Иван Леонтьев-Щеглов - По следам Пушкинского торжества Страница 2

Майские празднества, разумеется, искупили много грехов, лежащих на совести русского человека относительно Пушкина. Кстати, в моем дорожном чемодане уцелела пачка майских номеров провинциальных газет, купленных мною в Костроме, где мне пришлось быть несколько дней спустя после пушкинского торжества… Не без умиления пробегая теперь их восторженно простодушные отклики, выписываю несколько отрывков наудачу.

Письмо из Яренска: «26 мая в день столетия со дня рождения Пушкина в нашем соборе была отслужена сначала заупокойная литургия по „болярине Александре“, а потом панихида о. протоиереем соборно со всеми яренскими священниками. Перед панихидой священник о. Н. Попов сказал слово, посвященное памяти Александра Сергеевича. Всю суть слова о. Николая можно выразить в следующих словах: „Пушкин был проповедником добродетели, красоты и любви к родине и человечеству. Он был избранник Божий, так как Бог наделил его талантами, какими мало кого наделял“».

Данилов: «Даниловское общество любителей музыкального и драматического искусств в честь А.С. Пушкина по поводу столетия со дня его рождения устроило в четверг, 27 мая сего года, восьмое исполнительное собрание. Стечение публики было громадное, причем многие приехали из уезда».

Плёс: «И в нашем маленьком заштатном городке пушкинский праздник прошел не без торжества, благодаря материальным пожертвованиям на это почетного смотрителя Александра Ивановича Бакакина и стараниями инспектора местного городского трехклассного училища Сергея Федоровича Косаткина…».

Молога: «Торжество началось народным гимном, исполненным военным оркестром и хором любителей… Земский врач С.А. Скобников произнес блестящую речь о значении поэзии Пушкина. Затем следовал ряд живых картин… В заключение был поставлен грандиозный апофеоз. На дирижерское место вышел местный дирижер — О.М. Блатова… и раздались торжественные звуки кантаты г. Прибика, специально написанной для пушкинских торжеств. Нас просто поразило, откуда взялось столько музыкальной мощи у г-жи Блатовой!..»

А вот еще любопытная картинка из «Костромского листка», посвятившего фельетон описанию Пушкинского торжества на Сусанинской площади: «Вот музыка заиграла „Боже, Царя храни“. Зрители обнажили головы. Стоявший в стороне и участливо смотревший на всю сцену мужик торопливо сдернул шапку и начал истово и усердно молиться на выделявшийся через толпу белый бюст поэта. Наивная выходка мужика вызвала громкий смех окружавших и вмешательство блюстителя порядка, растолковавшего представителю народа, что бюсту не подобает молиться…».

Гм?!

Еще слово о Костроме. Когда после жалкого и неудачного чествования Пушкина в Кинешме я попал проездом в Кострому, то первое, что мне попалось на глаза на улице, это уцелевшее на фонарных столбах объявление о минувшем Пушкинском празднике. Списываю его здесь целиком, как своего рода историческую справку:

«Порядок празднования в г. Костроме столетия со дня рождения Пушкина

26 мая в 12 часов утра в церкви Спаса в рядах совершается панихида по усопшем поэте. Одновременно же по министерскому распоряжению совершаются панихиды во всех городских начальных учебных заведениях в присутствии учащих и учащихся. После этого все учащиеся получают биографию Пушкина, а оканчивающие — по I тому сочинений.

В 12 часов все учащиеся собираются на Сусанинской площади, где перед бюстом Пушкина военным оркестром исполнится народный гимн и после краткой речи инспектора народных училищ Е.М. Никифорова хором учащихся — гимн А.С. Пушкину. После этого учащиеся идут на чтения в здание театра и читальню Островского.

27 мая в 4 часа в здании театра, а в 1 час дня в народной читальне устраиваются бесплатно народные спектакли с вокальными номерами. Входные билеты раздаются через ремесленную и мещанскую управы и фабричные конторы, вместе с билетом бесплатно выдается биография с портретом Пушкина.

В особо устроенных на Сусанинской площади киосках продаются дешевые издания сочинений Пушкина и бесплатно раздаются юбилейные Пушкинские листки (издание городской народной читальни имени А.Н. Островского).

Обыватели города Костромы приглашаются 27 мая убрать дома флагами и иллюминировать. Вечером 27 мая от города будет пущен фейерверк».

Не правда ли, совсем как празднование Царского дня?! (Полному торжеству помешала, впрочем, отмена панихиды на площади, ибо местное духовенство решительно уклонилось от участия в празднестве.)

А, кстати, как вы полагаете, кто первый в России оказал Пушкину истинно царский почет еще при жизни?.. Простой армейский прапорщик, артиллерийский офицер Григорьев… Этот знаменательный факт имел место в 1824 году в одной из великорусских губерний, когда еще далеко не многими признавалось значение Пушкина и опальный поэт скитался по заглушьям земли русской. Путешествуя таким образом, Пушкин проезжал однажды мимо военного лагеря, где на лагерную площадку был выведен на учение взвод под командой Григорьева. Пушкин как раз сбился с дороги и не знал, как пробраться до деревни одного своего знакомого. Он подкатывает к батарее, выходит из коляски и вежливо осведомляется у юного командира, как проехать туда-то. Выслушав объяснение и поблагодарив за услугу, поэт хотел уже удалиться, когда юноша, почувствовав, по его собственным словам, какую-то непостижимую симпатию к незнакомцу, в свою очередь осведомился:

— Извините за нескромность, с кем имею удовольствие говорить?

— Пушкин…

— Какой Пушкин? — вскрикнул Григорьев.

— Александр Сергеевич Пушкин, — отвечал тот, улыбаясь.

— Вы — Александр Сергеевич Пушкин, вы — наш поэт, наша гордость, честь и слава!.. Вы — сочинитель «Бахчисарайского фонтана», «Руслана и Людмилы»!.. — и Григорьев, весь красный от восторга, замахал руками и вдруг крикнул: — Орудие! Первая пли!.. — и вслед за тем раздался выстрел. — Вторая пли!.. — и опять выстрел.

На эти выстрелы, конечно, высыпали солдаты и офицеры из своих палаток, где-то забили тревогу, прискакал сам батарейный командир, и бедного Григорьева, страстного поклонника поэзии, за неуместный восторг посадили под арест. (Как известно, пылкий и благородный Григорьев кончил свою жизнь скромным иноком Оптиной пустыни, где его встретил Гоголь, крепко его полюбивший. Этот анекдот своей юности он сам рассказывал Гоголю, который, в свою очередь, передал рассказ Льву Арнольди, занесшему его в свои воспоминания о Гоголе.)

Так или иначе, но «подвиг» восемнадцатилетнего прапорщика, первого в России под страхом строгой кары торжественно салютовавшего великому поэту в далекой глуши, должен быть занесен по справедливости на скрижали истории русской литературы, и мое сердце бывшего артиллериста гордо бьется, что первым громким чествователем Пушкина был артиллерийский офицер!..

Если вы внимательно перечитывали письма Пушкина, то, может быть, помните имя некоего попа Шкоды, того самого попа, который, по желанию Пушкина, служил в церкви Воронича панихиду по Байрону… Два отрывка из письма Пушкина, одно к брату поэта Льву Сергеевичу, а другое к князю П.А. Вяземскому из Михайловского от 7 апреля 1825 года, отмечают этот характерный факт. Вот первый отрывок: «Я заказал обедню за упокой души Байрона (сегодня день его смерти), Анна Николаевна также, и в обеих церквах Тригорского и Воронича происходили молебствия. Это немножко напоминает le messe de Frederic II pour le repos de l'ame de M-r de Voltair (Мессу Фридриха II за упокой души господина Вольтера (фр.)). Вяземскому посылаю вынутую просвиру отцом Шкодой — за упокой поэта…» А вот и подтверждение о посылке в письме князю Вяземскому из села Михайловского от того же числа: «Нынче день смерти Байрона — я заказал с вечера обедню за упокой его души. Мой поп удивился моей набожности и вручил мне просвиру, вынутую за упокой раба Божия боярина Георгия. Отсылаю ее к тебе…»

Дочь этого самого попа — Лариона Раевского, известного больше под прозвищем Шкоды, вышедшая замуж за псаломщика Скоропостижного, и явилась предметом моей скоропостижной поездки. Дальнейшие сведения относительно Акулины Ларионовны еще более возвеличили ее в моих глазах. Кроме того, что она была дочерью попа, служившего историческую панихиду по Байрону, она еще приходилась крестницей двоюродного дяди Пушкина — Вениамина Петровича Ганнибала.

Как раз первое, что мне бросилось в глаза, когда я вошел в кладбищенскую ограду, — намогильная плита по левую сторону церкви, потрескавшаяся и поросшая мохом, на которой я, однако, мог отчетливо разобрать:

«Здесь положен прах помещика села Петровского Вениамина Петровича Аннибал».

В чреватых воспоминаниях Льва Павлищева очень живо рисуется оригинальная фигура покойного, игравшего, кстати сказать, не последнюю роль во время пребывания Пушкина в селе Михайловском. Отличный хозяин, опытный агроном и страстный охотник, он был, как все Ганнибалы, отменный хлебосол, и чуть ли не благодаря ему слово «гостеприимство» было заменено надолго в Опочецком уезде словом «ганнибалыцина». Вдобавок он был большой руки весельчак и искренний любитель музыки и организовал в своем Петровском целый оркестр музыки, причем являлся не только в качестве капельмейстера, но и в качестве композитора. Им, как известно, была положена на музыку песня Земфиры из «Цыган» — «Старый муж, грозный муж», — особенно усердно распевавшаяся в семействе Осиповых в Тригорском. По словам Сергея Львовича, своей приверженностью к стихам Пушкина он даже заразил своих дворовых. Его неизменный спутник по охоте, рыжий цирюльник и горький пьяница Прохор, набивая охотничий ягдташ подстреленной дичью, напевал из «Братьев разбойников»: