Николай Плахотный - Великая смута Страница 2

Более сорока лет прожили Фомины на латвийской земле. Накануне великой смуты, в 1989-м ушел из жизни почетный гражданин Огры. Вдова его была уверена, что и свой смертный час встретит под крышей родного города. Но судьба распорядилась иначе.

Тактично коснулась Мария Кузьминична «наболевшей болячки», как из оседлых граждан превратилась в кочевников.

— Мы жили исключительно семейными интересами. Политикой не увлекались. И все же когда в девяностом году по всей Прибалтике началось непонятное (!) брожение, мы проявили солидарность — стали на сторону недовольного властью народа. Ходили на митинги, держались за руки в известной «живой цепочке». Короче, вели себя гражданственно. Но едва угар от победного салюта рассеялся, для русских наступило горькое похмелье. Отношение резко переменилось. «Оккупанты» — не самое бранное слово, которое нам сперва бросали в спины, затем и в лицо. Русским угрожали, выкуривали с работы, не брали даже в пожарники. Как странно, однако, все перевернулось. С ближнего и дальнего зарубежья на нас подули злые ветра.

Собеседница зябко повела плечами, хотя в комнатушке было жарко и душно.

— Мы потеряли все, — продолжала Мария Кузьминична. — Но не столько жаль нажитого, как утраченную веру в добропорядочность и справедливость. Достигнув желаемого, новые хозяева Латвии сразу же переменили лозунги и штандарты. Благодарю Бога, что муж не дожил до позора. У дочери сразу же возникли проблемы с работой. Зятю (кузнец-художник) фирма прислала открытку: «Уведомляем, что в ваших услугах больше не нуждаемся». Все на западный манер: вежливо, но убийственно. Чего еще оставалось нам ждать? Выстрелов? Голодной смерти? Мы оставили злым правителям все. Сами перекочевали в Россию. Видно, таков уж наш крест.

Следом поведала библейскую притчу. Судьи вынесли смертный приговор христианину за его неотступную верность Христу. Заодно выдали крест, который он должен был нести на себе к месту казни. Путь был в гору, по солнцепеку. Намучился несчастный. На остановке испросил у стражника разрешение заменить «неудобную ношу». Благо, на обочине валялось много бесхозных крестовин. Стал примерять, но все не по плечу. Наконец один нашелся, будто по заказу сбитый. Страдалец взгромоздил махину на спину и вприпрыжку побежал догонять свою колонну. Конвойный, наблюдавший сцену со стороны, грустно улыбнулся. Ведь бедняга вновь выбрал прежний свой крест, к которому уже успел привыкнуть, притерпеться.

Да, каждый должен нести свой крест до конца. В том есть своя мудрость. И житейский расчет.

БЕДА БЕДУ БЕДОЙ ПОКРЫВАЕТ

С точки зрения беженцев, в России немало хлебных мест. Калужская губерния в первом ряду, хотя злачной ее не назовешь.

С начала смуты в этот край прибыло более двадцати пяти тысяч незваных новоселов — официально зарегистрированных. Неучтенных в пять-шесть раз больше. В результате плотность населения в этом регионе (на один квадратный километр) увеличилась на 7,4 человека. Прирост небывалый за всю историю. И это на фоне увеличивающейся смертности среди постоянно проживающего населения.

Многие возвращаются на свою историческую родину, которую некогда покинули, погнавшись за длинным рублем или же исполняя служебный долг. В общем, современный вариант старинного сюжета о блудных сынах и дочерях.

А вот как объяснил притягательность своей земли руководитель миграционной службы Калужской области С. Астахов:

— Сказывается склонность русских к коллективизму, к соборности. Оглянитесь-ка назад. В роковые моменты истории, когда над Отечеством нависала угроза целостности, народ инстинктивно стекался к стогнам «белокаменной». Как те цыплята. Едва в небе появится коршун, бегут под материнское крыло.

Исторические обстоятельства, народные традиции, конечно, много значат. Но не следует сбрасывать со счета и личностный фактор. От беженцев-лишенцев я слышал немало добрых слов в адрес Астахова. Станиславу Евдокимовичу пригодился не только прошлый опыт партаппаратчика, но и собственная горькая судьба. Был он пленником вермахта. В 1941 году, когда Астахов под стол пешком ходил, многодетную семью ушедшего на фронт солдата оккупанты вырвали из родной почвы с корнем и угнали в Германию. Три года с лишком ишачили русские рабы на барона фон Бауха. Все, что пережил крошка-узник на неметчине, переплавилось в душе и стало сущностью его характера, натуры. Главная черта — душевность, доброта без расчета на благодарность и компенсацию. Человеческое горе неразборчиво, от него не застрахованы ни белые, ни красные, ни зеленые… Уже на склоне лет Астахов понял: историю творить легче, чем дать кров или приютить бездомного, ублаготворить страждущего.

По служебной надобности несколько дней провел я в переселенческой конторе. Побывал в местах сосредоточения мигрантов — в общежитиях, таборах. Видел и поселки с коттеджами, в которых получили прописку вчерашние беженцы.

На задах сельца Русиново вырисовалась целая улочка новостроек. Домами их пока не назовешь. На одном горбатились стропила, на соседнем дело дальше фундамента не пошло. А кто-то был близок уже к новоселью.

Из неостекленной веранды на крыльцо вышел хозяин. По виду человек городской, хотя в рабочей спецовке Андрей Васильевич Чернопазов переменил на старости лет не только образ жизни, но и профессию. Стал строителем собственного дома. Хотя три года назад являлся профессором в одном престижном вузе Алма-Аты, где верой и правдой служил 35 лет. Жизнь пришлось начать с нуля.

— Ничего, выдюжим! — проговорил мой сверстник с твердостью. — Жаль тех, кто не по своей воле там задержался. Но националисты их все равно выкурят. Такая там теперь государственная политика. Лично мне, к примеру, в вину ставилось то, что курс физики твердых тел я преподавал по русской методике. Смешно? Русское у них там ассоциируется с советским. До таких силлогизмов не дошли даже обскуранты средневековья.

С языка сорвался логичный вопрос: «Зачем нужно было ехать так далеко? Рядом же Омская область, Алтай».

Был ответ:

— А вы уверены, что суверенитетная лихоманка на том рубеже и закончится? Близок черед распада России.

Мрачный прогноз. Но пора б стать нам уже реалистами. Все очень напоминает то, что случилось с Советским Союзом. Ведь держава и тогда казалась нерушимой до последнего момента. Да вдруг рвануло. Те, кто в Беловежской пуще под хмельком, играючи включили адскую машину, теперь на людях придуриваются, разводят руки: «Да мы что! Да мы ничего! Союз же сам распался. Мы только „констатировали“ свершившийся факт».

Ста-а-арая песенка. Бывало, певали ее наши бабушки и дедушки. Речь, помнится, шла о прохиндее, попавшемся на воровстве, с поличным. Но жулик, бия себя в грудь, клялся-божился: «И я — не я! И лошадь не моя! И извозчик не я!» Нынешние государственные преступники всячески открещиваются от содеянного: юлят, изворачиваются, прикидываются простачками. Все это до поры, до времени. Будет суд. И спрос будет строгий. Каждому воздастся по делам.

Оглянемся назад без гнева, без пристрастия. Ведь все затевалось ради счастья и благоденствия россиян, якобы настрадавшихся и натерпевшихся от советской власти. Перспективы были радужно-голубые. Стратеги перестройки обещали народу индивидуальные, едва ль не царские чертоги и райские кущи. И все это должно было свершиться через два-три года. Называлась даже точная цифра: 500 дней и ночей. Самое же главное: переход из царства мрака и нищеты в новую жизнь должен быть тихим, мирным, бескровным. На последний тезис обращалось особое внимание. Был провозглашен лозунг ясный и однозначный: «Конец тоталитаризму!». Тогда же подчас безо всякого повода и резона политиканы цитировали по несколько раз на дню Ф. М. Достоевского: дескать, социальные потрясения не стоят и одной слезинки ребенка. А тут, как на грех, при странных обстоятельствах погибли трое защитников Белого дома — Владимир Усов, Дмитрий Комарь, Илья Кричевский. Их имена занесли в стомиллионный список жертв сталинского режима. Борис Ельцин со слезами во взоре испросил у убитых горем родителей прощение, что не смог защитить, уберечь их сыновей. По всему выходило: о чем мечталось, сбывается.

Старое вытеснялось новым. Развалу Союза предшествовали незначительные, на первый взгляд, вздорные выходки хулиганствующих элементов. Чекистам ничего не стоило ногтем раздавить зудящих паразитов. Когда же те в порядке собственной инициативы вознамерились было призвать шушеру к порядку, как из центра последовал грозный окрик: «Не замай!» И никаких по сему комментарий или разъяснений. Туманно намекалось: такова вроде бы особенность исторического момента.

Помню, начальник Тульского УВД Николай Васильевич Панарин, по прозвищу «Волкодав», разоткровенничался у себя в кабинете: