Георгий Миронов - Я любил свой народ, свою страну Страница 2

"Я, нижеподписавшийся! Сделал сего 1858 года от Р. X. марта 11 дня условие с Анатолием Федоровым сыном Кони в том, что я обязуюсь издать переводимое им, Кони, сочинение Торквато, неизвестно чьего сына Тассо, "Освобожденный Иерусалим" с немецкого и обязуюсь издать его с картинами и с приличным заглавным листом на свой счет числом тысяча двести экземпляров (1200) и пустить их в счет по одному рублю серебром за экземпляр (1 р.с.); а также заплатить ему, Кони, за каждый переводимый печатный лист по десяти (10 р.с.) рублей серебром, а листов всех одиннадцать (11 числом)...

Руку приложил: переводчик Анатолий Кони, коллежский советник доктор философии Федор Кони..." [Рукописный отдел Института русской литературы (Пушкинский дом). Ф. 134. Цит. с поправками по архивному экземпляру по: Высоцкий С. Кони.- М., 1988.- С. 28.]

Мы не знаем, выполнил ли 14-летний переводчик эту работу, но, судя по твердости характера и настойчивости, которые проявлял А. Ф. Кони с детских лет и до последних дней жизни, он довел перевод до конца.

Он окончил трехгодичную немецкую школу в своем родном Петербурге, три года проучился в гимназии, из 6-го, предпоследнего класса, подготовившись, сдал экзамены и поступил в университет на физико-математический факультет; знал несколько европейских языков; в студенческие годы существовал на средства, добываемые частными уроками, отказываясь от материальной поддержки небогатых, в общем, родителей не потому, что они не в состоянии были помогать, а потому, что считал: должен обеспечивать себя сам. А с учениками занимался по словесности и истории, по ботанике и зоологии (он учился на факультете по разряду естественных наук). И только после закрытия столичного университета по причине студенческих беспорядков перевелся в Московский, но уже на юридический.

Что побудило юношу к переводу на "престижный", как сейчас бы сказали, факультет? Только что прогремела "Великая реформа", готовились Земская и Судебная; к первой Кони навсегда сохранил благоговейное отношение, к последней и сам "руку приложил", предельно четко и последовательно претворяя в жизнь только что увидевшие свет судебные уставы (с 1864 года). Пожалуй, главную роль в выборе профессии правоведа сыграло время. Анатолий Федорович всегда считал себя сыном "святых шестидесятых" - и не изменил ни разу их лучшим заветам: гражданской честности, верности общественным идеалам, профессиональной этике, высоконравственным порывам молодости, когда не личные выгоды, а высшие интересы стоят у человека на первом плане.

"Повезло" Анатолию Кони и в том смысле, что эпоха наложила отпечаток и на наставников его - среди них были замечательные юристы, в разной степени причастные к реформам суда: Н. И. Крылов и Б. Н. Чичерин, С. И. Баршев и В. Д. Спасович, отечественную историю с особенным блеском читал С. М. Соловьев. Только с одним преподавателем в будущем недобро скрестился путь Кони, а симпатия ученика сменилась презрением гражданина: курс гражданского судопроизводства читал архимракобес К. П. Победоносцев...

О студенческих годах Кони оставил интересные, полные благодарной теплоты воспоминания (а равно, впрочем, и о годах юности), об учителях, о Москве. Как в школьные и гимназические годы в столице, в доме отца, Анатолий встречался и в Белокаменной с интересными людьми - писателями, историками, актерами; в старой столице он усердно посещал собрания знаменитого Общества любителей российской словесности, о котором отзовется впоследствии: "Они собирали всю прогрессивно мыслящую Москву". Еще усерднее занимался юный студент "своими" науками.

Возможно, он стал бы неплохим естественником, продолжив учебу на физмате, но именно в правоведении он нашел себя - служителем Фемиды Кони оказался действительно блестящим.

Впервые это обнаружила его диссертация, после написания которой Анатолий не только был выпущен в службу со степенью кандидата прав, но и "в приложение" к ней получил множество неприятностей. Изданная как выдающаяся кандидатская работа в 1-м томе "Приложения к Московским университетским известиям" (издание, похожее на нынешние "Ученые записки"), она обратила на себя внимание не одних специалистов. Ею заинтересовалось министерство народного просвещения - после того, как цензурное ведомство усмотрело в диссертации нежелательные мысли и особенно - выводы, а затем "дело" легло на стол к министру внутренних дел Валуеву. "Власть не может требовать уважения к закону, когда сама его не уважает", - цитировал цензор и как посягательство на незыблемые устои власти со стороны диссертанта приводил одно из "крамольных"

мест: "Граждане вправе отвечать на ее требования: "врачу, исцелися сам" [Анатолий Федорович Кони. 1844 - 1924. Юбилейный сборник. - Л., 1925.-С.

76-77]

Чеканные, хотя и несколько тяжеловесные, характерные для Кони обороты он сохранил их навсегда - привели в ужас чиновника-доносителя:

"...Употребление личных сил может быть допущено только при отсутствии помощи со стороны общественной власти..." "Народ, правительство которого стремится нарушить его государственное устройство, имеет в силу правового основания необходимой обороны право революции, право восстания" [Кони А. Ф. О праве необходимой обороны: Приложение к Московским университетским известиям. - М., 1865. - Т. 1. - С. 205, 294.].

И это пишет человек, которого мы привычно окрестили в свое время полубранной кличкой "либерал"!

У 22-летнего диссертанта - черным по белому: "Очевидно, что необходимая оборона, как сопротивление действиям общественной власти, может быть только в случае явного противодействия закону". Анатолий Кони еще не служит, еще не чиновник, он едва отошел от "вольного сословия" студента. Но какая цепкая связь этой мысли и действий судьи через 12 лет: Треневым грубо нарушен закон - виновна ли Засулич, вышедшая с револьвером, как символ сопротивления беззаконию, господа присяжные?

Да, конечно, служа закону, Кони служил строю, несчетное число раз допускавшему нарушение им же декларируемого закона. Но каждый раз защищая интересы человека из народа, из общества, Кони занимал позицию не просто блюстителя закона - он, отстаивая достоинство простого человека, призывая видеть в нем личность, действовал с общедемократических позиций - и нередко демократ в нем побеждал либерала.

Неуклонно следуя закону, судья или прокурор Кони глубоко вникал в психологию провинившегося человека, всегда видел в нем не отвлеченную фигуру, к коей необходимо применить ту или иную статью Уложения о наказаниях, а "душу живу", тщательно анализировал все за и против, с последовательным гуманизмом и бесстрашием отстаивал право человека в тех случаях, когда оно попиралось.

Однако всегда был непримирим к заведомым и бесстыдным закононарушителям.

Когда прокурор Кони принимался "распутывать" дело представителя определенного сословия, почему-то обижалось все сословие. Петербургский гильдейный купец миллионер Овсянников поджег собственную фабрику в корыстных целях и получил "при содействии Кони" сибирскую каторгу затаили недоброе на неподкупного прокурора уверенные в силе золота толстосумы.

Осуждена игуменья Митрофания - недовольна церковь.

Спустя двадцать лет полиция обвиняет крестьян-вотяков села Старый Мултан в человеческом жертвоприношении. Оказывается, их вековое общение с русским народом, давнее обращение в христианство - ничто перед полицейскими обвинениями целого народа в кровавом изуверстве. В защиту крестьян выступает передовая интеллигенция, вмешивается писатель В. Г. Короленко, которого называют совестью нации, - против, заодно с полицией и судом, невежественный мракобес поп Блинов. Церковь, когда-то возмущенная "делом игуменьи", теперь напугана двойной кассацией Мултанского дела в сенате, поддержанной обер-прокурором Кони.

Правда и закон победили и на этот раз: крестьяне были оправданы и освобождены. Когда Кони и Короленко встретились после процесса, писатель поведал судебному деятелю: на последнем, третьем суде над несчастными удмуртскими мужиками заколебались русские мужики-присяжные: "Виновны или не виновны?" И все же победило исконное народное чувство: не могут соседи, такие же землепашцы, совершить человеческое жертвоприношение. И: "Не виновны!" После суда старшина присяжных подошел к Короленко: "Ехал я сюда с желанием закатать вотских. Вы меня переубедили. Теперь сердце у меня легкое".

Привлечен к ответу за содержание игорного дома офицер Колемин, ему грозит Сибирь - и на Кони ополчаются военные: затронута честь мундира.

Если суд, в котором обвинение поддерживал Кони (как, например, дело об убийстве губернским секретарем Дорошенко харьковского мещанина Северина), признавал виновным дворянина-чиновника, на ноги поднималась вся помещичья рать, пытаясь ошельмовать или подкупить молодого товарища прокурора Харьковского окружного суда, осмелившегося "закатать" представителя первого сословия империи.