна здесь и хочет со мною говорить. Из Дивеевского монастыря, Нижегородской губернии, монахиня эта  была дочерью простого крестьянина и приняла постриг в двенадцатилетнем возрасте. Теперь ей было 40 лет, и она находилась в Петербурге в качестве наблюдательницы за молодыми монахинями, посланными монастырем в столицу для изучения живописи. Великая княгиня Мария Николаевна, пораженная быстрыми успехами этих молодых девушек, вышедших почти все из простонародья, взяла их под свое покровительство и отвела им мастерскую в своем собственном дворце. Там-то я и познакомилась с Лукерьей, поразившей меня своим умственным развитием, совершенно непонятным в женщине, не учившейся ни чтению, ни письму. Слушая ее поэтические рассказы о жизни в Дивеевском монастыре, казалось, что переносишься, среди XIX-го века, в эпоху таинст­венных и прелестных легенд наших Четий-Миней. Она часто говорила мне об отце Серафиме, которого видела будучи ребенком в его уединенной келье, среди векового бора, окружающего Саровскую обитель. Мать Лукерьи, исцеленная от рака на губе молитвами и прикосновением святого отшельника, из благодарности дала обет посвятить на служение Богу младенца, рожденного ею после этого чудесного исцеления. Никогда Лукерья не ела мяса и с ранних лет своего детства была приучаема к молитве и к благочестивым навыкам. Ее большою радостью было сопровождать свою мать к хижине Серафима, к которой вела прелестная тропинка, извивающаяся между гигантскими соснами вдоль прозрачной реки Саров. На этой тропинке каждодневно видны были сотни богомольцев, бредущих к жилищу отшельника, чтобы получить от него исцеление от болезней, утешение в скорби, мудрое руководство в жизни, и почти все возвращались излеченными, утешенными, просвещенными. Святой старец принимал всех с любовью. Приходящим к нему он раздавал или частицы просфоры, или церковные свечи, или немного чистой, как хрусталь, воды из колодца, его трудами выкопанного в годы затворничества, и эти простые дары, полученные от него, обращались в источник благодати для тех, кто принимал их с верой. Его взгляд проникал в глубину сердец, его простая и краткая речь была запечатлена любовью и тою таинственною мудростью, которую душа его приобрела от долголетнего общения с Богом в тиши природы. Там он получил дар прозорливости, поражавший спасительным страхом даже тех, кто приходил в Саровский бор больше из любопытства, чем из благочестия. Когда Лукерье минуло 12 лет, Серафим благословил ее на принятие пострига в  Дивеевском монастыре, основанном под его покровительством в двенадцати верстах от Сарова. Предварительно, однако, Лукерья отправилась пешком в Киев на поклонение мощам, почивающим в пещерах, а затем, со времени принятия ею монашества, вся жизнь ее была длинной вереницей трудов на служение монастырю. Часто исполняла она тягостные обязанности сборщицы подаяний, и благодаря ей воздвигнут большой и благолепный монастырский храм. Эта девушка, никогда не читавшая ни одной книги и почерпнувшая все свое образование из церковных служб, обладала от природы удивительным красноречием, и ее слова по сладости были действительно подобны меду. Она имела дар, когда советовала или утешала, делать это, не впадая в проповеднический тон и не употребляя, подобно лицам ее состояния, обычных общих мест, так мало говорящих чувству; ее речь, напротив, била ключом прямо из сердца и проникала в душу. Поэтому-то я и обрадовалась ее приходу в час мучительной тревоги.