Иван Аксаков - Записка о ярославских раскольниках Страница 2

Романово-Борисоглебского градского общества Покорнейшее прошение

В прошлом 1848 году предложено было начальством соединиться по вере к церкви единоверческой тем из числа членов нашего общества, которые, по причине уклонения от христианских обязанностей, подозреваются в расколе; но они, за исключением весьма немногих, на это предложение не согласились, не высказав настоящей причины своего несогласия. Такая ничем не оправданная уклончивость их от принятия единоверческой церкви может показаться перед лицом правительства не иным чем, как закоснелостью в расколе, которая как будто удаляет их даже от преддверия церкви православной, – но уже одно предположение подобного о них мнения со стороны правительства душевно огорчает как их, так и всех нас и вынуждает открыться в их верованиях перед особою Вашего Превосходительства, как ближайшего к нам посредника между высшим правительством и нами, дабы подозреваемым в расколе иметь счастие быть оправданными во мнении правительства относительно закоснелости в нем, которое слишком было бы тягостно как для них, так и еще более для целого общества, коему пришлось бы делить с ними нарекание в расколе, при невысказанной причине непринятия ими единоверческой церкви.

Вполне оценивая благие меры заботящегося о всех нас правительства, подозреваемые в расколе не могли согласиться на принятие единоверческой церкви потому, что они давно уже освободились от тех суеверных убеждений, которые существенно отличают закоснелых раскольников от православных, и, по благости Божией, находятся теперь в церкви православной в отношениях ближайших, чем какие имеет к ней самая единоверческая церковь. Все они, кроме весьма незначительного числа, составляющего исключение нашего общества, приемлют главнейшие таинства христианства – крещение и миропомазание в православной церкви, и с этим так освоились, что для них было бы ново и чуждо принимать их по правилам другой церкви, хотя бы то и единоверческой; все бывают вместе с нами в храмах православных и уже едва ли найдется несколько лиц, которые бы вменили себе в грех, как это было прежде, быть за богослужением в православной церкви, а, находясь на такой степени сближения с православием, они считают переход к единоверию не иначе, как уже уклонением от православной церкви, чего почесть, никто из них не желает. Напротив того, все они желают совершенного сближения не с другою какою-либо церковью, как с православною.

Объявляя о сем Вашему Превосходительству, всепокорнейше просим, да будете нашим ходатаем перед высшим правительством в том, да не сочтет оно непринятия ими единоверия закоснелостью в расколе, но да причтет это к нежеланию уклониться с того прямого пути, который ими принят к православной церкви, в которую мы все желаем быть собраны, как в «единое стадо»!..

Эта просьба подписана более чем 100 лицами, имеющими вес и значение в обществе[1]. Некоторые из них – беспоповщинцы и такие, которые до сих пор считались отписными раскольниками; такие, которые, по силе этой просьбы, где просители, говоря про себя в первом лице, называют себя православными, должны будут после этого совершить над собой самый обряд присоединения.

Просьба эта, конечно, неудовлетворительна, неполна и во многих местах носит на себе следы неловких, безграмотных поправок. Я не верю даже искренности и половины подписавшихся лиц, но тем не менее смотрю на эту просьбу, как на новые путы, которыми эти последние себя обессиливают, и вполне убежден, что если не для них самих, то для детей их раскол через это получается решительно невозможным. Многие сами, как я уже сказал, не входя во все тонкие подробности просьбы, почитают ее просто решительным отречением от прежних заблуждений.

Недавно ездил я в Романов-Борисоглебск на несколько часов, и в то время, когда я находился у протоиерея, пришел к нему при мне один мещанин из вновь подписавшихся раскольников, – с объявлением, что у него в доме умер младенец. «Ну что же», – спросил его священник… «Да вот, батюшка, – сказал он, заминаясь, – вот сам подписался, так теперь, чай, вы уж не позволите похоронить по-старому?..». «Если ты подписался, так странно мне, что и спрашиваешь меня об этом», – возразил ему священник. «Да ведь это не я, батюшка, – отвечал мещанин, – а ведь у меня, вы знаете, есть старуха-матушка, которая всего этого держится… Ну да теперь делать нечего, благословите могилу!..».

Замечательны также слова одного их подписавшихся раскольников, купца Ивана Ивановича Негвоздкина[2]. Подписавшись, он в тот же день пришел ко всенощной в церковь и при выходе оттуда, вступив в разговор со священником, сказал ему между прочим: «Давно бы так! Давно бы многие из нас присоединились, если б не собственная слабость, да не наши бабы, да, признаться, не ваша потачка!..» – Какая потачка? – спросил священник… «Да, например, хоть эта: ведь мы, за неимением попов, носим крестить младенцев к вам и понимаем хорошо, что священник, окрестивший по своей вере младенца, получает на него некоторое право, – но, признаться, дивились не раз, что православные священники окрестят ребенка, а потом об нем и не справятся и не требуют, чтоб его причащали. Самому нести младенца в церковь для причащения – трудно: жена или тетка не пустят, говоря, что и священник не спрашивает… А знаете ли вы, что ребенок, раза три причащенный, оставляется раскольниками православной церкви, потому что, по мнению их, это и исправить мудрено…»

Мне лично знаком один романово-борисоглебский купец Иосиф Сушин, давно из раскола перешедший к нашей церкви, один из самых усердных, искренних православных; он рассказывал, сколько труда, сколько внутренней борьбы выдержал он с самим собою, когда присоединялся к церкви. Давно убедившись в заблуждениях раскола, он несколько лет мучился нерешительностью, упрекая себя в оставлении учения, в котором находились его родители и предки, и не имея в виду никого, кто бы побуждал его на это оставление.

Нельзя не сознаться, что при той степени, на которой стоит убеждение здешних раскольников, легкое принуждение, без насилия, может быть иногда для них очень полезным, как в некоторых психических болезнях часто бывает спасительною строгость. Между ними есть слабые люди, которые бывают рады толчку, или поводу со стороны правительства, и мудрость последнего должна состоять в том, чтобы этот толчок, это легкое принуждение именно помогали слабому, но не переходили в насилие, при котором и слабый характер становится упрямым.

Итак, это прошение Романово-Борисоглебского общества, делаясь для него новым обязательством, дает чрез это самое правительству возможность с большим правом и с большею строгостью наблюсти за исполнением всех прежних своих предписаний и принять некоторые меры, как, например, следующие:

1) Высшее духовное правительство должно было бы, кажется, строго потребовать от священников, чтоб они отныне не осмеливались производить соблазн, огласившийся в последнее время, и делать в своих книгах ложные отметки, показывая «бывшими на исповеди и у св. причастия» никогда не бывавших ни у исповеди, ни у св. причастия, или «не бывшими по упущению и по нерачению» – тех, которые уклоняются от этого единственно по явному, упорному расколу.

2) Не мешало бы, по мнению моему, подтвердить священникам, чтоб они непременно требовали причащения крещенных ими младенцев.

3) Необходимо, чтоб губернское начальство внимательно наблюдало за исполнением правила, изложенного в примечании к 378 ст. уст. о выб. III тома Св. Зак., изд. 1842 г., в VI прод., по которому служащие по городским выборам дают подписку о непринадлежности к расколу, повергая себя, в случае обмана, наказанию по 208 ст. Уложения. Если они не хотят давать подписку, то могут не служить и остаться при своем расколе; между тем и в Романове-Борисоглебске, и в Рыбинске градские головы не были обязаны этою подпискою, хотя оба тайно принадлежат к расколу.

4) Наконец, полиция обязана, как и всегда, строго надзирать за тем, чтобы нигде не появлялось ни беглых попов, ни проповедников, и не допускать явных раскольничьих сборищ.

Кажется, можно смело поручиться, что ярославские торгаши и промышленники не осудят себя из-за этих мер на добровольное изгнание, не прибегнут ни к какому не только внешнему, но даже внутреннему, нравственному сопротивлению[3].

Между тем, как все это происходило в Романове-Борисоглебске, в Ярославле явился к преосвященному Евгению единоверческий иеромонах Черниговской епархии с книгой, в которой записано было позволение Черниговского епископа Павла о том, «что дозволяется ему собирать подаяние по Черниговской епархии; а в других не иначе, как с разрешения местных архиереев». Ярославский преосвященный дал позволение на сбор подаяний, но вскоре открылось, что иеромонах, вместо сбора, отправляет службы у единоверцев. Как церковными постановлениями строго воспрещается не только иерею, но и епископу служить в чужой епархии без дозволения архиерея той епархии, то преосвященный потребовал назад книгу, с тем чтобы отменить прежнее свое позволение и уведомить о том епископа Павла. Но предварительно пожелал знать мое мнение, для чего и пригласил меня лично с ним повидаться в Ярославле, куда я по этому случаю и ездил на одни сутки. Я принял в соображение следующее: во-первых, то, что появление этого монаха в Романове-Борисоглебске испортило бы начатое там дело; во-вторых, что иеромонах навлекал на себя подозрение тем, что кроме Черниговского и Калужского архиереев, не имел в книге дозволения ни от кого, до самого Ярославля, хотя не должен был миновать Москву, где также имеется единоверческая церковь, а если и миновал (неизвестно по какой причине), так должен был получить это разрешение от архиереев других епархий, чрез которые проходил; на расспросы об этом частных лиц, он уклонился от ответа, а сам преосвященный не захотел его допрашивать; в-третьих, что носился слух, будто этот иеромонах выписан был оттуда здешними, под предлогом сбора подаяний; в-четвертых, что ярославские единоверцы, если нуждаются в другом священнике, имеют полное право просить о том архиерея законным порядком; в-пятых, наконец, что нет никакой особенной надобности здешнему единоверию, у которого в соседстве есть монастырь в Костромской губернии, заводить связи с отдаленною Черниговскою губерниею, где много злых и упорных раскольников, состоящих даже в сношениях с заграничными. Поэтому я и передал преосвященному, что, по мнению моему, за нарушением со стороны пришлого иеромонаха такого важного церковного правила, нет никакого препятствия ему, преосвященному, под этим благовидным предлогом, отменить прежнее свое дозволение о сборе подаяния по епархии и тем самым лишить черниговского иеромонаха возможности оставаться долее в Ярославской губернии. Впрочем, что происходило потом, после моего отъезда из Ярославля, мне неизвестно.